Перекрытия предполагалось использовать из пустотных плит, изготавливаемых отдельно. Достаточно узких, чтобы уложиться в грузоподъемность доступную мобильным кранам. С этим вообще проблем не было. В 1920-е годы идеи панельного строительства были безумно популярными. И активно применялись, в том числе в Германии. Поэтому добыть специалистов-сподвижников для освоения этой технологии не составляло проблем. И приедут, и все необходимое привезут.

Стены же предполагалось выкладывались из кирпича высокой пустотности. Легкого и теплого. Точнее даже не кирпича, а небольших блоков. С облицовкой обычным. Оборудование для выделки этих особых кирпичей уже закупили в Италии, хотя и не успели доставить. Там он в годы был особенно популярен.

Компоновка дома секционная. С большим подвалом, выполненным как цокольный этаж. Там должны располагаться котельная, дворницкая и прочее. И над ним от одного до трех этажей, перекрываемых двухскатной крышей. В теории и до пяти этажей, но имелись сложности с передвижными кранами. Так что загадывать не стоило. Хотя, если удастся закупить подходящие краны, то и до пяти-семи этажей можно расти. Благо, что архитекторы получили задание заложить в несущие колонны запас прочности, подходящий для девяти этажей. На всякий случае. Он ведь бывает разным, не так ли?

Такой подход позволял разделять бригады и этапы строительства. Тут заливают столбы с балками. Там укладывают плиты перегородок. Здесь кладут легкие стены. А вон там проводят коммуникации и ведут чистовую отделку.

Более того, на едином каркасе можно было получать и жилые многоквартирные дома, и казармы, и школы, и детские садики, и больницы, и мастерскими и так далее. А если приспичить, то всегда произвести перепланировку.

Чисто панельное строительство, технически возможное после двух-трех лет подготовки, Фрунзе отбраковал в силу крайне ограниченной гибкости. Слишком много нужно проектов «рожать». И слишком большую номенклатуру разных плит выпускать. Одну стандартную для перекрытий – не вопрос.

И эти все работы не шли тишком. Фрунзе предавал их максимальной огласке. Вынося на страницы столичных газет общественную дискуссию о типовых домах и военных городках. Специально для того, чтобы его бойцы в этом особом корпусе верили, вдохновлялись, напитывались надеждой, связывая все это с собой. Ну и пиар. Куда уж без этого? Лишний раз позитивно привлечь к себе внимание общества – дорогого стоит.

1926 год, 24 июня, Москва

Михаил Васильевич вошел в приемную Дзержинского и секретарь, вежливо поздоровавшись, сразу нырнул к Феликсу в кабинет. А потом, немедля, пригласил наркома.

– Совсем себя не бережешь. Не спишь. Под глазами круги. – вместо приветствия, произнес Фрунзе. – Сердце как?

– Не важно. Эти события из меня все соки выжимают.

– Ты хотя бы тут спи. Вводи «тихий час» и 2–3 часа в обед спи на диване. Потом ночью сколько получится. С врачами посоветовался? Они что-нибудь кроме отваров еще посоветовали?

– Да, кое-какие лекарства.

– Пьешь их?

– Ты прям как заботливая мамаша, – пробурчал добродушно Феликс Эдмундович, но прошел к столу и принял прописанные лекарства.

– Будильник поставь, чтобы не пропускать прием.

– Поставлю-поставлю, – отмахнулся тот, добродушно улыбнувшись.

– Есть какие-то успехи по тому нападению?

– Опрос показал, что эти двое действительно возмущались предложенной тобой реформой. У них у обоих было по два класса образования и по новой системе личных званий они оказывались рядовыми. Учиться они не хотели, считая это глупостью, ибо война – лучшая учительница. Ну и так далее. Агитировали саботировать твою реформу или обратиться с открытым письмом к Политбюро. Но безрезультатно.

– Обычно такие на покушения не идут.

– Эти пошли.

– Кстати, откуда они?

– Из первой конной армии. Служили там до ее расформирования.

– … – грязно выругался Фрунзе.

– Так и есть. Буденный уже там всех на уши поставил, сам не рад этой выходке. Пытается разобраться.

