Другими словами, мне некого терять.

Есть, Суворовы… Но все же не мы не семья.

Конечно, мозг знает такие понятия, как горе, боль, отчаяние, утрата… Но знать и чувствовать – не одно и то же.

Егор возвращается спустя полтора часа, мокрый, разгоряченный и довольный.

Непринужденно здоровается и уходит в душ. В кухню возвращается минут через двадцать. Благоухающий свежестью моря и ментолом своего геля для душа. Пока Семеновна заботливо накладывает котеночку овсянку, стоя к нам спиной, этот плут умудряется сверкнуть озорными огоньками синих глаз и бесшумно чмокнуть мою макушку, отчего мне хочется улыбаться по-идиотски широко и безостановочно.

Кое-кто действительно в отличном настроении.

Во время завтрака узнаю, что сегодня нам всем предстоит поездка к Семеновне домой. Это другое село и находится оно не так, чтобы далеко, но дорога в один конец занимает два часа. Там, на кладбище похоронены ее мать, отец, муж и единственная дочь.

Не теряя даром времени, мы собираемся и вскоре выезжаем из дома. Егор очень аккуратный водитель. Ему идет эта тойота. Он уверенно и внимательно держится за рулем, под его управлением автомобиль плавно следует по заданному маршруту без резких движений и прочих неудобств. Я сижу рядом с ним на переднем сидении, Семеновна устроилась сзади и задумчиво смотрит в окно.

Чем дальше мы уносимся от владений Гуся, тем легче становится дышать. Чувствую это сама и замечаю по расслабившимся плечам Королева. Повод, конечно, так себе, но радость от ощущения свободы, полностью скрыть не получается.

Егор, кажется, тоже это заметил, потому что искренне улыбнулся, правда не поворачивая головы, но, клянусь, эта улыбка предназначалась мне.

Тихо трещало радио, по лобовому стеклу билась мелкая тощая муха, желающая вырваться в прохладу утра.

- Расскажите про Танечку, Римма Семеновна.

Мне правда интересно. Но, честно признаться, я не особо рассчитывала на откровенный разговор. Семеновна довольно долго молчала и, когда я уже практически погрузилась в собственные размышления, начала неспешный свой рассказ.

- Родилась я недалеко отсюда, в Калиновке. Там у нас родительский дом. Когда вышла замуж, муж увез меня на Север, ему предложили там хорошую должность и зарплату. У нас родилась Танюша. Она была очень красивой с самого детства. Знаешь, милая, красота для женщины это и дар, и проклятие. Мы старались вырастить из нее хорошего человека, но когда тобой восхищаются и восторгаются, а тебе ничего даже для этого не надо делать, то самовосприятие очень искажается. Приоритеты, жизненные ценности, желания – все меняется… А если за внешностью скрывается еще и талант, то очень быстро на голове вырастает корона… Танюша имела сложный характер…

Женщина смахнула одинокую слезу на покрытом морщинами лице и продолжила рассказ.

-  А еще она имела дивный голос и абсолютный слух. Пела, как райская птичка. Мечтала о большой сцене, мировой славе, роскошной жизни… Однако в семнадцать у нее случилась любовь. Саша был мечтой любой девушки. Высокий сероглазый блондин, красавец, офицер с идеальной выправкой и манерами. Они познакомились во время концерта в одном из военных домов культуры и с тех пор больше не расставались. Это была любовь с первого взгляда. А еще это любовь-болезнь, любовь-зависимость, любовь-одержимость. Таня не могла больше представить ни вздоха без своего ненаглядного. Они с Сашей практически сразу расписались и стали жить вместе. Вскоре Сашу распределили сюда, в Заречный, в местную военную часть. Они переехали. Танюша забеременела, отбросив былые мечты о славе. Некоторое время все было хорошо. Жила их семья счастливо, душа в душу, и я не могла нарадоваться за дочь. Получили квартиру. Воспитывали дочку. А потом Сашу отправили в горячую точку. Оттуда он уже вернулся героем, но грузом 200.

От ее рассказа по рукам бежали мурашки, однако ни я, ни Егор старушку не перебивали.

