– Подойдите ко мне вы двое, – сказал я, обращаясь к устоявшим. За спинами приближающихся я видел, как жители помогли подняться своему магистру.

Подошедшие встали в метрах трех от меня и вопросительно посмотрели, все так же упираясь мечами в камень брусчатки.

– Больше двух месяцев назад вам привезли девушку, что бежала от моего гнева. Зная, что она скрывается от меня, вы все-таки решились спрятать ее. На что вы надеялись? На что уповали, предавая мои интересы? На вашего бога? Так вот я здесь. А где ваш Единый?! Вы предали даже не меня, вы предали все дело, за которое взялись. Вместо того чтобы нести свет знаний, вы занялись мелкими интрижками. – Я всем своим видом показывал, что скорблю об их поступке. – Вы самые жуткие контрабандисты на всем материке. Вы нарушаете закон там, где это вам выгодно. Неужели вы думали, что все это вам сойдет с рук? Я жду ответа даже не на вопрос, зачем вам все это было нужно. Я хочу спросить: вы что, совершенно презираете людей, которые вам верят? Презираете настолько, что их дальнейшая судьба вас не интересует совершенно…

– Ты не прав, Великий Прот, – сказал один из стоявших передо мной.

– В чем? В том, что не рискую ради обогащения и мелких интересов своими близкими? А вы знаете мои законы. Сын за отца в ответе. И за содеянное вами я должен уничтожить вас вместе со всеми домочадцами вашими, – сказал я тихо, чтобы было понятно – я уже далеко не в угаре злости, а все взвесил и обдумал. – Вы представляете опасность для всего, что я создаю.

Мы помолчали… и тут за их спинами начался вой. Плачем это только с большим трудом назвать можно было. Все вдруг осознали, что, в общем-то, их судный день настал. И я пришел судить и казнить.

И я встал на ступенях, переключил генератор на «панику». Взял винтовку поудобнее и выстрелил в ненавистный мне символ на коньке одного из домов.

И народ побежал. Один из двух хранителей тоже побежал, спотыкаясь и падая. Бросив меч и боясь повернуться.

Второй опустился на колени и стал шептать молитву Единому. Я сначала не сообразил, что это молитва не о прощении грехов или подобная чушь. Это была молитва о придании сил в последнем бою. Это была молитва, которую все мои штурмовые батальоны, состоящие исключительно из пассов, хором читали перед очередной бойней, из которой у них было мало шансов выбраться. Я, собственно, даже удивиться не успел толком.

Освобожденный из ножен меч, единым движением взлетающий над головой и летящий вниз, – это красивое, смертоносное и обычно последнее зрелище, что видит боец, против которого применили с разворотом удар сокола. В общем-то, без вариантов почти… Отступить в сторону не удастся – в последнем развороте тебе просто ноги срежут. Можно отступить в принципе, но я был на лестнице… Я сделал единственное… я подставился под удар. Наверное, где-то в мозгу сидела твердая мысль, что если броня выдерживает пулевые и импульсные попадания, то она по умолчанию должна вытерпеть и удар мечом, пусть даже со всей дури паникующего человека. Меч скользнул по шлему, сбивая его набок, и всей своей мощью обрушился на мое левое плечо. С дикой болью и темнеющим взором я свалился на колени перед хранителем. Наверное, он бы добил меня, если бы понял сразу, что я даже не ранен особо. Но он замер, не веря своему счастью, над поверженным богом. А зря… Уж если поднял руку на божество своего мира, то добивай, пока не убедишься… что все готово.

Удар дулом винтовки пришелся ему в лицо. Разрывая кожу, дуло прошлось по глазу и уперлось в бровь, откидывая назад его голову. С рычанием боли я поднялся с колен и, скидывая меч с плеча, ударил ногой в пах. Он упал на брусчатку и с гримасой боли громко застонал. Я не мог левой рукой, словно отсохшей, перехватить винтовку и потому следующий удар нанес прикладом в челюсть, буквально всем весом вбивая твердый пластик в лицо. Он замер, весь залитый кровью и обезображенный до неузнаваемости. Кровь стекала по длинным волосам, по щекам и набиралась в углубления между камней.

