Лайэнэ замялась на миг, и Кэраи тут же заметил ее сомнение. Думала, велит уходить, но он все еще сдерживался, он спросил:

— Я понял твой страх и услышал твои слова. Можешь объяснить внятно, чего ты еще хочешь?

— Если вы поговорите с настоятелем, объяснив ему всё…

— А настоятель мне ответит, что ни одна нечисть не сможет проникнуть в храм, и предложит сделать для мальчика ровно то, что уже предложил я, разве что молитв побольше прочтет, — в голосе Кэраи все еще звучало раздражение, но ей почудилась и насмешка. — Это всё?

Собрать мысли воедино не удавалось.

— Я не знаю, что еще сказать… Я уже просила поверить мне, но о такой вере, от сердца, не просят, она или есть, или нет. Именно вы, а не я, слабая глупая женщина, сможете понять, куда и как он захочет ударить. А он не простит, и вы, и я это знаем.

— С чего ты взяла, что он опасен для мальчика? Все же Тайрену он можно сказать воспитывал, наверное, и любил, — в голосе Кэраи Лайэнэ почудились нехорошие нотки, словно вопрос был с подтекстом.

— На это, господин, мне нечего ответить.

— А он тебе не говорил, с чего бы вообще решил поселиться в городе? — вскользь спросил Кэраи, и сам себя оборвал. — Хотя это уже неважно…

Разговор был окончен, настаивать на продолжении не стоило. Каким бы вежливым ни был человек перед ней, он опасен. Да еще и натянут, как струна, мало ли что может ее оборвать. Нет ему сейчас дела до племянника, долг исполнен, чего еще больше?

Лайэнэ низко поклонилась. И без того злоупотребила терпением.

— Подожди, — Кэраи удержал ее, чуть коснувшись рукава. — Ты очень испугана. Весь дом увешала амулетами? Я дам тебе охрану, если хочешь.

— О, нет, благодарю вас, но нет, — краешком губ улыбнулась Лайэнэ. — Разве что пару монахов, но они и я несовместимы, а мимо остальных он пройдет легко, если захочет.

Вновь поклонилась. Не поворачиваясь спиной, шагнула к порогу.

В ушах зазвучали слова, голос, который мечтала бы позабыть; и слова эти были несправедливы и ядовиты:

«Так хочешь защитить мальчика… Но тянется он — ко мне, а не к родному отцу. От того за всю жизнь не услышал доброго слова. И от господина Кэраи слышал лишь то, что помогло бы завоевать доверие, Тайрену же наследник Дома. Эти люди даже не знают, какой он и на что способен. Разве им был нужен сам мальчик?»

Оюми проснулся от стука в дверь — гонец доставил письмо. Это было… любопытно, а то и тревожно. Кому он нужен зимой в загородном поместье? Разве что плохо с отцом…

На письме не стояло печати. Нехорошо стало. Среди ночи является вестник…

Оюми поспешно развернул сложенный трубочкой лист бумаги.

— Что-то с господином Ичи? — встревоженная жена, придерживая наспех запахнутое ночное одеяние, стояла в дверях.

— Нет, не с отцом. Это… касается Истэ. Сестры…

— Но она же… мертва…

— Прочти, — подал жене листок. Пробежав глазами по строчкам, она спросила неуверенно:

— Ты поедешь? Сам знаешь, сейчас неспокойно, и эти слухи…

— Вот эта встреча их и развеет. Ты же не думаешь, будто я не смогу узнать сестру?

Подумав, добавил:

— Поеду к мосту через Черный ручей, так будет вернее всего. Она как раз доберется.

— Ночью поедешь?

— Уже скоро рассвет.

Женщина подошла к мужу, положила ладонь на его руку, худую, привыкшую не к сабле, а к кисти:

— Мне так жаль. Снова пойдут разговоры, так хотелось про это забыть…

Оюми уже собрался, чересчур поспешно — жене пришлось поправлять ему воротник и перевязывать пояс; уже на пороге неуверенно обернулся:

— Ты не веришь, что она может быть жива?

— Нет, не верю, — женщина покачала головой. — Ты ее очень любил, я знаю, но столько лет… ее оплакала вся Хинаи, зачем бы нам всем так долго лгали?

— Я ее очень любил, хоть мы были такими разными, — он приложил палец ко лбу, как всегда при глубоких раздумьях: — Но Истэ уродилась отчаянной… мне казалось, они подходят друг другу. И все же когда речь идет о моей сестре, я ни в чем не уверен.

