Может быть, другого ответа мы уже не получим. Ее не стало, потому что так бывает со всем. Полковник, похоже, смирился с этой мыслью, но расследование, которое он начал, стало теперь тем единственным, что не давало пропасть мне, и я еще надеялся на озарение.

В СЛЕДУЮЩЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ я проснулся, только когда солнце поднялось уже довольно высоко, пробилось сквозь жалюзи и уронило луч мне на лицо. Сначала я укрылся с головой одеялом, но мне стало нечем дышать, так что я встал и решил позвонить родителям.

— Майлз! — воскликнула мама даже прежде, чем я поприветствовал ее. — Мы установили определитель номера.

— И он каким-то чудесным образом угадывает меня, даже когда я звоню с автомата?

Она рассмеялась:

— Нет, просто пишет «автомат» и код региона. Остальное я сама вычислила. Как ты там? — заботливо спросила она.

— Нормально. Я, правда, отстал по некоторым предметам, но теперь я снова взялся за учебу, так что надеюсь наверстать, — сказал я, и это практически целиком было правдой.

— Я понимаю, что тебе сейчас тяжело приходится, дружок, — ответила мама. — Кстати! Знаешь, с кем мы столкнулись вчера на вечеринке? С миссис Форестер. Она у тебя вела в четвертом классе! Помнишь? Она тебя не забыла и очень хорошо о тебе отзывалась, мы поговорили… — Я, конечно, был рад слышать, что миссис Форестер высоко ценила меня в четвертом классе, но слушал я лишь вполуха, разглядывая каракули на покрашенной белой краской сосновой стене по обеим сторонам от телефона в поисках чего-нибудь новенького, что удастся разгадать ( «У Лэйси — пятница, 10» —о вечеринке выходников, это я понял) —…вчера мы ужинали с Джонстонами, и, к сожалению, по-моему, твой папа перебрал вина. Мы играли в шарады, и он был просто ужасен. — Мама рассмеялась.

Я чувствовал себя очень уставшим, но кто-то утащил стоявшую ранее у автоматов лавочку, поэтому я опустил свою костлявую задницу на твердый бетонный пол, натянув металлический телефонный провод и подготовившись выслушивать длинный мамин монолог, и вдруг подо всеми каракулями я увидел нарисованный цветочек. Двенадцать продолговатых лепестков вокруг закрашенной сердцевинки на белой, как маргаритка, стене. Маргаритки, белые маргаритки, я вдруг услышал ее голос: Толстячок, что ты видишь? Смотри, — и я увидел, как она сидит тут пьяная, треплется ни о чем с Джейком. Что ты делаешь? — Ничего, просто рисую, просто рисую.О, господи!

— Майлз?

— Да, мам, извини. Чип пришел. Мы заниматься собирались. Мне пора идти.

— Ты потом еще перезвонишь? Папа наверняка тоже хочет с тобой поговорить.

— Ага, мам, да, конечно. Я люблю тебя, не забывай. Я пойду, пока.

— Я, кажется, кое-что нашел! — закричал я Полковнику, спрятавшемуся под одеялом, но мой возбужденный призыв и вероятность того, что я что-то — хоть что-то — нашел, немедленно подняли его на ноги.

Он спрыгнул со своей полки. Прежде чем я успел что-то сказать, он наклонился, поднял рубашку и майку, в которых ходил накануне, напялил их и вышел вслед за мной.

— Смотри, — показал я, и он опустился на корточки.

— Да. Это ее. Она всегда такие цветочки рисовала.

— Помнишь, она и Джейку сказала: «Просто рисую». Он спросил ее, что она делает, а Аляска ответила: «Просто рисую», а после этого воскликнула «О, господи» и распсиховалась. Она нарисовала цветок и что-то вспомнила.

— У тебя отличная память, Толстячок, — признал Полковник, а я не понял, почему он к этому так равнодушен.

— А потом психанула, — повторил я, — и взяла тюльпаны, пока мы убежали за петардами. Глядя на свой рисунок, она вспомнила что-то там, что она забыла, и из-за этого распсиховалась.

— Вероятно, — ответил Полковник, все еще глядя на цветок — пытаясь, наверное, увидеть его глазами Аляски. Потом он наконец поднялся и сказал: — Впечатляет, Толстячок. — И похлопал меня по плечу, словно тренер, довольный своим учеником. — Но все равно непонятно, что именно она забыла.

