Что теперь?

Я просто стою и жду, потому что не знаю, какие слова вообще могут быть подходящими в данной ситуации.

- Рядом с тобой я превращаюсь в такого мудака, что мне самому от себя противно, Ева. Отец впервые в жизни полюбил женщину, привел в дом, решил жениться, а я… Я, глядя на тебя, только и вспоминаю, какая ты на вкус! Ты – яд, Женева! Отравляешь собой все, к чему прикасаешься. Заражаешь собой, проникаешь внутрь, как компьютерный червь и прописываешь собственный код в базовые настройки. И теперь, вопреки своим желаниям, я чувствую то, что не должен! И делаю то, чего делать нельзя! Отец дал мне все и даже больше. Он, конечно, не идеальный человек, но уж точно не заслуживает такого предательства! Я не знаю, что на самом деле происходит, вижу и чувствую, что ни один из вас не станет говорить мне всей правды. Но я знаю точно, что он любит тебя, Ева. Вижу по его глазам. Любит! Именно тебя! И это меня убивает.

Он говорил это куда-то в сторону, совершенно на меня не глядя, слегка щуря все еще немного опьяненные голубые глаза, как будто боялся что-то забыть сказать. На его виске пульсировала жилка, из-под мягких светлых волос стекала прозрачная капля, шея покрылась красными пятнами, а каждый мускул на рельефном теле окаменел.

Мне хотелось обхватить руками его шею, крепко-крепко прижаться, сплавиться вместе с ним и дышать, дышать им. Дышать его весной. Рассказать все. Довериться. Позволить ему помочь.

Но вместе с тем, я видела, как он мучается. Страдает от того, что идет против отца, всего лишь меня целуя. Разве я могу рассчитывать на то, что ради меня, да и вообще ради кого-либо, Егор поможет засадить Гуся за решетку? Человека, который по его же словам, дал ему все. И даже больше.

А как поступила бы я сама? Если бы вдруг мне предложили действовать против Александра Суворова? Или Руслана? Разве я пошла бы на это? Разве поверила, что хотя бы один из них преступник?

Ответ очевиден – НЕТ.

Поэтому я складываю губки бантиком, округляю невинно глазки и задаю единственно верный в данном случае вопрос.

- Значит, ты теперь не купишь мне мороженое?

Егор медленно поворачивает голову, и его ошалелые глаза буквально выкатываются из орбит. Смотрит, будто не верит в реальность.

- Сука! – ударяет ладонью по автомобилю совсем рядом с моим плечом.

Он резко от меня отходит, огибает тойоту и открывает водительскую дверь.

- Поехали!

ЕГОР

Мы едем в полной тишине, лишь под колесами трескаются шишки. До центра поселка есть асфальтированная дорога, но мне захотелось срезать. Находится рядом с Евой становится невыносимо сложно.

Я чувствую на своих щеках запах ее тонкой светлой кожи. У меня во рту вкус ее поцелуя. Сладкий, запретный, неправильный. Медленно дышу и стараюсь не думать о том, что произошло, и уж тем более не вспоминать собственные ощущения. Напряжение в шортах едва только отпустило.

Морально я готовился к тому, что Ева мне ничего не расскажет. Хотела бы – давно пожаловалась. И все равно ее поведение выбило из колеи. Я чувствовал. Чувствовал нутром, что она скрывает что-то важное. Точно так же, как чувствовал, что отец мне лжет. Не мог понять, в чем конкретно и с какой целью, но то, что меня водят за нос, было совершенно очевидно.

Вся эта история с выкупом Женевы казалась такой же реальной, как приключения Гарри Поттера. Не более, чем фантастика! Никто. Абсолютно никто в здравом уме не поведет пешком девчонку через границу, чтобы ее продать. Это чистой воды бред. И надо быть полным идиотом, чтобы рассчитывать на успех такой операции.

Но хрен с ним, представим, что это правда. Кто? Скажите мне, кто при встрече с таможенником признается, что хочет перевести через границу живой товар? Какая девка при этом не будет орать, сопротивляться и привлекать к себе всяческое внимание? А уж продать ее прямо здесь же на месте все тому же таможеннику за восемь миллионов, за которыми тот еще и ездил в течение часа – в высшей степени идиотизм!

На дворе не лихие девяностые! Такого беспредела нигде давно не творится!

