– Да сделаю! А что искал-то?

– По делу. Тут народ вечером стенгазету выпускать собрался, тебя ждем.

– А-а… – художественные таланты Андрея были замечены и оприходованы к общественной пользе в первую же неделю работы на новом месте. – Погоди, так три дня ж назад только прошлый номер вывесили!

– Да понимаешь, инструктор из райкома приезжал, говорит, установка спущена – активизировать работу по военному воспитанию молодежи. Ну, там, разъяснение политики Партии, международная обстановка…

– Зашевелились, хедрать! – по краю сознания проскочила тень радости, они знают! Они помнят! Они что-то делают! Но этой «установки» было трагически мало, да нет, это было просто не то, не то! Да и полузабытый с детства и вдруг опять вошедший в его жизнь партийно-политический новояз резанул по ушам с каким-то особенным скрежетом. – Чо там активизировать? Чо объяснять-то? Вы бы лучше всю свою комячейку на стрельбище лишний раз сводили. А то Ги… враг попрет – ты его что, газетой остановишь?

– И газетой тоже. Ты работу с людьми зря недооцениваешь. А на стрельбище идем завтра, после смены. Иван Ефремович уже с Косолаповым договорился. – Давид был серьезен, смотрел на Андрея как-то испытующе. – Андрей, ты того… остынь. Знаешь… давно с тобой поговорить хотел. Ты у нас уже больше месяца работаешь, парень вроде хороший, даром что не комсомолец. Но временами ты вроде моего дяди Изи. «Таки-да, евгеи, вот увидите, будет поггом!» – в исполнении классического по внешности Давида местечковый акцент валил наповал. – Я тебе в душу лезть не хочу, но скажи – ты туда не за это вот самое попал?

– За что попал, за то и отсидел. Справку показать? – Злость вдруг куда-то ушла, да и чисто по-человечески не хотелось крыситься на нормального парня. Андрей оглянулся, да и, впрочем, откуда посередь гулкого от пустоты ангара взяться лишним ушам. – Вот что, Давид… Ты легенду о Трое читал? Ну там, Древняя Греция, Ахилл, Гектор, Одиссей? – А черт его знает, вышел ли уже классический труд Кона или это будет позже?

– Нет, не пришлось пока, – Давид смотрел заинтересованно, черные глаза отблескивали в полутьме. Вообще-то, читал он много (что для здешней яростно рвущейся к знаниям молодежи было весьма типично), но среди той половины книг местной библиотеки, которая в принципе могла обойтись без упоминания Сталина, преобладала литература массовая. Пушкин там, Некрасов… Максим Горький в количестве… Не университетский центр, чай.

– Так вот. Осадили как-то древние греки город один, Трою. Девять лет сидели под стенами – и никак. Потом все же взяли, обманом. Выражение такое слышал – «троянский конь»? – О, черт, услужливая память, как в тумане, отразила пастельно-бежевые стены затерянного теперь неизвестно где офиса, светлый квадрат монитора и дикий вопль админа от соседнего стола: «Какая сволочь опять подцепила трояна!» Как все это было далеко…

– А! Это ты про деревянную лошадь, в которую солдат спрятали?

– Ну. Так вот, суть вот в чем. Была там прорицательница одна, Кассандра. Прорицала-то она исправно, да только никто и никогда ей не верил. Она говорит – не ввозите данайские, греческие то есть, дары в город, а над ней только посмеялись…

– Так ты говоришь…

– Так я ничего и не говорю. Так, байки травлю. О греках. А что ты сам себе надумал – твое личное Дело. Ладно. После смены зайду.

Листок из ученической тетради в косую линейку был исписан аккуратным почерком, но все грифы и прочие причиндалы, без которых нет и быть не может серьезного документа, были на месте. Секретность там или не секретность, нельзя ли отдавать документ в машбюро на перепечатку, можно ли – документ, написанный не стукачом Васей Шнырем, а штатным сотрудником, хотя бы и работающим под легендой, должен быть оформлен как полагается. Дисциплинирует.

