Местное население смотрит с изумлением и негодованием на быстрое обогащение пришлых. Но среди оймяконцев мало ловких дельцов.

Черский писал, что в 1891 году в Оймяконе были владельцы стад в пятьсот голов, но теперь самый большой богач владеет сотней голов, включая телят и жеребят. При том низком качестве коров, о котором я уже писал (удой – бутылка молока в день летом), 20–40 коров – это только ведро или два молока.

В Якутске в то время уже хорошо знали, что фактически в Оймяконе все в руках нескольких кулаков, но оказать влияние на оймяконскую жизнь в 1926 году было еще трудно. Оймякон был слишком удален от Якутска, который не имел еще возможности выделить сюда достаточное число работников. Настоящим представителем центральной власти в то время в Оймяконе был только Богатырев – судья-коммунист, присланный из Якутска, и его секретарь, комсомолец.

Вскоре в Оймяконе произошли значительные изменения.

Первые две недели в Оймяконе я провел в очень оживленной деятельности: надо было заготовить теплую одежду, продукты и продать лошадей. В первое же утро по прибытии я продал четырех лошадей по сорок – пятьдесят рублей и, главное, в обмен получил сено для остальных коней. В тот же день были проданы еще две средние и две хорошие лошади, последние по сто пятьдесят рублей, и настроение рынка сразу изменилось. Первыми стали покупать члены исполкома и другие оймяконцы, которые не хотели, чтобы Попову дешево достались хорошие лошади. Попов до конца вел агитацию против нас и лично не купил ни одной лошади (хотя, может быть, и были подставные покупатели – его агенты). Неуструев же к концу попросил продать ему одну лошадь среднего качества. Нам стало ясно, что враги экспедиции были разбиты. К концу двух недель все лошади были распроданы по хорошим ценам.

За лошадей мне очень редко давали деньги, приходилось брать пушнину, шубы, унты, шапки, рукавицы, оленьи шкуры, мясо, молоко, хаяк. На большую сумму принял дебиторов Якутгосторг; купив у нас лошадей, дебитор обязывался уплатить фактории пушниной, и эти суммы шли на уплату за наш оленный транспорт.

Теплые вещи для рабочих я собрал по частям, научным же работникам Богатырев уже заказал четыре комплекта одежды. Каждый получил пару унтов (из камусов), пару оленьих чулок, надевающихся внутрь унтов, пару заячьих рукавиц, штаны из пыжика, пыжиковую шапку и оленью шубу. Для наших спутников, оставшихся на Эльги, теплая одежда была отправлена 8 ноября вместе с гостинцами – хлебом, табаком и конфетами.

В первые же дни по прибытии в Оймякон Салищев начинает вести астрономические определения возле школы, и я помогаю ему. У нас еще не было тогда теплой одежды, и приходилось трудно.

Зато мы имели возможность любоваться каждую ночь северным сиянием. Оно перекатывается по небу складками, как свернутая занавеска. «Юкагирский огонь» – якутское название северного сияния: якуты увидели его впервые, придя на Север, в страну юкагиров (одулов). Здесь северное сияние производит сильное впечатление: кругом тишина, нет ветра, все спокойно и безмолвно. И это причудливое холодное пламя, которое, извиваясь, движется по небу!

В Оймяконе зимой не только почти нет ветра, но и очень мало осадков. За месяц, что мы были там снег выпадал очень редко. Небо то сияющее, то затянутое легкой дымкой или серым туманом, из которого падает легкий мельчайший снег.

И это неудивительно. Оймякон закрыт от ветров и доступа влаги со всех сторон высокими хребтами. Эти же барьеры в связи со значительной высотой местности обусловливают и скопление в Оймяконской впадине холодного воздуха. Уже с 10 ноября замерз ртутный барометр (спиртового у нас не было: мы не собирались зимовать в горах), и температура даже днем держится все время ниже 40°С. Только в конце ноября на три дня наступает «оттепель», когда днем температура поднимается до минус 30 градусов, и мы выскакиваем из дома неодетые, без шапок. Надо думать, что по ночам уже в ноябре температура была ниже 50 градусов.

