Вблизи статуя оказалась выше: ее основание покоилось в небольшой ложбинке. Если тут и оставили письмо, то не в течение дня: новых следов не было, а старые поземка успела бы замести.

К изваянию оказалось не так-то легко спуститься, и Вэй-Ши остался с лошадьми, пока Энори пробирался за весточкой. Глядя, как он, не видя под снегом и намека на тропу, серебристо-черной лисице подобный, ловко выбирает путь, офицер впервые подумал: толк от него будет. Как бы устроить все получше, когда на место явятся — хоть и ждут, но перебежчиков не любит никто.

Тени не успели и самую малость сместиться, как Энори уже снова был на дороге, держал в руке плоский черный футляр.

— Его принес голубь, и спрятали здесь…

Явно с умыслом открыл только сейчас, а не там, у статуи — мол, мне скрывать нечего.

Прочел письмо, рассмеялся негромко, обернулся на Вэй-Ши, который был — сама настороженность. Протянул руку:

— Читай, если хочешь.

— Я не умею читать по-вашему.

— А…

Пальцы разжались, листок, подхваченный ветром, сперва взлетел, потом нырнул к земле, его ветер погнал его по снегу. Захотелось догнать, взять с собой — мало ли, пусть прочтут свои, те, кто знает.

— Казначей Хинаи, Тори Аэмара, умер. Мне больше нет дела до его людей — пусть сами решают, к кому перейти на службу и как изворачиваться. Сейчас им, наверное, очень страшно.

**

Против всех законов здравого смысла в предпоследний день зимнего месяца, Икиари, войско Мэнго пересекло северную границу и двинулось в наступление. До крепости Трех Дочерей ему было несколько дней ходу — армия не движется быстро. Отряды же У-Шена растаяли в снежных ущельях; разведчики Хинаи не сразу осознали, что оставшийся лагерь — видимость, непригодные к сражениям люди, а основная часть исчезла в одну ночь.

Лайэнэ снился цветущий луг. Она шла по нему, шурша подолом, приминая тяжелым шелком бутоны. Искала цветы для букета, но все было не то, не то… Одни слишком яркие — высокомерные цветы, их нельзя собирать вместе. Другие, покладистые, слишком бледны. Те казались растрепанными, эти — невзрачными. Лайэнэ так и застыла посреди луга, держа в руках единственный стебель, который решила сорвать. Это был…

— Госпожа, проснитесь, — журчащий голос служанки просочился в дверной проем. Девочка любила ее, и обычно будила радостным, ласковым тоном. Сейчас в ее приветствии звучала тревога.

— Вам письмо, госпожа…

Лайэнэ села, путаясь в широком ночном одеянии и двух покрывалах — в комнате было прохладно, несмотря на жаровни. Велела поднять оконную занавеску. Солнце стояло уже высоко, времени за полдень… При закрытых ставнях что ночь, что день, все едино.

Глянула на листок — ни печати, ни подписи, но один — самый дорогой — из видов бумаги хэйта, желто-зеленая, для дневников и личных посланий… Поняла, еще не читая.

— Я знаю, откуда принесли письмо, — сказала она. — Знак рыси на повязке вестника, так? — Пробежала глазами скупые строчки, — Мне велено явиться сегодня к вечеру.

— Это плохо, госпожа? Или хорошо? — осторожно спросила девушка.

— Думаю, плохо. Я была чересчур любопытной…

Написала записку с отказом в назначенной на сегодня встрече — неважно, что о той условились раньше; велела служанке отправить.

Пока собиралась, гадала, к чему был сон. О том, как важно будет найти правильные слова? Но слов у Лайэнэ уже не осталось… А вот тревога проступала все явственней.

То, что ее пригласили учтиво, некоторую надежду внушало, но это могла быть всего лишь формальная вежливость. Не потащат же ее из дома за подол. Но, даже знай наверняка, что беда ее ждет, пошла бы. Рады бы уклониться, но судьба уже подхватила и понесла. Раньше Лайэнэ слышала о попавших в руки судьбы, и гадала, как себя ощущает человек-щепка в бурном ручье. Теперь знала.

Когда ступила на эту дорогу? В тот ли день, когда маленькую девочку навсегда увезли из дома, и она, еле дыша от страха, перешагнула порог, глядя на высокую женщину в красном? Или когда посмела влюбиться в наследника знатного Дома? Или, может быть, когда после зимней встречи с Энори не сбежала из города под защиту храмовых стен?

