Энори обернулся и с улыбкой посмотрел на спутницу.

— Здесь им трудно будет вырасти большими, придется плыть вниз, — метнув лукавый взгляд, теперь и он опустил руку в лужицу — серебряные стрелки снова метнулись врассыпную. Но он поднял ладонь — на ней лежала рыбка.

— Отпусти, — попросила девушка, и он тут же повиновался.

Вот так во всем будто бы для нее. Видимость только, но в эту видимость веришь, как если бы умирающий от жажды встретил мираж-озеро, и напился изнего, и нашел силы продолжить путь.

Не хочу быть, как мальки в луже, думала Сайэнн, пока поднималась, расправляла накидку. Им некуда плыть… а эти спасутся, если успеют, пока летом не пересохнет ручей.

— Пора, госпожа, — охранник приблизился — от валуна, что ли, отлепился? — и Сайэнн будто очнулась. — Мне велено привезти вас не позднее…

— Едем.

Не хочу возвращаться, думала девушка. Там снова запоры и стены, пусть и незримые, снова быть готовой в любой момент играть роль благодарной беспечной дурочки. А сейчас поворот, и охранник ненадолго выпустит их из виду, и можно еще немного побыть наедине. Ведь кто знает, когда кончится терпение Минору?

Охранник отстал — отчего-то замешкался, а спутник, словно прочитав ее мысли, оказался рядом, совсем рядом, и…

Малька она попросила отпустить, а вот ее — напротив, лучше бы никогда не надо.

Минору была не суровой — встревоженной, и в этот вечер, и на следующий день. Бродила по дому, переставляя разные мелочи — совсем на нее не похоже.

— Вы отказались уже от двух настоятельных просьб приехать.

— И что же? Здесь мне лучше. Уверена, он поймет.

— Госпожа, все это плохо кончится.

— Что ты такое говоришь, — глаза Сайэнн блестели. — В конце концов, могу я позволить себе небольшое развлечение.

— Я на все смотрела сквозь пальцы. Как вы попираете всяческое уважение к господину Таниера. Но честно ответьте себе — для вас этот человек все еще маленькая прихоть, недолгое приключение? Вам простилась бы даже неверность. Но что вы будете делать с глубоким чувством?

— Ты начинаешь меня раздражать. Разве кто-то просил тебя об этой заботе?

— Ваша мать. И моя искренняя привязанность к вам. Вы готовы перечеркнуть всю свою жизнь?

— Да, готова. Ты это хотела услышать?

— А он этого хочет? Что ему нужно от вас, помимо красивой оболочки?

— Мужчины, которых в женщине интересует только тело, иначе себя ведут.

— Так что же его интересует? Ваша душа, которую он бросает в водоворот?

— Тебе не понять. Это первый человек, который… — она запнулась. Ну как объяснить? — Он с интересом слушает, что я говорю, и не усмехается снисходительно, видя лишь ту самую «красивую оболочку»! Говорит со мной, как с равным, без скидок на «она женщина, она не поймет, а я знаю лучше, что нужно ей». А, и это не всё. Я рядом с ним живу, понимаешь? Я порой… как будто и не было этих двух лет, и у меня еще все впереди.

Слова эти Минору не успокоили.

Служанка — будто по ногам ее ударили — бросилась на пол, ухватилась за юбку Сайэнн.

— Госпожа, поезжайте в крепость. Все забудется…

— Забудется? Ведь меня с детства растили как товар, и сбыли подходящему человеку.

— Отец устраивал ваше будущее…

— Прекрасное будущее! Нет, я не протестовала, потому что не знала, что можно как-то иначе. Я даже была почти благодарна. Но меня никто никогда не спрашивал, чего я хочу на самом деле, если, конечно, не считать платьев и украшений — их у меня полно!

— И чего же вы хотите?

— Счастья, чего же еще.

— Он вам сумеет — и главное пожелает его дать?

— Я не знаю… но это уже неважно.

— Думаете, он в вас влюблен?

— Я же не полная дура.

— А если однажды — или даже вскоре — он просто уедет, может, и не простившись?

— Я буду с радостью вспоминать, что он был.

Не думала, что можно так быстро начать доверять человеку, будто они выросли вместе, или вдвоем прошли через трудные испытания. Может, просто устала одна… хотя ее-то одной никто не навал бы.