Я поднялся с колена, на которое завалился рядом с поверженным хранителем. Поднял с мостовой разбившийся прибор. Ремень, перерубленный ударом меча, безвольно волочился по мостовой за мной. Я закинул прибор в шлюзовую камеру и вернулся на ступени ратуши. Вынул из аптечки в броне обезболивающее и вколол себе в онемевшее плечо, прямо под погон брони. Мгновенно полегчало. Я вздохнул спокойно и подумал, что несколько не рассчитал фанатизма хранителей, раз дело дошло до рукопашной схватки. Лежавший на площади признаков жизни не подавал. Зато сбежавшие хранители возвращались по одному. Глупой, наверное, и противной показалась мне их покорность в тот момент. Они упали передо мной на колени и молили о пощаде. Они готовы были сообщить мне все, что я желал, и я, набрав воздуха, спросил тихо:

– Где девушка?

Они за собственными причитаниями не расслышали, и я повторил вопрос:

– Где девушка?!

Хранители наперебой стали рассказывать, как отправили ее под охраной в одну из северных крепостей. Я потребовал карту. Немедленно из ратуши принесли большую карту Ордена и указали крепость на торговом пути, в которой скрылась Катя.

– Чей приказ послушает комендант крепости?

Они как-то стушевались, понимая, к чему я клоню.

– Мне долго ждать? – спросил я, поудобнее берясь за винтовку.

– Мой, – сразу откликнулся один из хранителей.

– Идешь со мной.

Оставшимся хранителям я сказал:

– Мне стыдно, что я тогда не распознал в вас предателей… Но у меня есть вечность, чтобы исправить ситуацию. Вы все и он, – я кивнул на поверженного хранителя, – когда выздоровеет, прибудете в Тис. Я буду думать, что с вами делать. Не прибудете – даже думать не буду, сожгу тут все.

Я запер хранителя в шлюзовом тамбуре, а сам прошел в рубку и поднял капсулу над поверженным городом. Его сердце – семеро хранителей – не смогли защитить себя, не говоря о защите своих единоверцев. Думаю, я здорово подпортил им славу безусловных авторитетов.

До крепости я долетел спустя минут семь. Посадил капсулу на дороге перед опущенным мостом и выпустил на волю хранителя, передав ему через громкоговорители, чтобы привел девушку. А сам остался ждать в рубке. Не с моим контуженным и, скорее всего, сломанным плечом бегать за молодыми девицами. Я видел, как хранитель прошел мимо отдавшей ему честь стражи и скрылся в воротах. Меньше всего я тогда думал о том, как буду себя чувствовать, передавая беглянку адмиралу на растерзание. Я тогда желал только одного. Того, чего так боялся Игорь. Просто поговорить с ней. Понять, почему ее так тянет к разрушению. Что ее, такую богатую, ведет к столь непритязательной и давно не романтичной жизни вечной беглянки? А еще я хотел увидеть в ней то, из-за чего Алекс и ему подобные начинали сходить с ума. И я очень рассчитывал, что моя психокарта будет ей не по зубам.

Время шло, а я все не спускал глаз с экрана. На нем в крепость и из нее выходили все, кто желал, только не те, кто был мне нужен. Прошло полчаса. Я забеспокоился. Через час я уже вовсю ломал голову, где они. Неужели орденцы ее отсюда еще куда-то отправили и теперь придется опять лететь, искать и затягивать это дело? Плечо, несмотря на анестезию, начало ломить все сильнее. Я повременил минут пять и добавил еще один укол. У меня не было ни времени, ни сил на боль.

Когда еще через полтора часа никто – ни девушка, ни посланный хранитель – не вышли, я не выдержал и поднял в воздух капсулу. Снова отдраил ракетные порты и дал залп по одной из угловых башен крепостной стены. Я надеялся, что там никого не будет в это время. Две ракеты, оставляя за собой белесый дым, рванули к ней, и башня перестала существовать. Массы камня, пыли, пламени вознеслись к небесам. Осколки разлетались на приличное расстояние, но хорошо хоть не во внутреннюю часть крепости. Поверхность воды во рве буквально закипела от падающих в нее камней и дымящегося дерева.

Помогло. Уже через пять минут на мост выскочил мой хранитель и, толкаясь среди перепуганных людей, бегущих в крепость, пробрался к вновь опустившейся капсуле. Я вышел с винтовкой в руке и спросил, где та, кто мне нужна.