«Совершенно секретно.

Экземпляр единственный.

Для передачи «Петровичу» лично в собственные руки

Сек. Сотрудник «Бушлат»

08 мая 1941 года

Рапорт

Настоящим докладываю.

Попытки завязать дружеские отношения с «Пауком» успеха не принесли. Очевидно, объект до сих пор находится под впечатлением отбытого им уголовного наказания. Кроме того, поведение «Паука» часто выглядит странным – он не знает некоторых общеизвестных вещей, неоднократно теряйся в обычных бытовых ситуациях. Настроение резко меняется от мрачного и подавленного до возбужденного. Избегает тесного общения, хотя охотно обсуждает темы, связанные с работой. В быту нелюдим. Спиртными напитками не злоупотребляет, ограничиваясь одной кружкой пива в два-три дня.

В разговоры о политике вступает неохотно, попытки поговорить откровенно – пресекает или просто отмалчивается. Клеветнических и политически незрелых высказываний о политике Партии Ленина – Сталина и Советского Правительства не допускает, за исключением сомнений в долговременности и прочности Советско-Германской дружбы.

В то же время включился в общественную работу по линии профсоюзов, активно участвует в оформлении стенной газеты. Много времени проводит в читальне, чаще всего изучает подшивки газет, начиная с 1939 года. Проявляет также интерес к трудам И. В. Сталина, ведет подробные конспекты.

По вечерам после работы много рисует, в том числе разнообразную военную технику. Рисунки в тот же вечер уничтожает, однако мне удалось сфотографировать некоторые из них. Фотопленку с копиями рисунков прилагаю к настоящему рапорту».

Берия разложил на необъятном столе около десятка мутноватых снимков. Действительно, рисунки. Девушка с печальным взглядом, сидящая на широком подоконнике, набросанная считанными, но завершенно-точными штрихами. Слегка холмистый пейзаж с едва угадывающимся на горизонте устремленным ввысь городом, удивительно прозрачным, без дымящих фабричных труб. Похожий на стремительную каплю автомобиль на широких, низких шинах, с громадным прихотливо выгнутым лобовым стеклом и воздухозаборниками за широкими дверями – неравнодушный к машинам Берия аж прицокнул языком. Опять девушка, на этот раз обнаженная (красивое женское тело Лаврентий Павлович тоже одобрил). Какая-то «абстракция» – вынужденный заниматься делом художника, нарком выкроил часок и полистал книги по искусству – странной формы гигантский гриб, растущий на фоне домишек в китайском или японском стиле. Пожалуй, покажи эту, с позволения сказать, картину профессору Лучкову – и париться бедняге в психушке по сей день. Хищный, остроклювый, явно боевой самолет – только наличием крыльев и напоминающий боевые машины современности. И танк…

Танк ему не понравился, не понравился до такой степени, что глаза снова и снова, помимо желания, возвращались к фотокопии. Собственно, это была карикатура – танку были приданы узнаваемые с полувзгляда человеческие черты. На школьном альбомном листе была нарисована массивная, квадратных очертаний глыба в полосатом камуфляже с необычно длинной пушкой, увенчанной набалдашником дульного тормоза, под которым щетинились знакомые по газетным фотографиям усики. На лбу башни горели безумием водянистые глаза, с крыши на них свисала косая слипшаяся челка. Гибрид устрашающей (даже в таком вольном изображении) мощи боевой машины с болезненной, нездоровой агрессией наложенной на нее физиономии Гитлера оставлял неприятное впечатление, но видно было, что этого-то ощущения автор и добивался.

– Ты знаешь, Лаврентий, – Сталин тоже рассматривал этот рисунок из-за спины наркома. Говорил он по-грузински, – творческие люди все-таки особенный народ. Если бы я сомневался в том, что Гитлер все-таки нападет на нас, то это, пожалуй, меня убедило бы наверняка. Такое – не придумаешь.