– Да к чему они? Что за уродливые насадки…

– Вот и проверим. Ко мне как-то приходил один прожектер. В мае прошлом, если память не изменяет. Заявлял, что знает, как уменьшить отдачу оружия. Какие-то рисунки показывал. Денег просил. Ну я его тогда послал подальше. Не до того. А как эту громадину нашли – вспомнил.

– Да будет ли с них толк?

– Так давай проверим. В чем сложность то? – улыбнулся нарком собеседнику, которому предстояло стрелять. Скептически косящегося на несколько моделей дульных тормозов-компенсаторов, которые «слепили» в мастерской по рисункам да пояснениям Фрунзе. И подогнали по стволу этого «дрына». Разных.

Шура поежился, глядя на них.

Передернул плечами.

И отправился к монструозной винтовке. Сначала его ждали пять простых выстрелов. Как есть. Что совсем не хотелось, так как один только ее вид отбивал у старого служаки желание стрелять. Видимо поэтому к ДТК и прицепился, оттягивая время…

Проверяли, впрочем, не только винтовки.

Проверяли все.

И пистолеты, и пулеметы, и пушки с гаубицами, и бомбометы, и гранаты, и прочее. Да, запасы всех этих прелестей были небольшие. Но Михаил Васильевич приказал проверить все, что можно проверить. И зафиксировать эти результаты для дальнейшей аналитики. Причем методики замера эффективности сам и предложил, как и формы для отчетности. «Зафрахтовав» для этих работ дополнительно и кое-каких гражданских специалистов, вроде фотографов. Чтобы фиксировать на фото отдельные испытания. Так что на нескольких подмосковных полигонах работа шла каждый день. А всякое-разное оружие везли со всех уголков страны. И даже кое что удалось выписать из-за рубежа. Недорогое, понятное дело. Бюджет молодого Советского Союза не мог потянуть даже полноценные опытные закупки для изучения. Во всяком случае тяжелых систем.

Технику не испытывали.

Ее и не было особо, и дорого, и не до нее. Здесь бы с обычным вооружением разобраться. Зачем?

Так все просто.

Требовалось как можно скорее определиться с направлением военно-технического развития. Ведь состояния текущей военной промышленности аховое. И не только военной. Тут и крайний износ станочного парка с оснасткой, и острый недостаток кадров, и бардак в управлении, и дефицит инвестиций, и так далее. Наводить порядок в любом случае – нужно. Ну как наводить? По сути это будет создание многих производств едва ли не с нуля. В том числе военных.

Ключевой момент.

Фундаментальный.

Точка бифуркации, как ее любят называть.

Из-за чего Фрунзе остро нуждался в том, чтобы не ошибиться с направлением движения. С правильным выбором и его обоснованием для окружающих…

– И все равно я с вами не согласен, – продолжал Троцкий, после того, как Михаил Васильевич вновь обрисовал печальную военную обстановку и неготовность Союза к войне. – К серьезной войне – да, мы не готовы. Тут вы верно подметили. Но польские пролетарии нас поддержат.

– Разве Советско-польская война не показала, что польский пролетарий не протянет нам руку? – возразил Фрунзе.

– То был неудачный момент.

– Хорошо. – кивнул нарком. – Давайте зайдем с другой стороны и взглянем на вопрос по-ленински. Представьте себе типичного пролетария Польши. Представили? Отлично. А теперь ответьте – что мы можем ему предложить кроме идей?

– А этого мало?

– Ему семью кормить нужно. Жену. Детей. А эта живность, если ее посадить на одни идеи, пухнет и дохнет.

– Не юродствуйте!

– Идея без практической реализации мертва. Мы, коммунисты, свою мечту еще только реализуем. Уже есть успехи. Но… уровень доходов рабочих на наших предприятиях ниже, чем при царе в 1913 году. А они и у него, прямо скажем, были не замечательные.

– Вы снова сводите все к деньгам.

– Можно пересчитать доходы в хлебе, мясе, молоке, масле, одежде, обуви, дровах и так далее. Что это поменяет?