— Не дай себя провести, — повторила жена.

— Об этом не беспокойся…

**

Теплая, слишком тяжелая юбка краем обмела ступени, бесшумно — это шелковые ткани шуршали бы. Жаль, что дорожная одежда ее не столь хороша, как зимние наряды городских модниц, Истэ не хотела бы показаться брату нуждающейся. Качнула головой — зато хороша прическа, первое, что красит женщину.

Нет, чепуха, не о том она думает… о главном думать не хочется.

Спустилась во двор, оглянулась — ни звука, ни огонька в доме, а небо еще пепельно-серое. Как тут обманчиво-мирно. К тому времени, как доберется до города, совсем рассветет. Дочери спали; как их оставить?! Уже были две встречи, и каждый раз сердце переворачивалось, тяжелело — не в последний ли раз видит? Энори привел старую женщину с добрым лицом, верно, какую-то няньку. Она в общем понравилась бы Истэ, в другое время — сейчас и сама Опора-Ахэрээну не пришлась бы по душе.

Хмурые носильщики ждали, не слишком аккуратно одетые, всклокоченные, может, и вовсе бродяги, нанятые за гроши. Хотя вряд ли завезут в дурное место — для этого не стоило все это затевать.

Но вот дочери…

Миновали один квартал предместья, перед вторым скучала обычная стража. За их спинами вдалеке виднелись городские стены, вот уж куда не надо пока. Мимо Истэ по дороге тек ручеек народа, чаще с большими корзинами за плечами — собирались что-то продать. Одни оживленно болтали с попутчиками, другие шагали хмурые, но такие уверенные.

Истэ же не дышала, пока проезжали мимо стражников, и не запомнила, что сказал им главный среди ее носильщиков. Натянуто улыбнулась, когда с беглой проверкой глянули внутрь. Ничего интересного — простой дощатый короб, грубо покрашенный, в таких ездят дочери и жены мелких чиновников или бедных торговцев.

Стража позади… можно выдохнуть.

— Стойте.

Снова остановилось дыхание.

Она почти не сомневалась, чьи люди ее задержали, хотя Энори говорил, что его нет сейчас в городе. С легким злорадством подумала — и он не всеведущ! — еще бы ее судьба не зависела от этой ошибки.

Отчаянно размышляла, вертела кольца на пальцах; что бы такого сказать? По закону она преступница, но Тагари дал им уехать, хоть и запретив возвращаться. Лишь бы увидеть его, она сумеет уговорить. Про ее встречи с другими узнают наверняка, но тут ответ легкий: искала способ.

Простые деревянные заборы сменились нарядными крашеными, затем начались каменные ограждения, сухие плети дикого винограда, вьюнок и плющ обвивали их, мрачно зеленели туя и можжевельник. Добрались до богатых кварталов. Тут возникла небольшая заминка в пути: на одной из небольших площадей собрался народ. Ритмичный металлический звон, рокот небольших барабанчиков, голоса. Истэ невольно выглянула в окно. Так и есть, представление. Верно, какая-то модная сейчас труппа, из дорогих — простонародье сюда не впустят, для них площадки попроще.

Девочки-танцовщицы, видно, еще ученицы, кружились, и с ними кружились розово-алые юбки, на снегу — как цветы. И такие же уязвимые артистки были с виду, легко одетые, но, похоже не мерзли. Блестящие ножи с алыми кистями на рукояти взлетали слаженно, звенели бубенчики. Зрители были довольны, и сидевшие сбоку две женщины в черном и красном — наставницы, видимо — тоже кивали одобрительно.

Танцовщицы порхали, будто не люди — куклы на ниточках, которым не обязательно стоять на земле. Истэ на миг ощутила и себя такой куклой, даже заболело запястье, словно врезалась в него нитка или веревка. Откинулась внутрь носилок, но слышала музыку все время, пока огибали площадку.

Девочки танцевали.

Высокий человек с неприятным рябым лицом помог ей выбраться наружу, провел по ступеням в полузабытый дом-ракушку. Плечом ощущала незримое присутствие стража. Малиновая повязка на голове, знак — рысь… Так и не научилась считать его своим, и, выходит, правильно.

На щеках ее и на лбу кожу стянуло — обветрела в дороге. Лишь бы не покраснела, несмотря на осветляющие притирания. Решит еще, что кровь бросилась в лицо от стыда или страха.