Рано утром отряд двинулся сквозь притихший лес обратно в Гондалу. Они останавливались только для того, чтобы Дэниел заснял отравленные, забитые красной глиной реки. На берегу одной из таких рек Виктор Омеру, по колено в багрово-коричневой жиже, глядя в камеру, начал с горечью перечислять надругательства над его страной и ее народом.

Его проникновенный голос дрожал, когда он рассказывал обо всех несчастьях, обрушившихся на его землю. Седовласый темнокожий старик, в чьих глазах светились достоинство и благородство, не оставит равнодушным ни одного нормального человека, подумал Дэниел. Мировое сообщество хорошо знает этого человека, его репутация оставалась безупречной на протяжении многих лет. Виктору Омеру поверят все. Как поверят и тому, что человек, снимавший все это, полностью разделяет позицию бывшего президента Убомо и негодует вместе с ним.

Обратный путь в Гондалу оказался долгим и трудным. Горе и без того подавленных бамбути было просто безутешным. Носильщики, не видевшие всего, что творилось в Уэнгу, вслушивались в каждое слово Сепу и тихо плакали.

К ужасу и недоумению всех пигмеев, на границе, отделявшей священную землю от их исконных охотничьих мест, свершилось то, что потрясло их до глубины души. Совсем неожиданно они наткнулись на следы слона. Бамбути их сразу узнали, и Сепу громко назвал животное.

– Это Одноухий Старик, – сказал он, и все согласно закивали головами.

У этого слона была оторвана половина левого уха, и впервые за много дней пигмеи весело засмеялись. Но смех их оборвался столь же внезапно, как и начался. Внимательно изучив следы, бамбути в ужасе переглянулись. Они застыли, сидя на корточках и помертвев от страха, а потом вдруг горько зарыдали.

– В чем дело, Селу? – встревожено спросила Келли.

– Здесь кровь, – ответил Сепу, – кровь и моча Одноухого. Он ранен. Он умирает.

– Но как же так? – воскликнула Келли. Этого слона она тоже хорошо знала: он частенько встречался ей в лесу неподалеку от Гондалы.

– Его ударил копьем и ранил человек. Кто-то охотится за Одноухим Стариком на священной земле, нарушая все наши законы и обычаи. Посмотри! Рядом со следами слона следы человека, видишь? – И Сепу ткнул пальцем в крошечные отпечатки ног. – И этот охотник – бамбути. Он из нашего клана, и он совершил ужасное святотатство. Он выступил против самого лесного бога.

Пигмеи были в полной растерянности; они в страхе жались друг к другу, словно дети, схватившись за руки, как бы помогая пережить горе. Все, во что они верили и с чем жили испокон веков, рушилось и умирало у них на глазах. А это страшное святотатство навлечет теперь на них неописуемый гнев лесного божества.

– Я знаю, кто это, – взвизгнула Памба. – Я узнала следы его ног. Этот человек – Пири.

Закрыв руками лица, бамбути причитали и плакали, ибо теперь ничто не могло спасти их от жестокого наказания, какое обрушит на все их племя всемогущий лесной бог.

Пири-охотник продвигался в лесу легко, словно тень. Он ступал след в след в огромные подошвы слона, и под его ногами не хрустнула ни одна веточка, не зашелестел ни один высохший листик.

Пири преследовал Одноухого уже третьи сутки и все это время ни о чем другом, кроме старого слона, не думал. Каким-то таинственным образом он словно бы слился с этим животным, и теперь они составляли единое целое.

Там, где слон останавливался поесть мелких красных ягод на дереве селепи, Пири тоже прерывал свой бег, срывал плоды и разжевывал, ощущая их терпко-кислый вкус. Там, где слон останавливался на водопой у какого-нибудь прозрачного ручья, Пири тоже наклонялся к воде, наслаждался ее свежестью, и ему становилось хорошо. Там, где слон оставлял большую желтую кучу, Пири вдруг тоже ощущал, что ему непременно надо освободиться от лишней тяжести в животе. Поистине Пири превратился в слона, а слон превратился в Пири.

Когда наконец Пири настиг его, слон спал в непроходимой зеленой чащобе. Кустарник оказался настолько колючим, что его острые шипы запросто могли поранить человека до крови.

Как бы легко ни двигался Пири, слон почувствовал присутствие чужака и проснулся. Широко растопырив свои большие уши, на одном из которых не хватало целого куска, слон прислушивался к окружающему. Но никаких посторонних звуков его чуткий слух не улавливал. Знаменитый охотник Пири знал, как прятаться от зверя.

Тогда слон распрямил свой длинный хобот, втянул воздух и стал потихоньку выдувать себе в рот. Верхняя губа у него чуть приподнялась, обнажив нежную розовую слизистую, но слон так ничего не учуял. Потому что Пири залег в зарослях с подветренной стороны да еще для верности весь измазался слоновьими испражнениями. Так что человеком от него теперь совсем не пахло.

А затем слон издал глубокий гортанный звук, призывно-рокочущий и мягкий. Слон начал свою песнь. Он пел, чтобы узнать, не бродит ли где-нибудь рядом другой слон или его сон потревожил враг, в чьем присутствии он не ошибся.

Притаившись в густом кустарнике, Пири слушал, как поет слон. А потом, сложив ладони домиком, прикрыл ими свои губы и нос. Набрав в легкие побольше воздуха, Пири тоже издал мягкий гортанный звук.

Это была песнь слона-Пири.

Слон услышал и немного изменил тон пения, проверяя, не обознался ли он. Но Пири вторил ему точно такими же звуками, что вырывались из горла слона. И Одноухий Старик поверил.

Он радостно захлопал ушами и, забыв об осторожности, ринулся сквозь заросли навстречу своему брату. Ломавшиеся под его тяжелыми ногами-колоннами ветки громко трещали, а слон, не замедляя хода, устремлялся вперед.

И через мгновение Пири увидел над собой огромные загнутые слоновьи бивни. Толще, чем его туловище, и длиннее, чем его копье для охоты на слона.

Пири сам выковал наконечник для этого копья из какой-то железяки, которую стащил из ближайшего dukas на большой дороге. Он бил и колотил по этой штуке до тех пор, пока она не поддалась и он не согнул ее как надо. А потом долго точил наконечник, пока тот не стал острее самого острого мачете. После этого Пири прикрепил стальной наконечник к крепкому древку ленточкой из сыромятной кожи. И когда она высохла, наконечник словно прирос к древку – так хорошо он держался.

Огромная голова слона нависла прямо над Пири, и пигмей распластался на земле темным неподвижным бревнышком. Слон находился так близко, что Пири мог рассмотреть каждую складочку и морщинку на серой коже животного. И Пири собрался с духом.

Он знал, что даже своим длинным и крепким копьем с острым стальным наконечником ему не пробить толстой кожи Одноухого, чтобы поразить слона между ребрами прямо в сердце или легкие. А до головы слона он и вовсе не дотянется. Такой маленький человечек мог убить это огромное животное лишь одним способом.

Пигмей резко вскочил на ноги и выпрямился, оказавшись у слона под животом. Напружинившись, он изо всех сил ударил копьем чуть повыше мошонки.

Из горла животного вырвался пронзительный крик боли, когда лезвие наконечника, распоров ему промежность, вонзилось в мочевой пузырь и там несколько раз повернулось. Горячая моча вместе с кровью хлынула на землю. Огромное тело слона сотрясалось от обжигающей, нестерпимой боли. Одноухий оглушительно заревел, а потом кинулся в глубь леса.

Он несся напролом, не разбирая дороги. Кровь и остатки мочи хлестали из открытой раны, а слон все бежал и бежал.

Пири, опершись об окровавленное копье, вслушивался в удалявшиеся пронзительные вопли. Он подождал, пока они совсем не стихли, и только после этого закрепил на поясе свою набедренную повязку. А затем не торопясь двинулся вперед, без труда ориентируясь по желто-кровавому следу на земле.

Пири знал, что пройдет много времени, пока слон умрет, как знал и то, что Одноухий Старик обречен. Пигмей нанес животному смертельный удар и не сомневался, что на следующий день до заката солнца слон упадет замертво.

Но шел он по следу медленно, не чувствуя в своем сердце той радости, какую обычно испытывает удачливый охотник. В сердце Пири поселилась пустота. А еще он испытывал небывалое чувство вины за то ужасное святотатство, которое совершил.