Снаружи снег лежал плотно, темный внизу, розовато-золотой на скатах крыш. Последний день зимнего месяца, и дуновение весны уже чудится, несмотря на морозец.

— Как скоро вас ждать? — спросила служанка, провожая молодую женщину до носилок.

— Знать бы…

И снова Лайэнэ направилась в этот дом — думала, никогда больше. Красиво здесь все-таки, даже сейчас тянет полюбоваться ажурной резьбой на воротах и стенах, нарядными ставнями. Причудливая морская ракушка, невесть как попавшая на земли севера.

В кабинет ее провели как гостью, хозяин ждал там — нет, не ждал, что-то писал за столом. Серая безрукавка из мягкой шерсти, бледно-голубое полотно блузы, только нитка бирюзовой вышивки делает ярче домашний наряд. Куда проще облик, чем на людях; почему-то думала, он не умеет проще.

…В доме тепло из-за горячей трубы, проходящей под полом. Но он не ценит такую роскошь — приоткрыто окно, и не для того, чтобы впустить свет, уже смеркается.

— Все пытаюсь понять, приближается ли весна, — сказал, проследив ее взгляд. — По всем приметам обещают долгие холода.

— Мне сегодня почудилось что-то новое в воздухе… — ответила гостья.

— А мне не удалось. Из-за этого, может быть, — кивком указал на стол, заваленный бумагами. Обычно, когда ее приглашали, убирали все, что могло бы отвлечь от отдыха.

— Сядь. У меня есть к тебе дело.

Сам поднялся, зажег свечи в светильнике — одинаковыми движениями, тратя на каждый фитилек равный отрезок времени. Замолчал — верно, подбирая слова. Четкое, строгое лицо человека, не умеющего отдыхать: тени то подчеркивали каждую складку и линию, то уходили, и лицо становилось моложе.

Лайэнэ сидела, сложив на коленях руки, ждала. Теперь ей было спокойней — о чем бы ни пошла речь, хоть о провинности, это будет не худший разговор в ее жизни.

— Мне нужна твоя помощь. Твоя, и, вероятно, тех женщин, которых ты выберешь. Шпионы еще могут сравниться с Веселым кварталом в умении добывать сведения, но вот их распространять…

— Что вы хотите, чтобы я распространила? — спросила она с удивлением.

— Если б я знал. Верну тебе твои же слова — с этим делом ты управишься лучше. Мне нужно нечто, во что люди поверят. Пускай не сразу, но должны быть уверены — Небо к ним благосклонно, победа их предначертана, несмотря на все жертвы.

Он подробнее пояснил, чего хочет, все больше удивляя Лайэнэ.

— Почему же вы обратились к женщине?

— Ум женщины более изощрен. А та, которая обучена угадывать мечты и желания любого, вероятно, способна дать хороший совет.

— Но почему… — на языке вертелось, и она решилась спросить: — Почему именно мне вы доверились? Ведь я была… — осеклась.

— Потому что ты — лучшая? Каждый в городе знает это и назовет имя Лайэнэ, — напевный, медовый голос. — А лучшей в твоем деле не стать, если обладать одной только красотой, но не сообразительностью. Разве не так? — он улыбнулся и сказал совсем другим тоном: — Понятия не имею, насколько твоя слава заслужена. Иногда везение значит больше личных достоинств. Но ты проявила такой интерес к нашему семейству… полагаю, ты, по крайней мере, заинтересована в успехе.

Лайэнэ ощутила, как волна жара заливает лицо. Доселе — за многие годы — только один человек мог заставить ее покраснеть. Хотя, если человек, то ни одного…

А он — Кэраи — все знает про ее поездку в Лощину. Не говорит, но глаза почти смеются. И это непривычно. Может быть только из-за этого блеска в глазах она решилась спросить:

— Тогда мне надо знать кое-что. Насколько все плохо?

— За час до твоего прихода голубь принес письмо. Войска Мэнго двинулись к Трем Дочерям, сейчас, вероятно, уже перешли границу. Никто не ждал этого так рано, это выглядит полным безумием… — Лайэнэ привстала было, но взгляд Кэраи вернул ее на место, будто что тяжелое бросили на плечи. Теперь смеха в его глазах не было, а слова звучали скучно и буднично: