— А вот это тебе для понимания, но не для сплетен.

— Даже безразличная к собственной жизни, я не стала бы сеять панику в городе, — ответила молодая женщина. Кажется, он поверил, а она уже сожалела о том, что спросила. Смотрела в пол. Да, об этом знать надо, но как же страшно. И не из-за возможности наказания за неверный шаг — но понимать, что захватчики в самом деле уже на твоей земле, что война началась…

— Десятки лет им не удавалось, не получится и сейчас, — раздалось совсем близко. Как раньше поразило выражение глаз, так сейчас непривычно было слышать сочувствие в этом голосе. Сочувствие — ей? От него? Но война вряд ли тронет Лайэнэ, она, если что, сможет просто уехать…

— Согласна помочь?

— Всем, чем смогу, — сказала она от души.

**

Палочка безнадежно мазнула по стенкам и дну коробочки — все, в этой не набрать краски даже на раз. Осталась только одна, маленькая, драгоценная: помада в ней не карминная, как обычно, а из смешанного с воском порошка красных водорослей. Морских, и оттого весьма недешевых. Но оттенок у них восхитителен, и пылинки перламутра придают губам особую красоту. Таким, как у Сэйэ, уж точно.

Но сейчас в крепости Трех Дочерей, похоже, негде взять и кармина. Остановилась торговля, враг на подходе. Провизии пока много, а вот заморские диковинки по северным тропам давно не везут.

Тонким ухоженным пальцем Сэйэ погладила серебристую крышечку. Последнее. Потом придется использовать неприятную взгляду краску на ягодном соке. А эта коробочка — память о былом достатке, о глупых надеждах.

Расправив складчатую шерстяную юбку, надев шерстяную, не подбитую ватой кофту — даже в холода Сэйэ одевалась не ущерб своей красоте — девушка вышла из дома, отведенного труппе. Пошла вдоль улочки. Большой была крепость, настоящий город. Похоже на Осорэи, только дома другие, проще, много-много военных да с высоких мест, там, где крыши не заслоняют, горы виднеются.

То тут, то там попадались неказистые фигуры крестьян, грязные головные повязки резали взор; звучал говор, к которому так и не привыкла — более отрывистый, грубый. В этих землях еще остались уроженцы старых лесных кланов, в них иная кровь, ближе к рухэй… Шла, гордо приподняв подбородок. Пусть видят: перед ними не какая-то девка. Хорошо шла, некоторые даже кланялись…

Испугавшись подступающих войск рухэй, крестьяне побросали свои поля и домики и потянулись сюда, под защиту крепостных стен. Не все: многие беженцы с севера стремились миновать твердыню, уйти в более спокойные земли. Их не задерживали: чем меньше едоков будет, тем лучше. Провизию собирали, откуда могли. Крепость Трех Дочерей строили в расчете на долгую осаду.

И все-таки было тревожно: все больше крестьянских рож, а провизии, шепчутся, не так много, и урожая не будет, если до начала лета не погонят отсюда захватчиков. Хотя это обязательно произойдет: сейчас, по морозу и снегу, им в горах не закрепиться.

Сэйэ в последние дни напряженно прислушивалась ко всем разговорам военных, и понимала — до крепости рухэй дойдут. А что захватчики делают с людьми, лучше не думать. Взять крепость трудно. Но уж если она падет… Очень хотелось сбежать с теми, кто направлялся на юг, но остальные актрисы решили остаться под защитой стен, тем паче что и разбойников стало больше, и Сэйэ не отваживалась. Беззащитная красивая девушка даже если найдет попутчиков, будет ли среди них в безопасности?

Чем выше поднималась по улочке, тем становилось свободней. Беженцы все больше толклись внизу, в эту часть города-крепости крестьян не пускали без важного дела. Ветер наконец перестал доносить запахи воловьего и конского навоза, теперь потянуло подгорелым хлебом. Чьи-то голоса вели вразнобой:

«Рыжий конь от хозяина сбежал,

Скачет, а народ кричит «пожар!»

