Из его сбивчивого рассказа я понял, что она сбежала. Дилемма возникла нешуточная. Убить этого негодяя или нет.

– Когда?! – спросил я.

– Перед нашим прибытием, – сказал он, боясь поднять глаза.

Я кивнул, все еще не решаясь оставить его в живых. Потом сплюнул на землю и задраил люк.

Надев «визоры», я поднялся на триста метров и оглядел окружающую местность. Я понимал, что сбежала она не до нашего прилета, а именно после, и теперь надо было выяснить, в какую сторону. Кстати, мысль, что она может оставаться в крепости, мне в голову не пришла.

От крепости дальше на север убегала еще одна дорога. Беглянка вполне могла уйти по ней, через те же северные ворота. Меня откровенно терзал вопрос: пешком или все-таки верхом она рванула? Мучил меня этот вопрос недолго. Через пару минут я нагнал несущихся во весь опор по дороге всадников. Пролетая над их головами и пугая лошадей, я совершил посадку на дороге, полностью перекрывая ее.

Ну и конечно, я без труда узнал среди четырех всадников нашу знаменитость. Катя скинула мужскую шляпу и зло смотрела, казалось, прямо мне в глаза. Спешилась. Я включил внешний звук и громкоговорители.

Это была достойная сцена. Катя обратилась к своим спутникам:

– Уезжайте. Нам не уйти. Я должна остаться. А вас не тронут. Уезжайте немедленно! Пусть Единый вас хранит на вашем пути!

Они что-то неразборчивое отвечали ей, но по голосу я понимал, что они собрались, как минимум, воевать с моей капсулой, если не со всей эскадрой.

– Вы должны жить! Вы должны рассказать о том, как надо жить, другим! Вы должны нести правду людям вашей планеты. Вы должны нести волю Единого всем, кого обманули! Всем, кто угнетен!

То, чего я и боялся. Она уже заразила кого-то на моей Ивери. Какой коктейль из их веры и своего фанатизма она создала, я не знал, но меня передернуло от страха.

Они ее послушались, ведомые теперь великой для них целью, и врассыпную бросились с дороги. Даже лошадь Екатерины сбежала. А она, скинув темный мужской плащ, осталась в небесно-голубом комбинезоне. Распустила до этого связанные пучком волосы и мотнула головой, расправляя их. И замерла.

Делать было нечего. Я медленно поднялся. Дал голосовую команду на блокировку управления. Оглядел рубку и, взяв из пирамиды винтовку, пошел к выходу. Когда люк открылся и я спрыгнул на землю, поморщившись от боли в плече, она оставалась все там же. Такая же гордая и неприступная. Такая же злая на меня, вставшего на ее пути. И где-то в глубине ее действительно красивых глаз я увидел обиду. Обиду, что вот все и закончилось. В этих глазах не было надежды, которая могла бы меня растрогать. Она поняла, что прихрамывающий с неестественно неподвижной рукой человек в черной десантной броне и с винтовкой в руке пришел за ней. Пришел, чтобы остановить ее жизнь. Заставить перестать биться ее сердце.

Мне кажется, хотя Игорь меня позже и убеждал в обратном, она действительно раскаивалась в тот момент. Своя глупо прожитая жизнь. Глупые смерти, что всегда ее сопровождали. И те возможности, что она упустила. А ведь возможности были. Я такой взгляд видел неоднократно раньше, давно, из передач про осужденных. Им тогда задавали один из самых глупых вопросов. Раскаиваются ли они. Наверное, в те моменты перед длительной казнью они действительно раскаивались. Как и эта девочка передо мной. А может, жалела, что не все успела… Не все разрушила.

Я остановился в десяти шагах от нее. Упираясь стволом винтовки, я посмотрел в ее злое и такое несчастное лицо и единственное, что смог сказать:

– Пошли?

Она помотала головой, отступая на шаг от меня. Я вздохнул, но не приблизился.

– Эта планета не та, на которой может спрятаться землянка, – честно объяснил я. – Тебя все равно найдут. Найдут, даже если ты сейчас неведомым чудом убежишь. Ты слишком многих погубила, чтобы тебя отпустили с миром. Так что пошли со мной.

Она снова покачала головой и отступила еще на один шаг.

– У нас ты хотя бы переоденешься и умоешься перед… хотя бы поешь по-человечески, – пытался убедить я девушку, стараясь говорить искренне. – Это все, что я могу сделать для тебя. Ибо даже я не могу оправдать смерти невиновных… Идешь?

Она отступила и неожиданно для меня побежала. Побежала в сторону недалекого леса. Я стоял, огорченно глядя ей вслед. Я так и не успел с ней поговорить. Понять…

Превозмогая боль, я поднял левой рукой цевье винтовки и упер ее в плечо. В перекрестье замаячила спина девушки. Вдох, выдох, замереть и плавно на спусковой крючок…

Я не успел выстрелить. Надо мной, с ревом разрывая воздух, пронеслись вслед беглянке две капсулы Эскадры. Не замирая над ней, они выбрасывали десантников на полной тяге, и только личные компенсаторы спасали тех от мгновенной гибели. Десантники вскакивали и, крича, чтобы Катя легла на землю, бежали за ней. От одного десантника она только-только увернулась. Продолжая бежать, она вскинула голову к небу, словно моля о помощи неизвестного мне бога.

Ей не повезло. Споткнувшись, она упала и, прокатившись по траве, замерла. Буквально сразу девушка была прижата тяжелым коленом десантника к земле. Капсулы, совершив боевой разворот, опускались, чтобы подобрать выброшенный взвод. Неплохо… Взвод на задержание одной девчонки. Не обращая на меня никакого внимания, они погрузили в капсулу Катю и забрались следом в свои машины.

Я стоял на дороге и смотрел, как корабли уже не торопясь поднялись и взяли курс на юг. Глядя им вслед, я думал об адмирале, что сдержала свое слово. Она добралась до Кати. Посланные ею капсулы откорректировали курс и скрылись на фоне далеких гор. Ни спасибо, ни прощального привета.

Солнце, которому было основательно наплевать на происходящее, приятно грело мою шею и словно говорило, что все прошло и надо успокоиться. Я и успокаивался в мягких и теплых его лучах. Правда, успокоению мешали чувство неудовлетворенности и какой-то дискомфорт. Чувствительность плечу медленно возвращалась, правда вместе с болью. Я, помню, подумал, что надо бы под диагностер лечь – посмотреть, это перелом или просто ушиб. Но это мне показалось таким несущественным тогда. Наверное, от усталости я сел на обочину дороги и, положив рядом с собой винтовку, стал рассматривать горизонт, за которым скрылись капсулы.

Было ли мне жалко Катю? Я бы соврал, если бы сказал, что нет. Думал ли я о том, что она сама или с помощью других погубила множество людей, а еще больше обрекла на горе? Нет, не думал. Хотел бы я ее спасти? Тоже нет. Она появилась в моей жизни и в жизни Ивери, как тот метеор в осеннем небе над Черным морем. Она не успела натворить дел, хотя вроде попыталась свою заразу привить моим подданным. И где-то бродят три человека, которые рассказывают всем, что с неба приходила женщина невиданной красы и разума и давала им знания, как надо жить… Хотя, может, я преувеличиваю, и Орден со своими еретиками сам расправится. Но вы мне можете верить, я бы отдал многое за крупицу знания, почему они… такие как Катя… не щадят ничего и никого. Ни того, что сами любят, ни тех, кто любит их. Даже самые жуткие тираны Земли были людьми. С их слабостями и пороками. А эти… Словно и не люди. Словно нет у них слабостей и любимых.

Было ли мне грустно? Очень. Но грусть была какая-то неакцентированная. Не конкретно из-за Кати. Или из-за Алекса, которому еще предстоит давать показания, а может, и очная ставка с Катей. Грусть не из-за предательства Орденом своего слова. В конце концов, я никогда особо и не верил религиозным фанатикам. Даже не из-за того, что мой товарищ, когда решалась наша, кстати, с ним судьба, не полетел к адмиралу. Грусть была потому, что я вдруг осознал, что все наши жизни и смерти вряд ли чему-то служат вообще. Мне, наверное, повезло. Я и моя жизнь нужны Ивери. Не Игорю. Не конкретным людям на планете. И даже не Ролли. Я нужен самой планете. Она сдуру приютила меня и теперь без меня уже не могла. Но также понимал, что и без Ивери я уже тоже не смогу. Я не смогу улететь на Ягоду и там жить-поживать в радости и согласии с миром. И я искренне боялся, что, может быть, когда-то мне придется это сделать.