– Вряд ли он тут при чем. Надо поднимать связи этих двоих. Смотреть на прошлое. Может где в чем обгадились и их на этом прижали, а потом шантажировали. Или агитатор какой с ними работал. А может посулили что.

– Уже. Пытаемся. Но людей остро не хватает. Особенно толковых.

– Кстати, а где Ягода? Я что-то его уже несколько дней не видел – не слышал.

– Он в командировке, – излишне поспешно произнес Феликс и остро глянул на Фрунзе.

– Болеет испанкой, полагаю? Или чем там сейчас модно болеть?

– Брюшной тиф подхватил, – чуть подумав произнес Дзержинский. – Да, видимо это он. Совсем Генрих себя не бережет. Видно водички где сырой попил. Вот и слег.

– Какие-нибудь интересные показания есть?

– К убийству Зиновьева он не причастен. Все отрицает. А вот тебя да – он курировал. Тело Алексея Дмитриевича Очкина мы уже нашли. Его захоронили во дворе смоленского отделения ГПУ.

– Это точно он?

– Генрих утверждает, что он. Местные чекисты – тоже.

– Кто заказывал?

– Ты правильно догадывался.

Фрунзе нервно усмехнулся и потер лицо руками.

Он все же надеялся на то, что ошибся в своих выводах. Что это все лишь совпадение. Но нет…

Хотя на что он рассчитывал? Революционеры они всегда остаются революционерами. И если с них отбросить флер борцов за все хорошее против всего плохого, то получается довольно специфический остов. Состоящий из по сути уголовника-беспредельщика[60], либо рвущегося к власти, либо ведомого навязчивыми идеями. В первом случае нас поджидают мерзавцы разного калибра, во втором – психи.

Жесть?

В полный рост.

И именно она порождает ту «кровавую кашу», в которой «революция пожирает своих сынов». Всегда. И побеждает в это борьбе отнюдь не самый честный, справедливый и мудрый. Последним остается в этой «банке с пауками» остается самый коварный, хитрый и безжалостный. Ну и удачливый, куда уж без это? Другому там просто не выжить.

По этой причине Фрунзе и сделал ставку на Феликса. У него, в отличие от того же Троцкого, Зиновьева или скажем Сталина, не было гиперболизированной жажды власти. Навязчивых идей – вагон и маленькая тележка. В Средние века таких как он называли одержимыми. В XXI веке ставили диагноз обсессивно-компульсивного расстройства.

Весело?

Очень.

Но предсказуемо. Потому что навязчивые идеи Дзержинского в целом неплохо укладывались в концепцию построения здравого государства. И не вступали в фундаментальные противоречия с чаяниями Фрунзе. Тем более, что он их еще и кокаином подкреплял, который, как известно, сильно бьет по критическому мышлению и восприятию возражений. Из-за чего обострял их, укреплял и оттачивал.

Феликс был психом. Но правильным, нужным и полезным психом.

А вот Сталин он… просто шел к власти. Стравливал своих врагов. Менял коалиции. И жрал их одного за другим. Пока не остался последним тяжеловесом на советском олимпе. И был в сути своей неотличим от Свердлова, Зиновьева, Троцкого или там Ленина. Таковых в любой революционной партии было можно вагонами отгружать.

Да, после того, как Иосиф Виссарионович захватил власть какая-то внятная созидательная деятельность пошла. Шелоб стала обустраивать свое жилище. Но не сильно толковая, потому как ничего кроме борьбы за власть он делать хорошо не умел, образован был слабо, да и кругозором не блистал. Из-за чего его подчиненные нередко могли гадами водить за нос и втюхивать разное. Во всяком случае пока петух в жопу не клюнул в районе 1939–1940 лет и он не задергался, начав лихорадочно подтягивать не только верных, но и по возможности умных…

– И что ты хочешь предпринять?

– Я хочу сначала выяснить, кто убил Зиновьева.

– А если не получится?

– Думаешь? – прищурился Дзержинский.

– У нас очень низкий уровень квалификации оперативников. И я не удивлюсь, если они снова упрутся в тупик. Как в том нападении на меня. Помнишь? Когда машину обстреляли. Да и последнее покушение. Я не думаю, что что-то выгорит. Если бы я не перенервничал и постарался не убить, но ранить этих падающих, то да. Шанс был бы. Но вышло то, что вышло.