Привлекать же иностранный капитал представлялось очень сложной задачей. Он не доверял большевикам после того, что они устроили в 1918 году. Однако Михаил Васильевич, порывшись в своей памяти, кое-что придумал. Точнее вспомнил.

Прежде всего он предложил выделять целевые беспроцентные инвестиции под ценное промышленное производство. Само собой, с личной ответственностью и под присмотром комиссаров. И через наркоматы для стимулирования производства интересующей их продукции.

Дальше шли Военно-промышленные векселя, которые были полным аналогом знаменитых векселей MEFO. То есть, являлись формой внутреннего займа под целевые программы. Но очень специфической формой. Они были гарантированы государством, но их выпускала негосударственная компания-прокладка. От греха подальше. Также их можно было не гасить как собственно векселя, а конвертировать в национальную валюту в банковских учреждениях. Само собой, под строгим контролем государства. Ну и использовать как законное платежное средство.

Если отрешаться от названия и формы выпуска это было ни что иное как разновидность фиатных денег. То есть, денежных знаков, не обеспеченных ничем кроме улыбки. Однако в условиях острого дефицита золота это был важный и нужный инструмент для целевого инфраструктурного инвестирования.

Разумеется, пользоваться им требовалось очень осторожно, чтобы не спровоцировать инфляционные процессы. О чем Фрунзе прямо предупредил ЦК. Тщательно все проговорил. А потом предложил ввести еще один аналогичный инструмент – Трудовые векселя. Он оборачивался также как ВП-вексель, отличаясь только в эмиссии и обеспечении. СНК делало заем у Госбанка под целевую программу. Например, строительство условной дороги Магадан-Воркута. Госбанк выделял СНК беспроцентное долговое обязательство, под которое правительство выпускало уже свои Трудовые векселя.

В известной степени это совпадало со схемой эмиссии доллара после отказа от золотого стандарта. И являло собой, по сути, еще одну разновидность фиатных денег для внутреннего употребления. Со всеми вытекающими последствиями.

Он и больше бы инструментов предложил, благо, что помнил их вагон и маленькую тележку. За XX–XXI века их масса накопилась. Но побоялся. В конце концов любым инструментом нужно уметь пользоваться. И доверять малосведущим в экономике людям такие «гранаты» было опасно. Именно по этой причине он не только особо оговорил опасности их использования, но и предложил для начала применять только в рамках наркомата и ассоциированных производств. Да, это была полумера, но лучше так, чем вновь запустить бешенную инфляцию.

Само собой, ему это отдавали не просто на отвяжись, а с согласованием каждой эмиссии специальных векселей с ЦК. Ну и инвестиционный фонд с фиксированной суммой, выше которой прыгать было нельзя. Довольно скромной. Всего 5 % от доходной статьи государственного бюджета.

Квалифицированных кадров можно было только учить. Годами. Десятилетиями.

Если идти обычным путем.

Фрунзе же предложил ранее озвученную Дзержинскому идею концессий. Пояснив, что в той же Германии масса безработных толковых рабочих и инженеров. И если прямо не запрещать компаниям их завозить в Союз и получать гражданство, то можно получить в самые сжатые сроки обрести и заводы, и рабочих, и инженеров. Да, немцев. Но какая разница? К тому же такие приемы можно не только с Германией практиковать.

С сельскохозяйственным сырьем все выглядело попроще. Михаил Васильевич бесхитростно предложил вводить налогообложение интересующей предприятия сельскохозяйственной продукцией. Например, с десяти гектаров пашни крестьянин в таком-то районе должен сдать столько-то льна или, допустим, конопли в качестве налога. Сами то крестьяне все это промышленное сырье выращивать не станут. Разве совсем чуть. Оно им не сильно нужно. А вот так – в виде налога, почему нет?

Ну и так далее.

В общем – пел, как соловей.