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ обнаружения цветка я смирился с тем, что эта находка нам ничего не скажет — все-таки я не Банзан в мясной палатке, — к тому же воскресли растущие вокруг кампуса клены, а уборщики снова принялись стричь траву на газонах, и мне стало казаться, что мы потеряли ее окончательно.

После обеда мы с Полковником зашли в лес недалеко от озера и выкурили сигарету на том самом месте, где так много месяцев назад нас поймал Орел. Незадолго до этого закончилось собрание, на котором Орел объявил, что около озера будет построена игровая площадка имени Аляски. Да, она любила качаться, но игровая площадка?Лара на собрании высказалась — не сомневаюсь, что впервые в жизни, — что надо придумать что-нибудь поприкольнее, что-то такое, что Аляска сама хотела бы сделать.

И теперь, сидя на замшелом полусгнившем бревне, Полковник сказал:

— Лара права. Надо что-то сделать в ее память. Прикол какой-нибудь. Что-нибудь, что ей бы понравилось.

— Мемориальный прикол, что ли?

— Именно. Прикол памяти Аляски Янг. Можем сделать это ежегодной традицией. В общем, вот что она в том году придумала. Но хотела отложить на потом, на последний год учебы. Но идея хороша. Очень хороша. Это войдет в историю.

— Так ты суть мне расскажешь? — спросил я, вспоминая те времена, когда они с Аляской отказывались посвящать меня в свои планы по поводу «Ночи в сарае».

— Конечно, — ответил он. — Называться это будет «Низвержением парадигмы патриархата».

А потом Полковник все рассказал, и я должен признать, что Аляска оставила нам королевский план, «Мону Лизу» школьных отрывов, которая станет апофеозом всех самых прикольных выходок учеников Калвер-Крика. Если Полковник сможет его воплотить, этот день навеки останется в памяти всех, его переживших, а Аляска заслуживала именно этого. И, что лучше всего, в этой задумке не было таких пунктов, за которые могли исключить из школы.

Полковник встал и стряхнул мох и грязь со штанов:

— Думаю, мы обязаны сделать это во имя Аляски.

Я согласился, хотя она задолжала нам ответы на наши вопросы. Если она где-то там, наверху, или тут, рядом, или где-то еще неподалеку, может, она хоть посмеется. И тогда, возможно — всего лишь возможно, — даст нам подсказку, которую мы так жаждем получить.

ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ Полковник вернулся с весенних каникул с двумя тетрадями, содержащими план предстоящей операции в мельчайших подробностях, там были и схемы местности, и целых сорок страниц, исписанных в два столбика теми проблемами, с которыми мы можем столкнуться, и способами их решения. Все время было просчитано до десятой доли секунды, расстояния — до сантиметров. Полковник проверил все расчеты еще раз — его пугала мысль о том, что мы можем ее подвести.

В то воскресенье он проснулся поздно. Я читал «Шум и ярость», что, по-хорошему, надо было сделать еще в середине февраля. Услышав, что он заворочался, я посмотрел наверх. Полковник сказал:

— Надо собрать нашу группу.

Мне пришлось выйти из дома, на улице стоял пасмурный весенний день. Я разбудил Лару с Такуми и отвел их в сорок третью. Команда, принимавшая участие в операции «Ночь в сарае», была собрана в полном составе — ну, по возможности полном — для обсуждения нового плана, «Прикола памяти Аляски Янг».

Мы втроем уселись на диван, а Полковник встал перед нами и изложил свой план, распределив наши роли. В таком возбуждении я видел его только до.Закончив, он спросил:

— Есть вопросы?

— Да, — сказал Такуми. — Это что, серьезно, может получиться?

— Ну, во-первых, надо найти стриптизера. А во-вторых, Толстячок должен как-то раскрутить отца.

— Ладно, — согласился Такуми, — тогда за дело.

КАЖДУЮ ВЕСНУ в какую-нибудь из пятниц ученики Калвер-Крика после обеда освобождались от уроков, и все, включая преподавательский состав и обслуживающий персонал, собирались в спортзале. Это называлось «День выступлений». Выступлений было два — обычно приглашались знаменитости или политики незначительного масштаба, такие, кто соглашался прочитать лекцию в школе за жалкие триста баксов, выделенные бюджетом. Младшие классы выбирали одного гостя, старшие — второго, и любой, кто хоть раз бывал на этом «Дне выступлений», признавал, что это невыносимая скучища. Мы планировали слегка встряхнуть это мероприятие.