Так что выводы напрашиваются, да, но совершенно неутешительные.

И они не вяжутся с тем честным, добродушным, но весьма умным начальником таможни, которого я знаю вот уже четырнадцать лет. Впрочем, с ним не вяжутся и пытки маленьких девчонок. Так что… ничего теперь исключать нельзя.

Итак, вывод первый, самый безобидный – отца тупо, очень тупо развели на деньги.

Вывод второй, очень даже вероятный – Ева подставная и неспроста оказалась у начальника таможни в невестах. Еще ночью я вспомнил, что уже слышал фразу «Шелковый этап», когда проснулся в номере отеля после секса с Евой. Тогда это название мне ни о чем не сказало и со временем забылось, но в свете последних событий… Женева вполне может быть кротом как со стороны федералов, так и с обратной стороны – с криминальной. Так что же она вынюхивает? И какие вопросы задавал ей отец при допросе, раз полностью исключил подозрения? Он вообще спрашивал ее о чем-либо кроме наших отношений? Или ревность застила глаза, заставляя забыть обо всем на свете. Надо бы сходить в гости к генералу.

Вывод третий, самый неприятный, – отец в курсе, что через его границу переводят живой товар и на старом ТП оказался вовсе не случайно.

Верить в третий вывод мне не хочется.  Но и слепо отрицать его вероятность глупо.

Остается только попытаться разузнать правду самостоятельно. И надеяться на лучшее.

А еще надо стараться держать себя в руках. И пообщаться с Женевой. Просто поговорить. И постараться ее при этом не целовать!

Сука, как можно быть такой хладнокровной? Кто ты такая, Ева, раз готова запросто запрыгнуть в койку мужику, который в отцы годится, а потом еще целоваться с его сыном?! Вот кто? Наемница? Раз так – далеко пойдешь!

Твою мать!

Сильнее сжимаю руль и пытаюсь держать эмоции под контролем. Но…

Голова кругом! Нихера не ясно!

Но я планирую во всем разобраться.

А еще ее, сука, запах на моих щеках, сносит башню.

Вот не врала же! Стонала в моих руках, сама тянулась к навстречу, сама целовала. Жадно, горячо, страстно. И отдалась бы, попробуй я взять больше. Прямо там, посреди дороги у капота пыльной тойоты. Уверен, засунь я руку в ее трусики, почувствовал бы на них влагу.

От мыслей о ее влажной припухшей плоти, член в штанах снова дернулся.

ТАК СТОП!

Я настолько погружен в свои собственные мысли, что крик Евы «Егор, стой», пугает своей внезапностью. Замечаю застывшую посреди дороги собаку и резко выжимаю тормоз, не пристегнутая ремнем безопасности, Женева по инерции впечатывается лбом в переднюю панель.

- Блин, - бормочет девчонка, потирая ушибленное место. От удара из ее носа прямо на белый подол летнего сарафана тонкой струйкой бежит кровавый ручеек.

ДА ТВОЮ Ж МАТЬ!

В полуобморочном состоянии, достаю из бардачка салфетки и помогаю ей зажать нос, а сам закрываю глаза и мысленно считаю до десяти, пытаясь удержаться в сознании.

Но ничего не выходит. Руки слабеют, а голова улетает, словно наполненный гелием воздушный шарик.

« - Настя, Настя, ты как?

- Все нормально, Егор, сейчас пройдет, ты же знаешь.

- Тебе правда не больно?

- Конечно, правда. Это просто кровь из носа, сосуды слабые.У мамы тоже так было.

- Ты ведь не умрешь, как она?

- Нет, дурачок! И мама не от этого умерла. Сейчас кровь остановится, ты чего так всполошился? Сто раз же уже видел. Посидим немного и пойдем домой. Мне разрешили оставить тебя на все выходные.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ - Правда?

- Угу… Обещали взять на завод. Начну получать хорошую зарплату и заберу тебя насовсем. Потерпи еще немножко, родной. Я тебя никогда не брошу.

Настя убрала от носа салфетку и выбросила ее в урну. Ее светлые волосы трепал летний ветер, нос и щечки, слегка обгоревшие на солнце, пылали розовым румянцем. Тонкие руки сгребли меня в крепкие объятия и прижали к себе так, как когда-то делал папа.