Троцкий промолчал, сверкнув стеклами очков.

– Или вы думаете, что польский пролетарий будет самоотверженно сражаться за Советскую власть, пока его семья страдает от голода и холода? Много простых женщин такое потерпят?

Лев Давидович промолчал.

Да и никто в данном расширенном заседании Политбюро не мог на это ничего ответить. Женщины пеклись о семье. И тут ничего не поделать. Пока во всяком случае. Конечно, хватало и всяких дивных особ вроде Александры Коллонтай и прочих безумных баб с «отъехавшей крышей». Но их наблюдалось немного и погоды в общественном быту они не делали. Во всяком случае в масштабах всей страны, которая продолжала жить вполне себе патриархальным устоем и ценностями. Сломать которые в обозримом будущем не виделось реальным, несмотря на все усилия[11]…

А ведь это Михаил Васильевич еще не коснулся польских крестьян и прочих. А мог. В теории. На практике же о подобных вещах в этом коллективе следовало помалкивать. Дело в том, что Ленин, дабы удержать большевикам власть, после «октября» легко шел на самые отчаянные компромиссы, не обращая внимания на последствия таких поступков. И на смычку с националистами имперских окраин, и на декорирование правых идей «красными фантиками», и на признание уголовников классово близкими, и на многое другое. И на то имелись очень веские основания. В первую очередь, конечно, это баланс, так сказать, «электоральных сил». Ведь в Российской Империи тех дней проживало свыше девяноста процентов крестьян. А они, по оценкам самого же Ленина, являлись носителями правых, мелкобуржуазных взглядов[12]. Чтобы «купить» их поддержку он пошел в свое время на так называемый «черный передел» – когда всю землю отобрали у старых владельцев и поделили среди крестьян. Отдав в собственность.

Хорошее дело?

Конъюнктурное. Крестьяне реализовали свою старинную мечту. Но какой ценой? Крупный производитель на селе пропал. А мелкий выращивал то, что считал нужным. То есть, еду. Для себя и на продажу. Все остальное ему не интересно. Из-за чего практически пропало сельхоз сырье для фабрик, став дефицитом. Что вынудило правительство закупать его за рубежом[13]. Это ударило по ценам на готовую продукцию и, как следствие, сказалось на доступности ее для крестьян. Вкупе с низкой эффективностью мелких крестьянских хозяйств это привело совокупно к существенному снижению уровня жизни селян. По сравнению с 1913 годом. И польским крестьянам, которые видели только вершину айсберга, Советский Союз нравился ничуть не больше, чем их же пролетариям.

Цирк?

С конями. В яблоках. Да с клоуном идущим по кругу в присядку. Но такова борьба за власть. И большевики в ней ничего нового не изобретали.

Апогеем идеологических противоречий стал НЭП, внедренный в 1921 году. В котором коммунисты уступали еще сильнее, давая свободу не только крестьянам-землевладельцам, но и капиталистам торгово-промышленного толка. Ограниченную. Но свободу. Что вступало в полное и решительное противоречие с идеологической программой партии и ее политическими целями. Например, в отношении частной собственности. Однако иначе было нельзя. Просто потому, что в молодом советском государстве реальная, а не на словах, поддержка левых не превышала 3–4 % от всего населения[14]. Вот большевикам и приходилось мимикрировать, помещая в «левую» скорлупу «правые» идеи самого разного толка.

На выходе у них рождался натуральный сюрреализм, безумно напоминающий химеру. С трибун кричали об одном. Делали второе. А хотели третье. Что, как несложно догадаться, порядка и здравости экономике не добавляло. Ведь экономика любит тишину и прозрачные правила игры, а не вот это все.

– И сколько вам нужно времени на подготовку? – после затянувшейся паузы спросил Зиновьев, бывший, среди прочего, председателем исполкома Коминтерна в те дни.

– Для подготовки к разгрому вооруженных сил Польши?

– Да. – чуть пожевав губы нервно ответил он.