— Я любил ее, — сказал я. Лара сказала, что и она любила Аляску, я ответил: — Я знаю, но в этом как раз и кроется причина. Я ее любил — и после того, как ее не стало, лишился способности думать о чем-либо еще. Мне это казалось нечестным. Как будто бы я изменял.
— Не очень хорошая при-ичи-ина, — заметила Лара.
— Знаю, — ответил я.
Она тихонько рассмеялась:
— Ну хорошо. Если уж знаешь.
Я понимал, что злости этим не унять, но мы хотя бы разговаривали.
Когда кампус накрыла вечерняя темнота, под кваканье лягушек и жужжание недавно воскресших насекомых мы вчетвером — Такуми, Лара, Полковник и я — пошли, освещаемые холодным серым светом полной луны, в Нору-курильню.
— Слушай, Полковник, почему вы зовете ее Норой-кури-ильней? — поинтересовалась Лара. — Это же больше на туннель похоже.
— Рыбаки называют такие места норами, — ответил тот. — Типа, если бы мы были рыбаками, мы бы тут рыбу ловили. А мы курим. Не знаю. По-моему, это Аляска придумала. — Полковник достал сигарету из пачки и бросил ее в воду.
— Ты офигел? — не понял я.
— Это ей, — объяснил он.
Я сдержанно улыбнулся и тоже бросил в воду сигарету. Потом я дал сигареты Такуми и Ларе, и они сделали то же самое. Они какое-то время кружили и прыгали в воде, увлекаемые течением, а потом скрылись из виду.
Я, хоть и не был религиозен, всякие ритуалы любил. Мне нравилось создавать взаимосвязь между действием и памятью. Старик рассказал нам, что в Китае есть специальные дни, которые посвящаются уборке на могилах, когда умершим можно сделать подношения. Я думал, что Аляска хотела бы покурить, так что, на мой взгляд, Полковник дал начало отличному ритуалу.
Он сам плюнул в речушку и прервал наше молчание.
— Забавно это — с духами разговаривать, — сказал он. — Не поймешь, сам ли ты выдумываешь их ответы или они действительно с тобой общаются.
— Я предлагаю составить список. — Такуми явно не хотелось лезть в такие дебри. — Что подтверждает версию о самоубийстве?
Полковник тут же извлек свой вездесущий блокнот.
— Она не нажала на тормоза, — сказал я, и Полковник принялся писать.
Плюс Аляска из-за чего-то ужасно переживала, хотя она и до этого уже не раз из-за чего-то ужасно переживала, и это не приводило к самоубийству. Мы рассмотрели версию, не являются ли цветы каким-то приношением самой себе — может, они были предназначены как раз для собственных похорон или типа того. Но решили, что это на нее не похоже. Да, она любила создавать атмосферу таинственности, но если уж ты распланировал самоубийство вплоть до похоронных цветов, то надо иметь и какой-то план, как именно ты собираешься покончить с жизнью, а знать, что поперек трассы I-65 как раз для этого будет стоять полицейская тачка, она не могла.
А что говорило в пользу несчастного случая?
— Аляска была чудовищно пьяна, может быть, она думала, что сможет проехать мимо полицейских, хотя я не знаю как, — предположил Такуми.
— Может быть, она уснула, — добавила Лара.
— Да, об этом мы думали, — ответил я. — Но если заснешь, вряд ли будешь ехать по прямой.
— Я пока не могу придумать способ это выяснить, не подвергая наши жизни опасности, — с серьезным видом заявил Полковник. — В общем, по ее поведению предположить, что она соберется покончить с собой, было нельзя. Ну, то есть она никогда не говорила о том, что хочет умереть, вещи свои не раздавала и все такое.
— Два пункта: напилась и не планировала наложить на себя руки, — констатировал Такуми.
Опять тупик. Тот же хрен, только сбоку. Придумать мы ничего нового уже не могли, нам нужны были новые факты.
— Надо все же узнать, куда она поехала, — сказал Полковник.
— Перед смертью она разговаривала только с нами и Джейком, — напомнил я. — Мы не знаем куда. Как понять-то, блин?
Такуми посмотрел на Полковника и вздохнул:
— Я думаю, что и в этом смысла нет. По-моему, только хуже будет, если мы узнаем. Я нутром чую.
— Ну а моемунутру надо это узнать, — возразила Лара, и только тогда я понял, что имел в виду Такуми в тот день, когда мы вместе душ принимали, — может быть, мне и посчастливилось с ней поцеловаться, но монополии на чувства к Аляске у меня не было;все это имело значение не только для нас с Полковником, не мы одни хотели понять, как она погибла и почему.
— Тем не менее, — признал Полковник, — мы застряли. Кто-то из вас должен придумать, что делать. У меня больше никаких идей по поводу путей расследования нет.
Он швырнул бычок в речку, встал и пошел прочь. Мы двинулись за ним. Даже признав поражение, он оставался нашим Полковником.
через пятьдесят один день
ПОСКОЛЬКУ РАССЛЕДОВАНИЕ ЗАШЛО в тупик, я снова принялся читать литературу по религиоведению, что, похоже, радовало Старика, особенно на фоне того, что в последние полтора месяца я проваливал все его внезапные тесты. В ту среду нас ожидало следующее задание: «Приведите пример буддистского коана».Коан — это такое подобие загадки, которое, по мнению дзен-буддистов, может подтолкнуть человека к просветлению. Я написал про Банзана. Однажды он шел по рынку и услышал, как кто-то попросил у мясника лучший кусок мяса. Тот ответил: «У меня в магазине только лучшее. Ни одного не лучшего куска нет». Услышав это, Банзан понял, что лучшего и худшего не существует, что такие оценки не имеют реального смысла, потому что есть только то, что есть, — и бдыщ,он достиг просветления. Когда я читал об этом накануне, я думал, не может ли и со мной случиться то же самое — вдруг я в один прекрасный момент пойму Аляску, познаю ее, выясню, какую роль я сыграл в ее смерти? Но я не был уверен в том, что просветление может быть подобно удару молнии.
Когда мы сдали работы, Старик взял свою палку и, не вставая, указал на цитату из Аляскиной курсовой, которая за это время уже значительно поблекла.
— Давайте-ка прочтем одно предложение на девяносто четвертой странице этого увлекательного введения в дзен-буддизм, которое я задал вам изучить на этой неделе. «Всему, что возникает, суждено исчезнуть», — процитировал Старик. — Всему. Вот кресло, на котором я сижу. Его кто-то сделал, а когда-нибудь его не станет. Меня самого не станет, может быть, даже раньше, чем кресла. И вас тоже не станет. Клетки и органы, составляющие ваш организм, некогда появились, и когда-нибудь им будет суждено исчезнуть. Будде было известно то, что ученые доказали только через тысячи лет после его смерти: уровень энтропии растет. Все рассыпается.
Все мы уходим,вспомнил я, и это касается и быков и бычков, Аляски-девчонки и Аляски-штата, поскольку ничто не вечно, даже сама Земля. Будда говорил, что страдают люди из-за своих желаний, и когда мы избавимся от желаний — мы избавимся и от страданий. То есть когда перестанешь хотеть, чтобы все навсегда оставалось как есть, перестанешь страдать из-за того, что все меняется.
«Когда-нибудь никто и не вспомнит, что она вообще когда-то жила на этом свете», — записал я в тетради. И добавил: «И про меня не вспомнят». Память же тоже не вечна. И тогда, получается, от тебя не остается ничего, ни призрака, ни даже его тени. Поначалу Аляска не оставляла меня ни на минуту, даже во сне, а теперь, по прошествии всего нескольких недель, ее образ уже начал ускользать, распадаться в сознании, и не только в моем, — она как будто бы умирала повторно.
Полковник, который с самого начала руководил расследованием и которому было крайне важно понять, что же случилось в ту ночь, в то время как я сам думал лишь о том, любила ли она меня, сдался, так и не найдя ответов. А мне имевшиеся у меня ответы не нравились: Аляска, похоже, мало значения придала тому, что случилось между нами, раз уж даже Джейку об этом не рассказала; наоборот, она с ним любезничала, не дав ему никакого повода заподозрить, что всего за несколько минут до этого я целовал ее пьяные губы. А потом в ней что-то щелкнуло, и то, что некогда возникло, начало распадаться.