- К сожалению, связь в те времена была не то, что нынче… Пока мы узнали обо всем, что случилось, было уже очень поздно… Танюша утонула в горе, боли и тоске. Это мы уже потом узнали, что оказывается, она пристрастилась к наркотикам… Раньше тут в поселке жили цыгане, так у них этой гадости было навалом. Только плати. И Танюша платила. Сначала потратила компенсацию, выплаченную государством, потом стала продавать ценные вещи… А потом…

Женщина совсем уж отчаянно всхлипнула и я даже испугалась, как бы ей не сделалось плохо.

- Римма Семеновна, вы как? Может, воды? Может, валерьянки? У вас есть с собой что-нибудь от сердца? Егор, останови, надо подышать немного.

Мы остановились и вышли из автомобиля. Женщина умылась водой из бутылки, выпила что-то из своего пузырька и вроде как стала успокаиваться.

Спрашивать ее еще о чем-либо мне больше не хотелось. Настроение заметно упало.

- Танечка совсем забросила дочь. И даже в некоторой степени ее винила. Малышка была очень похожа на отца и этим бередила ей душу. Как рассказывала мне потом Рада – одна из цыганок, Таня возненавидела всех вокруг. И даже Сашу. Кляла за то, что он посмел лишить ее будущего и мечты, а сам взял и умер на чужой войне. И теперь у нее нет ничего – ни былой красоты, ни желания петь, ни мужа, ни жизни. А дочка только раздражала… Бедная моя внученька… Если бы я только знала… Я бы прилетела… Забрала их домой…

- Тише, Римма Семеновна, успокойтесь…

- Но Таня не звонила и не писала… Оказалось, она совсем опустилась, Ева… На самое дно, ниже которого только бездна ада. Отвела свою дочку цыганам и продала за очередную дозу. В эту же ночь она умерла от передозировки героином…

Нет-нет-нет-нет!

Так не бывает!

Не бывает таких совпадений.

Ведь нет?

Сколько же на свете матерей, продающих собственных дочерей за дозу? Когда мир сошел с ума настолько, что подобное безумие перестало быть единичным случаем?

Интересно, что же стало в итоге с девочкой? У нее же вот и бабушка нормальная имеется. А вдруг и у меня где-то есть бабушка? Такая же печальная старушка, потерявшая связь с беспутной дочерью…

- А где сейчас ваша внучка?

В ответ на мой вопрос, Семеновна разразилась громким плачем.

- Ева! – рявкнул Егор, и посмотрел на меня, как на врага народа. Словно я не я, а фашист, целящийся из автомата в несчастную старушку. – Внучка – это Геля.

- Та самая Геля? – уточнила на всякий случай, имея ввиду подружку Егора из приюта, которая умерла (от чего именно я так и не поняла).

- Да. Та самая Геля, - подтвердил мои подозрения Королев. – Все, хватит слез и разговоров! Загружаемся в машину и поехали.

Раскомандовался.

Милый такой.

Молча помогла старушке сесть в автомобиль. Молча забралась на свое место. Прямо чувствовала, как от котеночка исходят в мою сторону вибрации негодования. Все же Семеновну он очень любил и видно, что переживал за эмоциональное и физическое состоянии бабушки.

Весь оставшийся путь до Калиновки проделали в удрученной тишине, нарушаемой лишь заунывными ретро-хитами радиостанции. От завываний Челентано, своеобразной манеры Лещенко, покрытых вековой пылью Самоцветов и прочих престарелых звезд музыкального небосклона, мне казалось, что я сама беспощадно старею и с каждой нотой, приближаюсь к паркинсону и маразму.

В какой-то момент я просто не выдержала и выключила идиотскую магнитолу. Не то чтобы я очень разбиралась в музыке, или имела какой-то исключительный тонкий слух, или была приверженцем определенного жанра, НЕТ… Просто на сегодня унылой тоскливой фигни и так через край.

А как хорошо начинался этот день…

А ведь еще даже не вечер!

К кладбищу мы подъехали ближе к десяти утра. Островок лиственного леса, хранящий останки людей и судеб встречал мертвой тишиной, шелестом листьев и ядовитыми пятнами ярких искусственных цветов, мелькающих под покосившимися крестами и гранитными памятниками среди кованых оградок, выкрашенных в голубой и темно-зеленый.