Сэйэ поморщилась. Только вчера выступали со сценкой, где такое поют. На малой площади крепости выступали — для простых солдат, ремесленников и крестьянских рож. Смотри-ка, запомнили слету. Еще несколько раз показать, и Акэйин потребует, чтобы актрисы разучивали нечто новое. Говорит — смех укрепляет душу. Только зачем новое этим людям, они одной шутке сто раз готовы смеяться…

В крепости не было своей женской труппы, и даже конкуренты встретили их с любопытством, без неприязни. Представления хорошо проходили, лучше, чем первые дни здесь, но все больше от зрителей чувствовался страх, и он сильно давил. Про ведьму-свекровь ли, про надоедливого призрака выпивохи показывали — висело незримое облако над толпой.

А вот о жадном генерале Акэйин больше пьеску не ставила. Думала, как переделать ее на новый лад, чтобы главаря рухэй высмеять.

Сама Акэйин, надо сказать, устроилась более чем неплохо, нашла себе какого-то вдового сотника. Разумеется, жениться на актрисе он не собирался, но их труппе покровительствовал: взамен первой лачуги, где жили поначалу, помог снять неплохой домик за небольшие деньги, а теперь помогал достать, что требовалось. Только краска для губ была совсем уж не по его части, да и где ее взять?

Устроилась госпожа труппы, и ладно. А Сэйэ здешние поклонники не нужны. Нос у них не дорос!

Вспоминала жизнь в Осорэи — сказка, не жизнь. Что они сделали, чем провинились, что судьба повернулась спиной…

…Когда Энори лишь появился в их театре, то было восходом на звезды на вечернем небе — любуются все, но она ничья. Затем тогдашняя надежда труппы, Илаэ, белый лебедь, увлекла его под свои крылья, струящиеся прозрачные рукава. Ей тогда уже исполнилось… больше, чем Сэйэ сейчас, но, когда она умерла, говорили все же, что умерла молодой.

Горячка в три дня унесла ее и несколько песен, которые были оставшимся актрисам не под силу. После, пока Сэйэ не утвердилась в своем первенстве, Энори делил свое внимание между ней и несколькими девушками труппы, но легко, не вызывая ревности. Тогда они даже помогали друг другу, пытаясь его удержать: не могли все же быть уверенными, театр сам по себе его интересует или все-таки женщины. Как она потом поняла, все-таки больше театр. Намного больше.

…И не знала, видела Энори на сцене в тот вечер или почудилось. Но кто иной то мог быть? Уж его-то изучила за время, пока были вместе. Голос, улыбка, движения… хорошая актриса не упускает из виду мелочи.

Тиан так ничего и не вспомнила о том вечере. Не болела больше, и не понять, чем вызван был настолько глубокий обморок. Подруги по труппе испугались, вспомнили ту никчемную девицу-вышивальщицу, навязанную им в Осорэи — может, проклятье передалось? Захлопотали, приволокли какого-то «видящего злую тень» задохлика в цветастых лохмотьях. Сразу видно, что обманщик. Он вокруг Тиан помахал медной трещоткой и заявил, что теперь все в порядке. Получил от Акэйин деньги и скрылся. Если б не суровый взгляд госпожи труппы, куда больше бы вытянул…

— И говорят еще, они вызвали себе на подмогу черный ветер, который летает везде, все видит, все тропы знает. Потому и напали по снегу. И крадутся их воины этими тропами…

Прислушалась: группка бедно одетых мужчин, на корточках сидящих у входа в очередной проулок, пугает себя страшными сказками. О рухэй, разумеется. И как развлекать их, укреплять дух, если они предпочитают такие вот байки?

Сэйэ дошла до верхней стены, до площадки, куда пускали простых горожан; прислонилась грудью к каменному зубцу. Облака плывут странные, узкие, похожи на стрелы. Внизу — человеческий рой; и, пусть он наполовину состоит из тех самых грубых крестьян, люди эти — свои. А камень надежный, за ним хорошо прятаться.

…Иногда ей хотелось стать совсем маленькой девочкой — только в первые два-три года жизни ее рядом был кто-то большой и сильный, кто всегда защищал. Кажется, старшая сестра, а может, подруга матери, умершей при родах, или еще кто… Человек был, но память его почти не сохранила.

Потом пришлось пробивать себе дорогу, еще с младенчества, отпихивая ровесников от миски с едой и защищаясь от их побоев. Сперва девочка научилась драться, потом кокетничать. Потом забыла про драки — выросла слишком красивой для них, научилась добиваться успеха иными способами.