Ну а портниха поделилась перспективами товарища Сомова с другой своей клиенткой.
В общем, цепочка получилась достаточно длинной, и не всю ее удалось отследить – пока, но в результате в штаб-квартиру абвера ушла шифрованная радиограмма, общий смысл которой можно было выразить так: «Медведь сунул в наш капкан все четыре лапы».
* * *
Сразу после успешного завершения Критской операции генерал Штудент, несмотря на ранение, имел встречу с Гитлером. Немецкие воздушно-десантные войска понесли серьезные потери, но боевой дух после «Критского чуда» был силен как никогда. В потерявшие до половины состава части направлялось пополнение, в основном – имевшие боевой опыт добровольцы из пехотных частей вермахта и СС. Уже к 21 июня прославленный на Средиземноморье 11-й авиакорпус был переброшен в Румынию транспортной авиацией.
В ивняке на пологом левом берегу Прута было душно, слепни и прочая живность не давали покоя. Двое притаившихся в засаде людей не были пограничниками – войска Одесского округа бросили на усиление, а с востока в частично-опустевшие места дислокации подходили новые части.
– Тоска, тарщ лейтнант! – Разбитной крепенький боец тяжело вздохнул. Лейтенант, в сотый раз оглядывая в бинокль румынский берег, ничего не ответил, хотя, по идее, бойца следовало окоротить – посторонние разговоре в секрете не приветствуются. Еще двое бойцов «отдыхали лежа» – проще говоря, спали. На противоположном берегу, далеко, вяло плелась соловая лошаденка, запряженная в почти русскую по виду телегу. И больше ни души.
– И какого черта нас здесь держат? – ободренный молчанием командира, продолжал боец. – Уж хоть бы учения какие или стрельбы. Сидим тут уже две недели почти, а толку? Только харчи зря переводим. И то, тарщ лейтнант, терпения на этих вот кровопийц не хватает – и он прихлопнул очередного слепня.
– Раз держат – значит, есть соображения, – сухо, но не слишком, заметил лейтенант. Ему тоже было смертельно скучно.
– Оно конечно, – разговор налаживался, и боец оживился, – да только хоть бы кинобудку в лагерь прислали. А то, как в поле выехали, – никакого культурного отдыха. Или в село бы вывели, в клуб. Опять же политическую беседу среди местных провести. А то ж они в Союзе без году неделя. Надобно разворачивать агитацию.
– Уж ты наагитируешь… Что, Михальчук, кралю себе нашел?
– Ну почему сразу кралю, тарщ лейтнант? Просто – очень уж тут девушки красивые. Глаза – огонь, оглянется – в дрожь бросает.
– Тебя, Михальчук, от любой юбки в дрожь бросает. Так что, высмотрел какую или так?
– Дык, есть тут одна дивчина. Фигура – ого! Коса – до попы, извиняюсь за выражение. Вы бы, тарщ лейтнант, мне бы увольнительную в субботу подписали, а? А то сохнет девка без грамотной агитации-то.
– В увольнение не могу. Приказ слышал? Все увольнения запрещены. А вот если завтра с кем-нибудь махнешься – в субботу можешь отдыхать. В расположении части, – немного подумав, добавил он.
В принципе, все было понятно. В субботу ушлый Михальчук махнет к своей крале, а в благодарность за то, что его не будут особо сильно искать – притащит из села бутылку или кувшинчик местного красного винца. В конце концов, лейтенанта-то уж точно никто не отпустит. Две недели назад их сорвали из городка, накрутили хвосты так, что голова пошла кругом. Даже оружие раздали и боеприпасы – по два боекомплекта. И держали в постоянном напряжении целую неделю. Сам комдив заявлялся в расположение батальона два раза на дню, что душевного спокойствия тоже не добавляло. Правда, со вторника все как-то постепенно пошло на убыль, и, видимо, скоро их отведут в места постоянной дислокации. И то – кто ж две недели непрерывного напряжения выдержать сможет?
– О! – встрепенулся Михальчук. – Тарщ лейтнант! Слышите?
Слева за кустами на самом пороге слышимости возникло какое-то пыхтение. Оно усиливалось – медленно, но уже через минуту стало понятно, что звук идет с воды.
– Михальчук! Буди остальных!