Между тем на полюсе холода, в Верхоянске, средняя температура ниже 30 градусов держится с 6 ноября, а ниже 40 градусов – только с 22 ноября. Сравнение с Верхоянском даже этих наблюдений конца октября и ноября показало, что Оймякон должен быть настоящим полюсом холода. И действительно, метеорологические наблюдения, которые позже были поставлены в Оймяконе, показали, что средняя температура зимних месяцев здесь всегда на 3–4 градуса ниже, чем в Верхоянске.

Чтобы использовать полнее пребывание в Оймяконе, я решил, закончив все хозяйственные дела, съездить вверх по Оймяконской долине, в верховья Индигирки, к горячему источнику Сытыган-Сылба. Нам дают «подводы» – трех лошадей и проводника для поездки. Со мной едет оймяконский фельдшер Н. Харитонов. Благодаря его настояниям исполком построил избу у источника.

Утро 10 ноября, в день нашего выезда, на редкость морозное. Сегодня окончательно замерзла ртуть. Над Куйдугуном, большим притоком Индигирки, вблизи которого расположены дома Томтора, стоит густой покров тумана, закрывающий горы. Это пар над незамерзшей рекой. От Томтора на юг по широкой долине Куйдугуна идет дорога на Охотск. Вверх по Индигирке идет дорога на Колыму и к источнику Сытыган-Сылба.

Нам подают мохнатых лошадей: мне темно-серую, фельдшеру белую. На третьей – молодой парень Мичика Винокуров. Фельдшер одет соответственно погоде: сверх короткой шубы у него ровдужный верх от кухлянки с капюшоном, на голове шапка из волчьих голов, с рысьей оторочкой; на ней даже торчат волчьи уши. На шее боа из беличьих хвостов – это колымский шарф, на него идет около двухсот хвостов. Он очень удобен тем, что заиндевевшее место можно сейчас же продвинуть назад.

Я решаюсь ехать в своем полушубке, но надеваю штаны из белого камуса и белые же унты (самый щегольской цвет, по якутским понятиям). Верхний край унтов оторочен разноцветными полосками материи. Якуты не умеют делать красивых наборных унтов, но у оленных народов – эвенов, коряков – унты бывают иногда изумительны по разнообразию рисунка, состоящего из чередования кусков белого и темно-коричневого камуса.

С места мы выезжаем якутской рысцой, шесть километров в час, и всю неделю, что длилась поездка, трусим этой «хлынью», как говорят в Сибири. Некоторые лошади, идя таким аллюром, могут вытрясти у всадника всю душу.

Путь все время вдоль левого склона долины Индигирки. Там, за рекой, нестерпимо сияет белыми цепями хребет Тас-Кыстабыт, идущий параллельно реке. Впереди лесистая долина Индигирки с белыми пятнами озер и лугов. Нередко попадаются юрты. Эта часть долины Индигирки населена сравнительно густо.

Ночуем у богатого якута, старика Готовцева. В честь нашего приезда он специально натопил юрту. В юрте просторно и чисто, в окнах вставлены льдины, пол покрыт сеном.

Первым делом, входя в юрту, каждый снимает с себя рукавицы, сматывает мерзлую шаль (якуты носят не шарфы, но женские шерстяные шали) и постепенно разоблачается. Как приятно стоять перед «госпожой печкой» (так именуется она в якутских сказках) и прогревать у сильного огня руки, ноги, особенно спину! Хозяева предупредительно вешают мерзлую одежду на жерди под потолком, придвигают низенькие табуретки, у которых ножки не по углам, а по середине сторон.

Затем сейчас же чай. Чтобы согрелись ноги, надо выпить чашек пять – тогда чувствуешь, как живительная теплота растекается по всему телу. Якуты считают необходимым и перед выездом пить и есть побольше, и действительно, после еды не так холодно.

У Готовцева рядом зимняя юрта, в ней также гости, но не особенно почетные. Сам он с женой сидит все время с нами. Тут же в юрте находятся работник и работница. Нас кормят обедом: мне и фельдшеру на тарелку кладут по утке, по куску гуся и куску мяса, а Мичике только мясо. Наши объедки забирает работница и вместе с работником обсасывает кости.

В этом глухом углу Якутии в те годы не были еще изжиты различные формы кулацкой эксплуатации. Батраки Готовцева, вероятно, формально считаются «итемни» – обедневшими и разорившимися бедняками, которые содержатся за счет улуса. Конечно, богачи, у которых они живут, беззастенчиво пользуются их трудом и кормят их плохо.