Он уговаривал Ньютона писать книгу о движении – Ньютон отказывался. Алхимические горны будоражили его воображение гораздо сильнее перспективы перевернуть науку вверх дном. И всё-таки Галлей нашёл аргументы. Не в последнюю очередь тот, что Роберт Гук, давний научный соперник Ньютона, также близок к доказательству закона. И Ньютон отступил. Точнее, приступил к написанию «самой влиятельной» книги, ничего пока не подозревая о её грядущем влиянии.

Поначалу Ньютон брался за работу нехотя, понуждаемый письмами Галлея, но вскоре увлёкся. Он забросил на время алхимию и думал только о движении. О его рассеянности стали слагать анекдоты. Говорили, что профессор проделал в двери своего дома отверстие для кошки, чтобы она могла выходить на улицу, не отрывая хозяина от стола. Когда же у кошки появились котята, Ньютон проделал вторую, маленькую, дыру – для котят. Зачем, недоумённо спрашивали друзья, ведь котята могла бы проходить в большее отверстие вслед за кошкой? «Я не догадался», – будто бы ответил Ньютон. Историки утверждают, что это выдумка, и в доме Ньютона никогда не было домашних животных. Однако рассеянность учёного, давшая пищу анекдотам, существовала на самом деле. Если важные мысли заставали Ньютона на улице, он опрометью бросался наверх, в свою комнату и, забыв присесть, что-то записывал стоя. Если размышления приходились на время еды – её уносили нетронутой.

Он думал о Притяжении. Оно виделось ему главной силой Солнечной системы. Ньютон мог теперь объяснить падение тел, движение Луны, приливы и отливы. Он показывал, что космос и земля, гигантские планеты и мельчайшие капли воды подчиняются единому закону. И потому скорости могут быть рассчитаны, а пути предсказаны. Мир следовал безупречной математической логике. Ньютон так и назвал свою книгу – «Математические начала натуральной философии».

Работа над книгой заняла у Ньютона два года. В ожидании доказательства Галлей не бездействовал. Он разослал письма учёным в Англии и на континенте, извещая их о необыкновенном трактате. Он исправлял оплошности в рукописи Ньютона, рисовал к ней гравюры и даже написал восторженное предисловие в стихах. Но, главное, ему удалось убедить Королевское общество напечатать книгу – привилегия, которой удостаивались немногие. К апрелю 1687 г. рукопись «Начал» наконец-то была готова. Но Королевское общество отказалось её публиковать. Нет, книга учёным мужам понравилась, а некоторые из них искренне разделяли восторг Галлея. Дело в другом. Незадолго перед тем общество напечатало другой научный трактат – «Историю рыб». Однако дальше книжной лавки эти рыбы не уплыли. Покупателям не было до них никакого дела. Общество осталось без средств. Тяжёлое время наступило и для Галлея. Ему по-прежнему помогал отец-мыловар, но после женитьбы отцовских средств уже не хватало. Галлей стал секретарём Королевского общества и надеялся получать жалованье. Но после злополучных рыб Обществу нечем было расплачиваться со своим секретарём. Разве что нераспроданными экземплярами «Истории рыб», которые Галлей тут же раздарил своим приятелям. Книгу же Ньютона он решил печатать на свой личный счёт.

Однако самым большим препятствием на пути ньютоновских «Начал» были отнюдь не рыбы, исчерпавшие научный бюджет. Гораздо большей бедой оказался спор двух гениев. Роберт Гук прочитал поступившую в общество рукопись и обиделся. Именно он, Гук, десять лет назад сообщил Ньютону формулу тяготения и побудил к размышлениям об этом предмете. Теперь же, доказывая формулу, Ньютон ни словом не упомянул о Гуке. Согласитесь, на месте Гука не обидеться было бы сложно. Ответ Ньютона не заставил себя ждать. «Легко изобретать формулы, трудно их доказывать». Спор разгорался не на шутку. Ньютон заявил, что третью, обобщающую, часть книги он не будет печатать – слишком она проста. Её мог бы понять и не математик, но таких любителей легковесных рассуждений, сродни Гуку, он не хочет видеть среди своих читателей. Понадобилось невероятное дипломатическое искусство Галлея, чтобы убедить Ньютона назвать имя Гука и оставить третью книгу, доступную «нормальным» читателям. И то и другое Ньютон сделал с большой неохотой. Но главное было достигнуто. Мир узнал доказательство закона. На свет родилась новая физика, неразлучная с математикой.

Случилось бы это без яблок Вульсторпского сада? Не знаю. Но без Галлея не случилось бы наверняка. «Это Ваша книга» – подчёркивал Ньютон в письме к Галлею.

«Мы, как карлики, стоящие на плечах гигантов, и потому можем видеть больше и дальше, чем древние». Эти слова сказал за 500 лет до Ньютона философ Бернар Шартрский. В письме к Роберту Гуку Ньютон повторил их на свой лад: «Если я видел дальше других, то это оттого, что я стоял на плечах гигантов». Каких гигантов имел он в виду? Великих философов древности, Аристотеля и Платона? А может быть, он насмехался над Гуком, который согнулся из-за постоянной работы на токарном станке и стал похож на настоящего карлика? И так может быть, и этак. Многое может скрываться за словами Ньютона. Потому что теория тяготения родилась из открытий разных людей – Коперника, Галилея, Кеплера. Ньютон стоял на плечах многих, но самыми удивительными из них мне кажутся почему-то плечи Галлея.

