— Как смешно, — сказал я.

— Знаю. Боже, я гений. И училась она хорошо. И не припоминаю, чтобы она говорила о самоубийстве.

— Один раз было на тему сигарет, не помнишь? «Ты куришь, потому что тебе это доставляет удовольствие. А я — потому что хочу умереть».

— Это шуткабыла.

Но после того, как Полковник меня поддел, я, быть может стараясь доказать ему, что он не прав и что я помню Аляску такой, какой она была на самом деле, вспомнил все те случаи, когда у нее резко портилось настроение, когда она отказывалась отвечать на вопросы со словами «как», «когда», «почему», «кто»и «что».

— Она иногда бывала очень озлобленной, — размышлял я вслух.

— И что, я тоже бываю! — возразил Полковник. — Я очень злой, Толстяк. Да и ты в последнее время не образец безмятежности, но ты же не собираешься руки на себя наложить. Погоди, или подумываешь?

— Нет, — ответил я. — Но, возможно, дело было исключительно в том, что Аляска не умела притормозить, когда надо, а я не могу надавить на газ. Может, в ней просто была какая-то отвага, которой недостает мне… но в целом — нет.

— Рад слышать. Так вот, да, у нее случались резкие перепады настроения, она кидалась из огня да в полымя. Но отчасти это все было из-за истории с Марьей. Понимаешь, Толстячок, когда Аляска с тобой обжималась, она явно о смерти не думала. А потом она уснула, а разбудил ее телефон. Значит, либо она приняла решение о самоубийстве в период между этим звонком и непосредственно аварией, либо это все же был несчастный случай.

— Но зачем ехать умирать за десять километров от кампуса? — спросил я.

Он вздохнул и покачал головой:

— Она любила казаться таинственной. Может, ей так захотелось.

Я рассмеялся, Полковник спросил:

— Что такое?

— Да я подумал: с какой радости она могла на полной скорости влететь в полицейскую тачку со включенными фарами? Да просто из ненависти к представителям власти.

Полковник тоже засмеялся:

— Ой, смотрите-ка, Толстячок прикололся.

Все казалось таким обычным и повседневным, а потом вдруг время от этого самого события до сегодняшнего дня куда-то исчезло, и я снова почувствовал себя так, будто я сижу в спортзале и впервые слышу о том, что произошло, и у Орла слезы капают на штаны… Я перевел взгляд на Полковника и подумал о том, что мы последние две недели только и делаем, что сидим на нашем истертом диванчике, подумал о той жизни, которую она разрушила. Я был так зол, что даже плакать не мог, и высказался:

— Блин, я из-за этого лишь ненавидеть ее начинаю. А я не хочу ненавидеть. В чем смысл, если это только к ненависти ведет?

Аляска все еще отказывалась дать нам ответы на вопросы «как»и «почему».Ей все еще важно было сохранять ауру таинственности. Я наклонился, свесив голову между колен. Полковник положил мне руку на спину:

— Смысл в том, Толстячок, что ответы на все вопросы — есть. — Потом он громко выпустил воздух между сжатыми губами, и, когда он это повторил, его голос дрогнул от недовольства. — На всевопросы есть ответы. Просто надо быть поумнее. В Сети говорится, что самоубийцы, как правило, руководствуются тщательно продуманным планом. Так что это, очевидно, не было самоубийством.

Мне было неловко из-за того, что прошло уже целых две недели, а я чувствовал себя все таким же разбитым, в то время как Полковник, похоже, более стойко переносил этот удар судьбы. Я распрямил спину.

— О’кей, — согласился я. — Значит, не самоубийство.

— Но думать, что это был несчастный случай, тоже как-то не получается.

Я заржал:

— Да, далеко мы ушли.

Наши размышления прервала Холли Моузер, старшеклассница, которую я знал в основном по обнаженным автопортретам, которые мы с Аляской нашли, когда все разъехались праздновать День благодарения. Она тусовалась с выходниками, поэтому прежде я с ней не более чем парой слов обмолвился, но теперь она вдруг вломилась без стука и заявила, что у нее был мистический ин-сайт — она почувствовала, что Аляска здесь, рядом.

— Я сидела в Вафля-хаусе, и вдруг погас свет, всюду, только надо мной осталась мигать одна лампочка. Она, типа, горела секунду, потом на время гасла, потом еще пару секунд горела, а потом снова погасла. Понимаете, я поняла, что это Аляска. По-моему, она азбукой Морзе пыталась мне что-то сказать. Но я вообще-то не знаю азбуки Морзе. Она, наверное, не в курсе была. Ну вот, в общем, я вам решила рассказать.

