Я вернулся в сорок третью, но Полковника еще не было, так что я положил письмо на его полку, сел за комп и написал, как выйду из лабиринта:
«До того как я приехал сюда, я долго думал, что лучший способ выбраться из лабиринта — это делать вид, будто его и нет. Построить в дальнем уголке самодостаточный мирок и жить с мыслью, что я не заблудился, что это мой дом. Но в этом уголке у меня была очень одинокая жизнь, полная предсмертных высказываний людей, которые уже покинули лабиринт. И я отправился сюда — искать Великое „Возможно“, настоящих друзей и более полную жизнь. А потом я облажался, и Полковник облажался, и Такуми облажался, и мы ее не удержали, она ускользнула, как песок между пальцев. И приходится признать: она заслуживала друзей понадежней.
Когда она сама облажалась, много-много лет назад, перепугавшаяся насмерть девчонка, она сломалась, превратившись в непостижимо загадочное существо. Я тоже мог бы пойти по этому же пути, но я видел, куда он привел Аляску. Поэтому я все еще верю в свое Великое „Возможно“, я могу сохранить веру, несмотря на потерю.
Потому что да, я ее забуду. То, что появилось между нами, будет незаметно исчезать, и я все забуду, но она меня простит, как и я прощаю ее за то, что она в последние минуты своей земной жизни забыла обо мне, о Полковнике, да и обо всем мире — за исключением самой себя и мамы. И я теперь знаю, что она простила мою тупость и трусость, мой тупой и трусливый поступок. Я знаю, что Аляска прощает меня, точно так же, как ее мама простила ее. И вот почему.
Сначала я думал, что она просто умерла. Ушла во тьму. Что теперь от нее осталось лишь тело, поедаемое червями. Я очень часто воображал именно это — как она стала чьей-то пищей. От нее — от ее зеленых глаз, полуухмылки, соблазнительных ног — скоро ничего не останется, только кости, которых я никогда не увижу. Я думал о том, как она потихоньку превратится в скелет, он окаменеет, станет углем, который через миллионы лет выкопают люди будущего и останками Аляски обогреют чей-то дом, а она дымом вырвется из трубы и накроет атмосферу пленкой углекислого газа. Я до сих пор считаю, что… иногда думаю о том, что загробную жизнь люди придумали лишь для того, чтобы облегчить себе боль потери и чтобы время, проведенное в лабиринте, казалось хоть сколько-то сносным. Может быть, она — просто материя, участвующая в вечном круговороте.
Но все же я не хочу верить, что Аляска была исключительно материальна. Душа тоже должна куда-то попасть. Сейчас я считаю, что человек больше суммы своих составных частей. Если вы возьмете генетический код Аляски, добавите к нему ее жизненный опыт, отношения с людьми, очертания и массу ее тела, она у вас все равно не получится. Есть что-то еще, что-то совершенно другое. Есть еще какая-то часть, более значимая, чем сумма измеримых составляющих. И эта часть тоже во что-то преобразуется, потому что она не может просто так исчезнуть.
Хотя меня не заподозришь в превосходном знании законов физики, один я запомнил: энергия не может взяться ниоткуда и не может исчезнуть в никуда. Если Аляска действительно наложила на себя руки, я сожалею о том, что вовремя не дал ей надежду. То, что она забыла о маме, подвела и ее, и друзей и изменила себе — это все, конечно, страшно, но не нужно было замыкаться в себе, убивать себя. Эти страшные вещи можно пережить, потому что мы неразрушимы, пока верим в это. Когда взрослые с характерной глупой и хитрой улыбкой говорят: „А, молодые думают, что будут жить вечно“, они даже не представляют, насколько они правы. Терять надежду нельзя, потому что человека невозможно сломать так, чтобы его нельзя было восстановить. Мы считаем, что мы будем жить вечно, потому что мы будем жить вечно. Мы не рождаемся и не умираем. Как и любая другая энергия, мы лишь меняем форму, размер, начинаем иначе проявлять себя. Когда человек становится старше, он об этом забывает. Взрослые боятся потерять и боятся оставить кого-то. Но та часть человека, которая значит больше суммы составных его частей, не имеет ни начала, ни конца, и она не может уйти.