Время – мера случая. Расстояние между происшествиями. Кому и зачем понадобилось мерить путь от случая до случая?

Без еды человек живёт месяц, без воды – неделю, без времени – как придётся. Древние египтяне и шумеры, если и замечали время, никому об этом не рассказывали: глаголы в их языках времён не имели. Жители Африки, банту, если дело касается времени, напротив, любят входить во все подробности. Прошедшее время делится у них на прошедшее сегодня, вчера, в минувшем сезоне, в прошлом году, в позапрошлом, а также привычно происходившее. От прошедшего не отстаёт будущее: намеренное, обязательное, поучительное, будущее сегодня, завтра, послезавтра, будущее когда-нибудь. Древние греки делили сутки на части, которые назывались «полный рынок», «зажигание огня», «первый сон». Такой точности им вполне хватало.

Водяные часы. Египет. 1400 г. до н. э.

Лишь отдельные древние личности пристально следили за временем. Например, жрецы храма Амона-Ра. Днём и ночью они совершали обряды и возносили молитвы солнечному богу. А Солнце, как известно, любит точность. Каждое утро оно изволит вставать, а каждый вечер садиться. Молитвы и жертвы солнечный бог Амон-Ра хотел получать регулярно. Днём у жрецов проблем не возникало. День легко было разбить на равные части при помощи солнечных часов: тень от палки двигалась по расчерченному кругу. Сложности начинались ночью. Амон-Ра отправлялся в плавание по подземному Нилу, и солнечные часы не работали. Но и в тёмное время полагалось совершать обряды. Чтобы дело двигалось равномерно, жрецы придумали водяные часы, не зависящие от хода светила. Капли стекали из сосуда в сосуд, прибавляя равные доли воды через равные промежутки времени.

Солнечные часы. Рим. I–II вв.

Эта вещь очень понравилась древнегреческому философу Платону, большому любителю точности. При входе в его Академию, студенты могли прочитать: «Незнающий геометрии да не войдёт». Проблема заключалась в том, чтобы знающие геометрию собирались вовремя. Вот тут-то Платон и вспомнил о египетских водяных часах. На их основе он соорудил будильник. Вода стекала из кувшина в кувшин и к моменту всеобщей побудки вытесняла воздух, давивший на клапан. Он открывался, и воздух поступал в отверстия. Раздавался звук флейты. Платон, отец европейской философии, стал ещё и дедушкой будильника.

Шло время, никем особо не измеряемое, и наступили средние века. Водяные, солнечные и песочные часы по-прежнему оставались забавой для немногих. Остальным было не до времени. Практической пользы оно не приносили. А три десятка лет жизни, отводимые судьбой средневековому человеку, были слишком малым сроком, чтобы тратить его ещё и на подсчёты из любопытства. К 1000 г., однако, ситуация несколько изменилась. Дата не оставляла сомнений: грядёт конец света. К такому событию надо было подготовиться. Прилежное повторение молитв ничего не гарантировало, но шансы на спасение повышало. Молиться следовало периодически. Поэтому нет ничего удивительного в том, что первые механические часы появились в Европе в 999 г., т. е. за год до предполагаемого Страшного суда. Удивительным был их изобретатель, римский папа Сильвестр II, по должности отвечавший за спасение душ. До того как стать папой, звался он Гербертом из Ориллака. Сын безвестного французского крестьянина, Герберт поступил в Бенедектинский монастырь. В то время бенедектинцы отыскивали талантливых молодых людей и обучали их в надежде, что со временем те будут способствовать спасению душ. Выучив всё, что было возможно в местном монастыре, Герберт отправился изучать науки в Испанию. Там было их средоточие. Библиотека эмира в городе Кордова насчитывала 40 000 книг, а в самой обширной библиотеке христианского монастыря можно было встретить не более 700 томов. В Испании Герберт узнал об арабско-индийских цифрах, облегчавших решение задач, о счётной доске абаке, об астрономических приборах и о том, как делать часы. Познания молодого монаха с тех пор впечатляли всех, с кем он ни встречался. Особенно поражала скорость, с которой Герберт считал в уме. Некоторые приписывали его умение союзу с дьяволом. Сам же Герберт объяснял, что это может любой: просто вместо неудобных для устного счёта римских цифр следует представлять себе те, которым он научился в Испании. В Реймскую школу, где он стал преподавать, шли учиться со всей Европы. Возвращаясь в свои монастыри, бывшие студенты Герберта заводили собственные школы и рассказывали там о чудесных простых цифрах, о счётной доске и о необычайном органе, построенном Гербертом. Звуки из него извлекала вода. В 950 г. император Священной Римской Империи Оттон III, учившийся в юности у Герберта, возвёл его на папский престол. Герберт принял имя Сильвестра II. А ещё его звали Учёным папой. Ему, самому учёному из римских пап, «отцу арифметики», приписывают создание первых в Европе механических часов. Движение в них задавалось гирей.