Зенитно-артиллерийский взвод прибыл на указанное место назначения к семнадцати тридцати. Небольшая станция встретила два «ЗиСа» с прицепленными к ним тридцатисемимиллиметровыми автоматами запахом паровозной гари и свежескошенной травы. Водители заглушили моторы, расчеты попрыгали из кузовов, разминая конечности. Молодой, только что из училища, лейтенант, стараясь держаться как можно солиднее, вышел из кабины первого грузовика. Ему тоже хотелось размяться, но это было его первым самостоятельным заданием, и мальчишеской несерьезности он позволить себе не мог.

– Взво-од! В две шеренги стано-овись!

Два десятка человек сформировали короткий строй.

– Товарищи красноармейцы! Согласно полученным командованием данным, в ближайшее время вероятен вооруженный конфликт между СССР и фашистской Германией. Исходя из этого, нашему взводу приказано обеспечить противовоздушную оборону железнодорожной магистрали Минск – Брест от возможных атак вражеской авиации. Поэтому приказываю. Первое орудие занимает позицию… – Наводчик первого орудия Михаил Никифорович Чеботарев слушал вполуха. Войной пахло уже давно, а с прошлого воскресенья ему вообще было как-то не по себе, словно мир из живого и осязаемого стал плоским и каким-то ненастоящим. Словно он, как когда-то мальчишкой, проник без билета в «Иллюзион» и смотрит про себя самого кино. И самое страшное – что среди своих товарищей он временами встречал людей с такими же недоуменными глазами. И те тоже осознавали какую-то странную общность. С одним таким, совершенно незнакомым майором-танкистом, они полчаса курили, глядя на изумительно красивый закат – встретились случайно на отведенном для курения пятачке рядом с техпарком и смолили одну папиросу за другой. Когда у зенитчика кончилось курево, майор безо всякой просьбы протянул ему пачку «Дуката». Вспышка самодельной зажигалки отразилась в глазах майора каким-то яростным пламенем. На мгновение показалось даже, что пламя бушует внутри самого танкиста, что он горит, только это не видно никому, и ему самому тоже. Будь Чеботарев штатским и верующим – ушел бы в монастырь. Но штатским и верующим он не был. Он был младшим сержантом Красной Армии, кандидатом в члены партии, старослужащим, получившим прошлым летом отпуск за отличную стрельбу. С какой гордостью прошел он тогда по улицам родного городка, как повисла у него на шее Лелька… Странно, но лица жены он не помнил, хотя ее фотография с новорожденным сыном на руках лежала в нагрудном кармане. Лейтенант закончил. Михаил шел, толкал, разворачивал опоры пушки, перекидывал по цепочке ящики с патронами, растягивал вместе с другими бойцами маскировочную сеть, но впечатление неоплаченного кино не уходило. Было совсем не страшно, как будто война была неотъемлемой частью фильма.

Усевшись в дырчатое сиденье, он покрутил штурвалы наводки, описав стволом полный круг. Позиция в кустах чуть в стороне от станционных зданий была выбрана правильно – обзор что надо. Проем в стене леса, уже казавшегося черным на фоне вечерней зари, куда ныряли колеи железки, тоже просматривался хорошо, как и подъездная дорога. «Толковый», – подумал он о лейтенанте.

Водители отогнали машины под росшую в отдалении группу деревьев и укрывали их притащенными из леса ветками. Видимо, связисты с рацией расположились там же – один из них, с катушкой телефонного провода, шел как раз оттуда. Лейтенант подбежал к позиции, проверил все что мог. Вот он как разволновался, хотя и тщательно это скрывал. К чему придраться, так и не обнаружил и убежал ко второму орудию.

Потихоньку стемнело окончательно, костры разжигать лейтенант запретил. Поужинали сухим пайком. Бойцы устраивались на ночлег, шуршали плащ-палатками.

В караул Михаила не назначили, он жалел об этом. Сон не шел. Михаил перевернулся на спину. Было ясно, бездонное небо манило, втягивало в себя. Казалось, это единственное, что осталось от реальности. От станции доносился лязг сцепок, шипение пара, паровозные гудки, какие-то команды, топот – разгружалась пехотная часть.

Изредка в лесу оживала кукушка, но спрашивать ее, сколько осталось лет, Михаилу не хотелось. Совсем.

Строй на пыльном утоптанном плацу неподвижен, хотя и лишен парадной четкости. Часть бойцов с положенными по штату мосинскими карабинами, часть пока без оружия.

За строем людей, на утрамбованной тысячами колес площадке – разных оттенков потрепанные полуторки да несколько «ЗИСов» с будками реммастерских и топливными цистернами. Машины разномастные, несколько новеньких, только что с конвейера, остальные, как и большая часть людей в строю, из колхозов, с заводов, со строек.

Угловатые рупоры громкоговорителей на столбах притягивают глаза бойцов и командиров.

«Граждане и гражданки Советского Союза!» – Молотов, ага. – «Сегодня, двадцать девятого июня, в четыре часа утра, без объявления войны…» – Ну вот и все, Андрюха. Началось. Твоя дата, которую ты так старался донести, не сыграла, все пошло иначе. Как ты пыжился над книжками там, в похожих уже на сон девяностых, как ты проклинал вместе с многомудрыми авторами якобы бестолковых советских генералов! Дата «двадцать второе июня» там, в будущем, казалась настолько очевидной, что только идиоты могли ее прошляпить. Тебе даже в голову не могло прийти, что даже такой основополагающий, казалось бы, незыблемый исторический факт есть всего лишь результат, сумма, точка фокуса массы обстоятельств, решений различных лиц и кропотливых расчетов. Не все из которых может зафиксировать разведка, учесть в своих выкладках даже самый лучший штаб, предвидеть самый проницательный политик. Ты думал – только пустите меня туда, только дайте развернуться. Дали. И что?

А ничего. Твоего послезнания больше нет. Да его, как выяснилось, и не было вовсе. Так, иллюзия. Ты всего лишь один из пяти или скольких-то там миллионов бойцов. И ничем принципиально от них не отличаешься, разве что образование получше многих. Короче, стой в общем строю и не чирикай. Что должен делать – делай. А там посмотрим, что будет.

Молотов умолк. Сталин выступит в двенадцать по Москве, а пока присяга.

На плац втащили покрытую красной материей тумбу, установили рядом со сгруженными на землю длинными ящиками. «Равнение на знамя!» – Знаменосцы печатают шаг, все не так парадно-безупречно, как он привык видеть – но слегка поползший после окончания речи строй замирает на вдохе.

– Амирджанов!

– Йй-я!

По алфавиту Андрей был предпоследним, из своей второй шеренги он наблюдал, как подобные ему новобранцы выходили строевым к накрытой кумачом тумбе, зачитывали текст, расписывались в книге и возвращались в строй уже с положенными по штату водителям карабинами.

Дошла очередь и до него. Неловко пытаясь рубить шаг, он промаршировал к осененной знаменем тумбе и взял переплетенную в красный дерматин книжицу.