В юности — да и порой здесь, в горах — мечтала не о таком, как он: ей рисовался кто-то сильнее, значительней, богаче. Что ж, значительность и богатство были у командира Сосновой. Он даже был на свой лад недурен. Сайэнн думала, соглашаясь, что этого хватит…

Но Энори — как и сказала служанке — казался ей самой жизнью.

Минору умела писать. Она вообще много чего умела, но сейчас не могла самого важного — уберечь собственную воспитанницу. Сайэнн была упрямой, но упрямство это всегда казалось сродни утренней росе — есть, а через четверть часа уже высохла. Но сейчас молодая хозяйка уперлась всерьез, и как помешать ей?

Запирать ее служанка права не имела, да и не сделать бы хуже. А потакать — навлечь на всех них беду.

Вздыхая, она выводила кистью довольно ровные знаки — почерк, достойный дочки какого-нибудь состоятельного торговца. И слова ложились гладко, не зря всю ночь обдумывала их.

…Госпожа приболела, но не хочет тревожить известием. Только она сильно скучает, вся извелась, да и лучше ей быть рядом с любящим человеком. Поэтому недостойная служанка берет на себя смелость уведомить…

— Скачи, — женщина передала письмо охраннику Сайэнн. — Передашь в собственные руки господину. — Только попробуй замешкаться!

На небе еще висели звезды, по-утреннему блеклые. После полудня должны явиться провожатые. Доставят упрямицу в крепость со всем почетом. А там уж никаких похождений.

Минору немного не рассчитала — посланцы прибыли ближе к вечеру, когда солнце уже постепенно тускнело. С собой у них были носилки: раз приболела молодая госпожа, не верхом же ей скакать по горам.

Сайэнн при виде их ощутила такой ужас, словно ее собирались заживо замуровать в крепостной стене. Сбежать теперь точно не выйдет, и не уговорить задержаться. Мелькнула даже мысль умереть, но она была мимолетной — не до смерти сейчас, когда только поняла, что значит дышать полной грудью.

Проще сбежать из крепости.

Если он… если не покинет село, пока здесь не будет Сайэнн. Вот тогда и придет пора думать, что дальше.

С обреченной решимостью она начала собираться. В Сосновой у нее было все нужное и даже много сверх того, но ей доставляло удовольствие перевозить с собой некоторые вещи. А теперь — когда еще выпустят.

Так и думала — «выпустят», словно узницу, а не любимицу, которой позволено почти всё. Почти, самого-то главного не получить.

На Минору не рассердилась: что с нее взять, если женщина выбрала служить другому человеку, а не своей подопечной. Жаль, что больше нельзя на нее полагаться, и только.

Отдавала распоряжения. И это платье велела взять… и эту шкатулку… и вон ту книгу не забудьте, самое время ее перечитывать. Бродила по дому, пока старший над провожатыми вежливо не намекнул — солнце все ниже, а им велено доставить госпожу до ночи. Тогда поняла, что бессмысленно тянет время.

— Едем, — вздохнула, и вышла во двор, к носилкам.

Солнце касалось крыш, наливалось оранжевым. Нет, до темноты не успеть. Хорошо бы на горной дороге напали разбойники…

Чушь это все. Приедут ночью, как ни в чем не бывало. Будут гореть факелы, а не фонари, как здесь, караульные распахнут тяжелые ворота…

Деревянный короб, обитый изнутри мягким. Шкатулка для драгоценности… Недаром так полюбила ездить верхом, вещи этого не умеют. Завозилась, устраиваясь, расправила платье.

Что-то виднелось из-под сиденья — свернутый кусок полотна, завязанный черной тесьмой. Сайэнн подняла, развернула его, на колени упал лист бумаги.

Странно написано, прихотливо-неровно, но ей было уже все равно, хоть бы он и вовсе не был обучен грамоте.

Другие не знали, что он не зовет ее полным именем. Значит, не подделка в утешение. А как подбросил… неважно.

Не тревожься, говорилось в письме. Я знаю, что тебя забирают в крепость. Так лучше, поверь. В Сосновой увидимся.

Сэйэ всегда представлялось, что война это черное и серое. Но в реальности все вокруг оказалось очень пестрым, от постоянной сумятицы разно одетых людей в проулках до многоцветья флажков на поле битвы, алой крови и неожиданно очень синего неба. Серый и черный тоже были, конечно — грязь, столбы дыма; и цвет крыла горлицы — там, где дым растворялся в небе.