Он жестоко обидел лесного бога и знал, что теперь его ждет страшное наказание.

Пири-охотник наткнулся на безжизненную тушу на следующий день на рассвете. Слон лежал, подогнув под себя передние ноги. Огромная голова покоилась на бивнях, чуть не до половины ушедших в мягкую почву. Вымытая последним ливнем кожа блестела в зеленом сумраке леса и издали выглядела черной. Открытые глаза животного тоже тускло поблескивали.

Слон казался совсем живым, и Пири приблизился к нему с величайшей осторожностью. А когда оказался на расстоянии вытянутой руки, то сначала дотронулся кончиком ветки до открытого, остекленевшего глаза. Веки слона, обрамленные густыми ресницами, даже не вздрогнули. Только сейчас Пири рассмотрел, что зрачки лесного гиганта подернулись желтоватой пленкой смерти. Пири выпрямился и отложил копье в сторону. Охота на слона закончилась.

По традиции ему следовало пропеть хвалебную песнь лесному богу, благодаря его за такую богатую добычу. И он начал было петь, но прервался на полуслове, горько осознавая всю меру своей огромной вины. Пири знал, что никогда больше ему не придется петь подобную песнь, и сердце его наполнилось глубочайшей печалью.

Он развел небольшой костер и, вырезав из щеки слона большой жирный кусок мяса, стал поджаривать его на горячих углях. Однако кусок застрял у него в горле. Он тут же выплюнул его – таким невкусным и жестким показалось мясо на сей раз. Еще долго Пири сидел у огня, не притрагиваясь к еде, и невидящими глазами смотрел на костер. Наконец, усилием воли заставив себя встряхнуться, он принялся за работу.

Вытащив из ножен острый мачете, Пири стал рубить кости черепа, отделяя от них один из бивней. Сталь звенела, ударяясь о крепкий череп, и мелкие осколки костей разлетались во все стороны.

На этот звенящий звук и поспешили бамбути, преследовавшие Пири. Возглавляемые Сепу и Памбой, они появились из леса неслышно, окружив Пири и убитого им старика слона.

Увидев их, Пири, весь испачканный в крови мертвого животного, опустил мачете. Но поднять глаза Пири не смел.

– Я разделю с вами мою награду, братья, – прошептал он.

Но ему никто не ответил.

Словно сговорившись, все бамбути один за другим развернулись и исчезли в лесу так же неслышно, как и появились. Задержался только Сепу.

– Из-за твоего святотатства, лесной бог нашлет на нас Молимо, – произнес он.

Пири опустил голову, избегая смотреть в глаза брата; сердце его терзали боль и отчаяние.

Дэниел начал просматривать видеопленки, как только они вернулись в Гондалу.

Келли выделила ему для работы угол своей лаборатории, а Омеру помогал редактировать комментарий. Отснятый материал Дэниелу в общем нравился. Снимал он неплохо, но того блеска и профессионализма, как на лентах Бонни Ман, ему, конечно, не хватало. Бонни умела снимать так, чтобы не оставить телезрителей равнодушными, затрагивая в душах людей самые чувствительные струны. Все, что смонтировал он, было лишь реалистичным отображением происходящего на лесоразработках в Уэнгу и ужасных последствий горнодобывающих операций.

– Этот фильм не задевает за живое, – сказал он за ужином Виктору и Келли. – Он взывает к разуму, а не к сердцу, кое-чего в нем недостает.

– А что сделать, чтобы фильм получился? – поинтересовалась Келли. – Скажи, что надо доснять, и я попытаюсь помочь тебе.

– Неплохо бы добавить еще несколько кадров с президентом Омеру, откликнулся Дэниел. – Ваше обаяние, сэр, и ваша открытость… Короче, к вашим словам люди прислушаются.

– Снимайте сколько угодно, – кивнул Омеру. – Вот он я, весь перед вами. Но я бы хотел попросить вас об одной услуге. Вам не кажется, что нам пора перестать обращаться слишком уж официально, а, Дэниел? Как-никак мы вместе забирались на священное дерево. Давайте лучше называть друг друга по имени, как считаете?

– Не возражаю, – улыбнулся в ответ Дэниел. – Я только хотел заметить, что даже нескольких новых кадров с вами, Виктор, все равно будет недостаточно, чтобы разбередить зрителям душу. Я обязан показать что-то еще, от чего все просто содрогнутся. Показать, какие надругательства выдерживают здесь люди, показать лагеря, где содержатся пленные угали. Это никак нельзя организовать?

– Думаю, что можно, – отозвался Виктор. – Вам ведь известно, что я возглавляю движение Сопротивления режиму Таффари. И с каждым днем это движение набирает силу. Правда, пока мы вынуждены действовать подпольно и очень осторожно подбирать людей. Разумеется, костяк движения составляют угали, но к нам присоединяются и гита, недовольные режимом Таффари. Полагаю, мы сумеем пробраться к одному из лагерей, хотя охранники там стреляют без предупреждения. В сам лагерь мы, конечно, не сможем проникнуть, но увидеть и заснять творимые там зверства вам, думаю, удастся.

– Нисколько не сомневаюсь, – вмешалась в разговор Келли. – Патрик и его люди на днях прибудут сюда на совещание. Они сумеют организовать это дело. – Келли вдруг глубоко о чем-то задумалась. – Но, кроме лагерей, ты ведь можешь снять и то, какая трагедия в скором будущем грозит бамбути. Уничтожение леса самым непосредственным и ужасным образом сказывается на их существовании.

– Да, пожалуй. Бамбути я буду снимать обязательно, – согласился Дэниел. – Но что конкретно ты предлагаешь?

– Пойти к ним на ритуал, посвященный встрече Молимо, – пояснила Келли. – Сепу предупреждал меня, что теперь Молимо непременно их настигнет. Но он согласился на то, чтобы ты присутствовал при этом.

Патрик, племянник Омеру, прибыл в Гондалу со своими людьми на день раньше, чем ожидалось. Его сопровождал целый отряд угали, который провели через лес бамбути. Некоторые из прибывших, образованные молодые люди, преданные делу освобождения, приходились дальними родственниками Омеру.

Когда Дэниел показал им смонтированную часть фильма и объяснил, чего хочет, Патрик Омеру с готовностью согласился помочь.

– Положитесь на меня, доктор Армстронг, – сказал он. – Я все организую. Но предупреждаю: это опасно. Лагеря охраняются вооруженными гита днем и ночью. И все-таки мы постараемся подобраться как можно ближе.

Через день Дэниел в сопровождении Сепу покинул Гондалу вместе с Патриком.

А еще через девять дней Дэниел и Сепу вернулись в Гондалу. Дэниел здорово похудел и едва держался на ногах от усталости. Одежда, сплошь забрызганная засохшей грязью, да и весь его вид не на шутку встревожили Келли, когда она заметила, как Дэниел, пошатываясь, поднимается по ступенькам веранды.

Не колеблясь ни минуты, Келли бросилась навстречу Дэниелу и приникла к нему, едва сдерживая слезы. Это удивило их обоих. Целых несколько секунд они держали друг друга в объятиях. Но когда Дэниел потянулся ее поцеловать, Келли внезапно отшатнулась и протянула ему руку.

– Мы с Виктором страшно волновались, – покраснев, пробормотала Келли, и Дэниел поймал себя на том, что то, как она произнесла эти слова, ему страшно нравится.

Келли поспешно оборвала рукопожатие.

Ближе к вечеру, после того как Дэниел вымылся, поел и немного поспал, он показал им отснятый материал. Сначала шли кадры с заключенными из трудовых лагерей, работавшими на лесоповале. Дэниел снимал их издали с помощью телеобъектива.

Охранники гита с дубинками в руках периодически обрушивали удары то на одного, то на другого рабочего угали.

– Таких кадров много, я при монтаже отберу наиболее впечатляющие, – пояснил Дэниел.

Он заснял и конец рабочего дня, когда отряды угали колоннами гнали обратно в лагерь, к баракам, выглядывавшим из-за колючей проволоки.

А потом шло несколько интервью, взятых у бежавших из лагерей. Мужчина неопределенного возраста показывал ужасающие раны от побоев на спине и на голове. Спина несчастного была сплошь исполосована плетью.

Ступни молодой женщины превратились в страшную гноящуюся рану. Женщина рассказывала на суахили, в каких условиях их заставляли работать: – Заключенные вынуждены весь день стоять босиком в грязи. Порезы и раны начинают гноиться, и это продолжается до тех пор, пока люди не перестают ходить. Иногда ноги ниже колена просто заживо отмирают, – плакала женщина. Она сидела на бревне рядом с Дэниелом, заглядывая в камеру. – Это болезнь, которую французы во время первой мировой войны окрестили «траншейной ступней». В ногу попадает инфекция, и заболевший на всю жизнь остается калекой. Потому что, как я уже сказала, разлагающиеся ткани вместе с костями в конце концов просто отваливаются.