Поэтому я знаю, что Аляска меня прощает, как и я прощаю ее. Вот последние слова Томаса Эдисона: „Там восхитительно“. Я не знаю, где это место, но я полагаю, что оно есть, и надеюсь, что там действительно восхитительно».
последние слова о последних словах
КАК И ТОЛСТЯЧОК ХОЛТЕР, я интересуюсь предсмертными высказываниями. Я увлекся этой темой в двенадцать лет. В учебнике по истории я прочел, что перед смертью сказал президент Джон Адамс: «Главное, Томас Джефферсон жив». (А оказалось, что он ошибся: Джефферсон умер в тот же день, 4 июля 1826 года, но чуть раньше; его последние слова были: «Сегодня четвертое?»)
Я не могу толком объяснить, почему меня это интересует до сих пор, почему я стараюсь выяснить, что сказали перед смертью все интересные люди. В двенадцать мне сказанное Джоном Адамсом очень нравилось. А еще мне тогда очень нравилась девочка по имени Уитни. Чувства со временем часто проходят (чувства к Уитни точно прошли — я даже ее фамилии не помню). Но некоторые — остаются.
Я также не могу сказать наверняка, насколько точны все приведенные в моей книге высказывания. Подлинность предсмертных заявлений, по определению, сложно проверить. Те, кому их довелось услышать, как правило, сильно переживают, в голове все путается, а автор высказывания уже не может подтвердить, были ли именно эти его слова последними. Я старался быть точным, но все же не удивлен, что по поводу двух основных цитат, которые я использовал в книге, ведутся споры.
СИМОН БОЛИВАР
«Как же я выйду из этого лабиринта?!»
По сути, наверное, не это сказал Симон Боливар перед самой смертью (хотя он все же произносил эту фразу, только в другой момент жизни). А на самом деле это могло быть что-нибудь вроде: «Хосе, неси чемоданы. Нам тут не рады».Но мы с Аляской опираемся на роман Габриэля Гарсии Маркеса «Генерал в своем лабиринте».
ФРАНСУА РАБЛЕ
«Иду искать Великое „Возможно“».
Различные источники приписывают Франсуа Рабле разные высказывания, всего четыре варианта. Они перечислены в «Оксфордской книге смерти»: а) «Иду искать Великое „Возможно“»; б) (после того, как его растерли мазями) «Как ботинки начищают перед последним путешествием»; в) «Опустите занавес, фарс окончен»; г) (закутываясь в домино, то есть плащ с капюшоном) «Beati qui in Domino moriuntir».Последнее высказывание — это интересная игра слов, [14]но поскольку оно на латыни, сейчас его цитируют редко. Вариант г) я отвергаю потому, что мне сложно представить, будто Рабле, умирая, будет наряжаться для того, чтобы пошутить, да еще и на латыни.Вариант в) очень популярен, поскольку он прикольный, а все любят предсмертные высказывания поприкольнее.
Я продолжаю верить в то, что поэт перед смертью сказал: «Иду искать Великое „Возможно“», отчасти потому, что этой же точки зрения придерживается Лора Уорд, автор книги «Предсмертные высказывания известных людей», а отчасти потому, что я сам в это верю. Я родился в лабиринте Боливара, поэтому я просто обязан верить и надеяться на это Великое «Возможно» Рабле.
благодарности
ТО, ЧТО Я НАПИСАЛ ЭТО СЛОВО С МАЛЕНЬКОЙ БУКВЫ, вовсе не означает, что и признательность моя невелика.
Во-первых, эта книга ни за что бы не появилась на свет, если бы не моя невероятно добрая подруга, редактор, псевдоагент и наставник Илене Купер. Она — просто настоящая сказочная крестная, только всамделишная и одевается получше.
Во-вторых, мне невероятно повезло, что в «Даттоне» моим редактором назначили Джули Стросс-Гейбел; более того, мне еще и посчастливилось стать ее другом. О таком редакторе мечтает каждый писатель: она неравнодушна, влюблена в свою работу и неоспоримо умна. Единственное во всей книге, что она не смогла отредактировать, — это благодарность к ней, и думаю, вы согласитесь, что книга из-за этого получилось не вполне удачной.
14
Это означает: «Благословенны умирающие во имя Господа» — и в то же время: «Благословенны умирающие в плаще».
