Огромный четырехмоторный «Фокке-Вульф-200» «кондор» пересек границу СССР ровно в четыре часа утра 22 июня 1941 года. Он летел над лесами, забитыми полностью (насколько, конечно, успели) готовыми к бою, накачанными на политинформациях и вздрюченными посредством приказов солдатами. И боевой техникой отремонтированной, пусть зачастую «хоть как-то», пусть на день боя – но отремонтированной. Над железнодорожными станциями, на которых разгружались эшелоны с топливом и боеприпасами. Его сопровождали рупоры звукоулавливателей и накачанные до полной паранойи глаза зенитчиков – чудо, что никто не открыл огонь. Дважды, в порядке бдительности, параллельными курсами проходили эскадрильи «ишачков». Уже под Москвой в качестве эскорта к «кондору» пристроилось звено незнакомых ранее ни пилотам, ни Риббентропу, ни сопровождавшим его офицерам остроносых истребителей, отдаленно напоминавших «Bf-109». Один из сопровождавших рейхсминистра офицеров, гауптман[7] люфтваффе, заснял незнакомые машины для отчета.

После посадки на Тушинском поле у него появилась возможность сделать еще несколько снимков: прямо напротив немаленького «кондора» выстроилась линейка из полутора десятков столь же огромных (а то и поболе) четырехмоторных бомбардировщиков, причем не гофрированно-полотняных «ТБ-3», а зализанных хищных тяжеловесов. Рядом с ними демонстративно уходил к краю поля ряд стремительных маленьких машин, таких же, что и взлетевшие на сопровождение – или на перехват? – истребители.

Пока Риббентроп обменивался рукопожатиями с встречающими, гауптман отщелкал всю пленку. Уж если иваны решили что-то показать – грех не воспользоваться. Помешать ему никто, конечно, не мог – да и не хотел. Чего гауптман, конечно, не знал – так это того, что выпуск тяжелых «ТБ-7» и высотных истребителей «МиГ-3» был уже месяц как прекращен, что все микулинские моторы срочно перебрасывались на производство бронированных «Ил-2» и что на авиазаводах вместо тяжелых бомбовозов уже производятся пикировщики Петлякова. Перетряска для советской авиапромышленности была жуткой и совершенно неожиданной. Многие ждали следующей волны репрессий, но как-то обошлось.

Пострадавшие больше всех – сняли с производства единственную серийную машину – Микоян с Гуревичем днем и ночью вкалывали в Куйбышеве с малоизвестным двигателистом из Харькова Архипом Люлькой. Чем они там занимались, что чертили – мало кому было известно, но видимого огорчения от снятия их машины с производства они не испытывали.

А вот Николай Николаевич Поликарпов, старейший из советских авиаконструкторов, был крайне расстроен. Даже несмотря на полную реабилитацию. Он был абсолютно, не на сто, а на двести процентов уверен, что его новый истребитель «И-185» был именно той машиной, которая необходима советским ВВС, что его летные данные, подтверждаемые на опытных машинах с января, на голову превосходят не только конкурентов, но и врагов.

Но указание с самого верха было прямым и недвусмысленным – все работы по самолету и по 18-цилиндровым перспективным двигателям прекратить вплоть до дальнейших распоряжений, винтомоторную установку поликарповского детища с 14-цилиндровым швецовским «М-82» адаптировать для установки на серийный «ЛаГГ».

Нет, логика была понятна – в воздухе ощутимо пахло порохом, видимо, верхи сочли, что необходимо насытить ВВС современными истребителями как можно быстрее. Да и «три мушкетера», как называли Лавочкина, Горбунова и Гудкова в авиационных кругах, были, конечно, талантливыми молодыми конструкторами. Но оказаться, как ни крути, в подчиненном положении было… унизительно. Тем более что до его, Поликарпова, уровня всей троице было расти и расти.

Николай Николаевич вздохнул и еще раз бросил взгляд на разложенный на столе чертеж. Помещение для КБ в Горьком, куда и его, и Лавочкина перевели без объяснения причин, еще не было оборудовано до конца, даже кульманов не хватало. Конструктор взял карандаш и задумался. Да, вот тут молодые явно намудрили. Даже без продувок видно (по крайней мере, ему), что маслорадиатор расположен неудачно и будет отъедать у машины километров пять, а то и десять в час. А если перенести его вот сюда? Наскоро наметив изменения, он взял «простыню» и отправился к коллегам. Большая аэродинамическая труба ЦАГИ осталась, естественно, в Москве, а строительство такой же установки в Горьковском филиале завершится не раньше сентября. Но переделать один из трех построенных опытных самолетов прямо на серийном заводе и снять скоростные показатели непосредственно в полете можно было и так.

Предложение Риббентропа поразило своей щедростью всех присутствующих. Иран и Армянское нагорье с озером Ван были ожидаемым бонусом за участие в предполагаемом разгроме Турции. Но то, что и Босфор и Дарданеллы были признаны Германией «входящими в сферу интересов России» (хотя, конечно, не так уж прямо сплеча, а принятыми в языке дипломатии полунамеками), вызвало натуральный шок даже у Молотова. По крайней мере, Вячеслав Михайлович не был уверен, что смог сохранить неизменно-непроницаемое выражение лица, или, как говорят американцы, «poker face». Сталин же казался всего лишь крайне заинтересованным. Такие выгоды от всего лишь продолжения вековечной, с Ивана Грозного еще, борьбы, да еще и в паре с таким мощным союзником… И всего лишь заинтересованность. Да, товарищ Молотов, до Кобы тебе далеко.

Естественно, столь заманчивое предложение требовало обсуждения. Риббентроп откланялся и отбыл в германское посольство, а Сталин предложил собрать вечером заседание Политбюро.

Оставшись в одиночестве, вождь долго ходил по кабинету. Было совершенно ясно, что без влияния попавшей к немцам информации такого резкого поворота в политике Гитлера произойти не могло. Год назад, в сороковом, немцы уперлись из-за Болгарии – а тут несут на блюдечке проливы.

И жизненно (или смертельно) важно было понять – действительно ли Гитлер испугался? Нужно поставить себя на его место. Бесспорная улика (да, лучше всего размышлять именно в этих терминах) только одна – невозможная в этом мире аппаратура. Остальное – показания, что письменные, что при личной встрече, могут быть подделкой. Значит, остаются только часы. Сталин предпочитал думать о приборчике как о часах. В конце концов, возможности жемчужной коробочки служить телефонным аппаратом ему не демонстрировали.

Итак, у нас есть часы, решительно в этом мире невозможные. Предположим, версию подделки мы исключили полностью. В часах имеем надписи на русском и английском языках, хотя произведены они немецким предприятием в Китае. Однозначно установить можно только то, что Германия в будущем является мощной экономической державой. Остальное – домыслы. Можно ли испугаться этого факта настолько, что отказаться от своих планов? Вряд ли. Значит… Либо предложение Гитлера ловушка, либо… Либо он с самого начала не собирался нападать на Советский Союз.

В конце концов, какие бесспорные факты, связывающие странные приборы с якобы неизбежной войной, есть у него самого? Только один – яростная песня этого… Высоцкого со странной стеклянной пластинки. «От границы мы землю вертели назад». Но с другой стороны – с пластинки ли? К серебристому диску было подключено столько машинерии, что спрятать промеж нее хороший американский магнитофон не составило бы труда. А сочинить песню – и вовсе не проблема. В Советском Союзе много хороших песенников. Как и хороших инженеров. И часть из них, что характерно, до сих пор проходит по ведомству Берии.