Расширенное собрание ЦК же было далеко в своих мыслях и внимательно слушало его очень немного людей. По сути только Политбюро. И оно в целом не было сильно против. Потому что за всеми этими финансовыми предложениями разглядели не более чем попытку отжать своему наркомату еще немного бюджета. Возня какая-то. Пустая. Хотя идея налога сырьем им понравилось.

Разве что Бухарин многозначительно улыбался, но помалкивал.

С концессиями в целом тоже особых противоречий не возникло. В 1926 году был пик их применения на территории Союза. Поэтому ничего нового по сути предложено не было. Разве что условия несколько непривычные. Ну так и что? Тем более на фоне тех страшилок, которые поведал им нарком. Тут уже и с чертом дружить станешь.

В какой-то мере Политбюро напрягло только требование Фрунзе довольно жесткого контроля над военным производством. Но тут Сталин был всецело на его стороне. Так как это означало вторжение в зону влияния Зиновьева и соответственно серьезное ослабление Ленинградской партийной организации. Ведь именно там, в Ленинграде, и находились основные военно-промышленные мощности тех лет.

Посему – утвердили.

Со скрипом.

Заодно и старый пакет, завязанный на реформе вооруженных сил подмахнули. Понятное дело, что с кучей мелких оговорок и явным указанием – «погон на РККА не надевать», то есть, систему знаков различия для личных званий вводить без использования погон. Что угодно. Хоть за счет покраски галифе и волос. Главное, чтобы визуально это не было похоже на старую царскую армию. Утвердив заодно и программу реорганизации «органов», запрошенную Дзержинским. В надежде на то, что ему будет чем заняться и он не станет какое-то время копать слишком уж глубоко. А значит получится обрубить опасные «концы…»

1926 год, июнь 20, Москва

Поднятые Дзержинским и Фрунзе вопросы на собрании ЦК отозвались гулким, громким набатом во всем обществе. Особенно в ленинградских газетах. Понятно, журналисты, присутствовавшие на этом мероприятии, не стали пересказывать дебаты слово в слово. Но суть – донесли. В том числе и о преждевременности коллективизации о которой столько болтали последнее время. Особенно постарался Зиновьев, который развил бешеную активность, пытаясь как можно сильнее ударить по сторонникам Сталина. Дескать, «понабрали по объявлению». И требовал провести широкую чистку партийных рядов, под соусом которой видел избавление ее от сторонников Сталина.

Ведь в чем была сатира?

После смерти Ленина начался так называемый «Ленинский призыв», то есть, набор в партию рабочих и крестьян. Массовый[49]. И Зиновьев его не только поддерживал, но и старался максимально раздуть.

Но вот беда.

Все эти новые члены партии, сыграли против него. Связывая свой успех, положение и продвижение больше не с крикунами откуда-то сверху, а с товарищами, что непосредственно их принимали и продвигали. А потом и прикрывали. То есть, с функционерами более высокого уровня. И так по цепочке до Сталина.

При этом новые коммунисты оказались «внезапно» людьми, в основе своей лишенными образования выше самого начального. И абсолютное большинство их не только не читало какие-то фундаментальные работы по теории коммунизма или социализма, но и даже своими словами что-то внятное выдать не могло[50]. Это были люди, выступавшие за все хорошее, против всего плохого. И, разумеется, прислушивались они к тем, с кем связывали свое возвышение, безотносительно содержания, в котором ничего не смыслили.

Их вождем и был Сталин.

Зиновьев же теперь в своей риторике развернулся на 180 градусов. Осознав какую чудовищную опасность лично для него несет «орабочивания» и «окрестьянивания» партии, он постарался обрушить всю тяжесть своего удара именно по ним. Налегая на массовую смычку с уголовным элементом именно что на низах, а также на безответственное отношение партийцев к трудовой дисциплине. Опять же – на низах. Причем «углядел» он это не везде, а в первую очередь в тех партийных организациях, которые не поддержали предложение Зиновьева о снятии Сталина с поста генерального секретаря.