— Спасибо, — резко сказал я, она какое-то время постояла, глядя на нас, периодически открывая рот, наверное чтобы еще что-то добавить, но Полковник смотрел на нее пристально, хоть и прикрыв глаза, челюсть у него выпятилась вперед, и вообще он практически не скрывал своего недовольства. Я его понимал: я не верил в духов, которые приходят сказать что-нибудь морзянкой человеку, который им и при жизни-то не был симпатичен. К тому же мне не нравилась мысль, что Аляска пришла утешить кого-то другого, а не меня.

— Господи боже, таким людям вообще надо запретить жить, — высказался Полковник, когда она ушла.

— Да, крайне глупо.

— Да непросто глупо, Толстячок. Как будто Аляска могла явиться к Холли Моузер. Боже мой! Не терплю людей, которые притворяются, будто горюют. Сука тупая.

Я чуть было не сказал, что Аляске бы не понравилось, что он кого бы то ни былоиз женщин сукой обзывает, но ругаться с ним смысла не было.

В ВОСКРЕСЕНЬЕ МЫ с Полковником решили, что ужинать в столовке не хотим, и ушли из кампуса на другую сторону трассы 119, к «Солнечной палатке», где насладились прекрасно сбалансированным блюдом, проще говоря, взяли по два овсяных печенья с кремовой прослойкой. Семьсот калорий. Этого человеку на полдня хватает. Потом мы сели на бордюр перед магазинчиком, и я в четыре укуса прикончил свой ужин.

— Завтра я позвоню Джейку, чтоб ты знал. Взял у Такуми его номер.

— Отлично, — ответил я.

За спиной зазвенел колокольчик, я повернулся к открывшейся двери.

— Чего вы тут сидите? — Это была та самая тетка, у которой мы только что купили печенье.

— Мы едим, — объяснил Полковник.

Тетка покачала головой и приказала нам, словно шавкам каким-то:

— Валите.

Мы зашли за палатку и сели у вонючей мусорной кучи.

— Толстячок, хватит мне уже этого твоего «отлично».Это смешно. Я позвоню Джейку, запишу все его показания, а потом мы сядем вместе и обмозгуем.

— Нет. Действуй сам. Я не хочу знать, что между ними произошло.

Полковник вздохнул и достал из кармана пачку сигарет, купленную на средства из фонда Толстячка:

— Почему?

— Потому что не хочу! Тебе что, нужен глубинный анализ всех принятых мной решений?

Полковник прикурил сигарету от зажигалки, за которую заплатил я, и затянулся:

— Ладно. Это нужно понять, и мне потребуется твоя помощь, потому что мы с тобой довольно хорошо ее знали. И точка.

Я встал и посмотрел на него сверху вниз. Полковник, самодовольно развалившись, выпустил дым мне в лицо, и я решил, что с меня хватит:

— Мне уже надоело тебе подчиняться, придурок! Я не хочу обсуждать с тобой деликатные моменты ее отношений с Джейком, черт возьми. Понятнее уже не скажешь: не желаю этого знать.Я хочу знать только то, что она мне сказала, и я это ужезнаю, а больше меня ничего не интересует; ты можешь сколько угодно козлиться и воображать, будто ты чем-то лучше меня, но я не буду рассуждать на тему, как до хрена она любила Джейка! И отдай мне мои сигареты.

Полковник бросил пачку на землю, мигом взлетел, схватил меня за свитер, пытаясь опустить меня до собственного роста, но не мог.

— Да ты о ней даже и не думаешь! — прокричал он. — Ты окончательно сдвинулся на этой своей дебильной фантазии о том, будто у вас с ней был тайный говнороман и будто она собиралась уйти от Джейка к тебе, после чего вы зажили бы счастливо. Толстячок, Аляска многих целовала. Мы оба знаем, что, если бы она была еще здесь, она бы осталась с Джейком, а с тобой бы просто тянула эту мелодраму, без любви, без секса, ты бы просто бегал за ней, а Аляска бы просто время от времени кидала: «Толстячок, какой ты милый, но я люблю Джейка». Если бы она к тебе что-то испытывала, разве бы она уехала? И если бы ты так уж ее любил, разве ты помог бы ей это сделать? Я-то пьяный был. А ты что можешь сказать в свое оправдание?