Сонные бойцы заняли позиции справа и слева, выставив винтовки. Михальчук тоже замолк. Минут через десять на реке, ближе к дальнему берегу, показался древний паровой катерок. Плюхая колесами, он с натугой полз против течения. На мачте лениво развевался подкопченный румынский флажок На корме сидел раздетый по пояс смуглый либо очень сильно загорелый парень с удочкой. Рыба, видимо, не клевала, да и клевать не могла, распуганная шлепками плиц по воде. Парня это не смущало – сидел себе и вертел головой, скорее всего – отдыхая от вахты.
– Во мамалыжник бездельничает! – восхитился Михальчук. – Интересно, у него там наживка на крючке вообще есть?
Лейтенант не ответил, внимательно разглядывая катерок в бинокль. Все какое-то развлечение. Правда, развлечение было недолгим. Шлепает катерок себе и шлепает, оружия на нем нет, замеров никаких не производит. Тоска. На часы, блеснувшие на запястье «рыбака», внимания он не обратил.
Сидящий на корме конфискованного румынского катера гауптман Шлоссер внимательно оглядывал оба берега. Да, вот тут, пожалуй, действительно неплохое место. Судя по карте, глубины для паромов тут подходящие, и берега выглядят вполне удобно. Посмотрим еще, что покажет эхолот. Большевики, конечно, выставили здесь пост – вон как прибрежные заросли шевелятся, но само это шевеление не позволяло гауптману принимать их всерьез. Когда он сменится, местоположение их поста будет нанесено на карту, и, прежде чем первая лодка будет спущена на воду, это место обработают ротные пушки. Вряд ли иваны озаботятся сменой позиции. Да, здесь будет проще, чем на Крите. Значительно проще.
* * *
Ведь что такое полевой аэродром? Просто лужайка. Самолеты стоят открыто, бензина – сколько успели завезти, связь – только по радио. Ангаров для самолетов нет, летчики живут в палатках. Можно в таких условиях ждать нападения? Можно, конечно.
А это самое нападение отражать?
На большом аэродроме все просто – там и механиков, и заправщиков, и топлива, и запчастей – всего хватает. Летчики спят в удобных постелях. Машины проверены и заправлены. Линии связи продублированы. Да и взлетать с бетонных полос легче и быстрее, чем с кое-как выровненных площадок. А если еще и дождь?
Нет, такие временные аэродромы годятся для одного – для внезапного первого удара по вражеским аэродромам. Когда время взлета известно заранее, когда лихорадочно искать на последних каплях бензина узкую затерянную в лесах полянку не надо – возвращающихся неопытных летчиков спокойно наводят флагманские штурманы даже не полков, а дивизий. Ну а по исчерпании завезенного на полянки горючего к услугам сталинских соколов уже будут отличные бывшие немецкие аэродромы.
Майор Шестаков вышел из стоящей на краю неприметного полевого аэродрома палатки. Было еще темно, небо на востоке за изломанной линией леса лишь слегка начинало сереть. Зажатая деревьями полоска летного поля еле угадывалась в темноте, а укрытый брезентом от посторонних глаз «мессер» и «Ли-2», на котором на полевой аэродром прилетели техники из НИИ ВВС и прилагающаяся к немецкому истребителю «наземка», разглядеть вообще было невозможно. Предутренняя прохлада ли, мандраж ли перед полетом к черту в зубы – но тело под комбинезоном непривычного покроя покрылось мурашками в доли секунды. Понятно, если его захватят живым – расстреляют как шпиона, и будут в своем праве. Но живым Шестаков, ясное дело, сдаваться не собирался.
Разбудивший Шестакова командир с петлицами техника-лейтенанта протянул ему желтую кобуру с «вальтером», планшетку с немецкой картой и немецкий же шлемофон. Откуда ГРУ достало все эти и многие другие мелочи, включая документы на имя гауптмана Отто Новицки, Шестаков не спрашивал. Вдалеке замигал фонарик, и они двинулись к самолету. Техники уже снимали с чужой машины чехлы, обнажая смутно различимые кресты и эмблему – желтый кенгуру в красном круге. Подумав, реально существующих обозначений решили не рисовать – точное распределение истребительных частей было неизвестно, так что был шанс нарваться на «своего», а это было нежелательно – немалая часть расчетов строилась на путанице и затяжках в прохождении информации. Тогда Шестаков предложил поступить просто – нарисовать эмблему «с потолка». Идея была принята с восторгом и тут же реализована. Причем основное время занял перебор максимально экзотического зверья.
