Элизабет

Субботним утром я пребывала в уверенности, что все соседи в округе были готовы с минуту на минуту проснуться, когда пыталась запустить газонокосилку, глохнущую каждые несколько секунд. Раньше за газоном ухаживал Стивен, и у него прекрасно все получалось, а вот мне не так повезло.

— Давай же, — я дернула цепь еще раз, чтобы запустить двигатель, и после нескольких плевков он сделал еще рывок и заглох. — Господи Боже! — я пыталась снова и снова, мои щеки покраснели, когда несколько соседей с разных концов улицы выглянули из окон своих домов.

Когда я собралась дернуть цепь еще раз, на мою руку опустилась чужая рука, и я подпрыгнула от неожиданности.

— Стоп, — проворчал Тристан, его брови сошлись к переносице и глаза были наполнены раздражением. — Что, черт возьми, ты делаешь?

Я нахмурилась, глядя на его плотно сжатые губы.

— Стригу свой газон.

— Ты не стрижешь свой газон.

— Да, стригу.

— Нет, это не так.

— Тогда, что я делаю? — задала я очевидный вопрос.

— Будишь весь чертов мир, — пробормотал он. — Я уверен, люди в Англии уже проснулись.

— Просто перестань болтать.

Хмммм. Он набросился на меня, обвинив в том, что я всех перебудила, хотя не был похож ни на сову, ни на жаворонка. Он оттолкнул газонокосилку прочь от меня.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Стригу твой газон, так что можешь перестать будить весь мир, включая Англию, — я не знала, плакать мне или смеяться.

— Ты не можешь стричь мой газон. К тому же, полагаю, она сломана, — через несколько секунд после того, как он дернул цепь, газонокосилка запустилась. Просто замечательно, вот он — закон подлости.

— Все-таки, я серьезно. Ты не можешь стричь мой газон.

Он ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на меня. Тристан покатил газонокосилку по густой траве, просто чтобы закончить свою работу — ту работу, которую я никогда не просила его делать. Я была в шаге от того, чтобы продолжить спор с ним, но потом вспомнила слухи о том, что он якобы убил кошку за то, что та неправильно мяукала, но моя маленькая грустная жизнь достаточно нравилась мне, чтобы рисковать ею.

— Ты проделал огромную работу с газоном, — сказала я, наблюдая за тем, как Тристан выключил газонокосилку. — Мой муж… — я сделала паузу. — Мой покойный муж косил траву по диагонали. И он говорил: «Детка, я сгребу срезанную траву завтра, я слишком устал сейчас», — я усмехнулась, глядя на Тристана, но в действительности я ничего не видела. — Скошенная трава оставалась там, по меньшей мере, на неделю, может, на две, что было очень странно, потому что он ухаживал за газоном гораздо лучше других. Но, все равно, мне нравились эти обрезки, — мое горло сжалось, и на глазах появились слезы. Я повернулась спиной к Тристану и вытерла те немногие, что не упали. — В любом случае, мне нравятся диагональные линии, которые ты сделал.

Глупые воспоминания. Я схватилась за белую металлическую ручку и открыла переднюю дверь, но мои ноги замерли, когда я услышала его.

— Они подкрадываются вот так исподтишка и ударяют тебя в спину, — прошептал он странным и тихим голосом, ни к кому не обращаясь, как заблудшая душа, целующая своих близких на прощание. Его голос звучал чуть мягче, чем раньше: он был все таким же глубоким и немного грубым, но теперь прибавилась капля уязвимости, которая была глубоко спрятана в нем. — Маленькие воспоминания.

Я повернулась к нему лицом, а Тристан прислонился к газонокосилке. В его взгляде было гораздо больше жизни, чем я когда-либо у него видела, но это была печальная, сломленная жизнь. Страдающие штормовые глаза. Я вдохнула, просто чтобы удержаться от падения.

— Иногда я думаю, что маленькие воспоминания хуже, чем большие. Я могу справиться с воспоминанием о его дне рождении или о дне его смерти, но вспоминая такие маленькие детали, как он стриг газон, или как читал комиксы в журнале, или как однажды курил сигарету в канун Нового года…

— Или как она завязывала шнурки на обуви, или перепрыгивала лужи, или касалась моей ладони указательным пальцем и всегда рисовала сердце…

— Ты тоже кого-то потерял?

— Свою жену.

Ох.

— И сына, — прошептал он тише, чем раньше.

Мое сердце разбилось, откликаясь на его страдания.

— Мне так жаль. Я даже не могу представить… — мои слова, словно поблекли и затихли, в то время как он смотрел на свежескошенный газон. Мысль об угрозе потерять любовь моей жизни и мою маленькую девочку была невыносима. Я бы не смогла жить дальше.

— То, как он произносил свои молитвы, то, как писал свои записки наоборот, то, как он ломал свои игрушечные машинки, просто чтобы починить их… — голос Тристана задрожал, как и его тело. Он больше не говорил со мной. Мы оба жили в наших собственных мирах маленьких воспоминаний, и даже несмотря на то, что мы были на расстоянии, нам каким-то образом удалось почувствовать друг друга. Одинокий и страдающий человек всегда узнает родственную душу. И сегодня, впервые, за всей этой разросшейся бородой я увидела настоящего Тристана, одинокого человека.

Я видела в его глазах, как его несчастную душу переполняют эмоции, когда он, не говоря мне ни слова, надел наушники и начал сгребать всю срезанную траву.

Люди в городе называли его мудаком, и я видела почему. Он не был милым или общительным, он был сломлен во всех возможных и невозможных местах, но я не могла обвинить его в холодности. Правда была в том, что я немного завидовала способности Тристана убегать от реальности, способности закрывать себя от окружающего мира. Должно быть, это приятно чувствовать себя пустым, и потом, Господь свидетель, я мечтала о том, чтобы уйти в себя ежедневно, но Эмма удерживала меня в здравом уме.

Если бы я потеряла и ее тоже, то попыталась бы очистить свой разум от всех эмоций, от всей боли.

Когда Тристан остановился, закончив с работой, его ноги не двигались, но грудь резко поднималась и опускалась. Он повернулся ко мне, его глаза покраснели, а мыслями, возможно, он был далеко отсюда. Рукой он вытер лоб и прочистил горло.

— Сделано.

— Не хочешь позавтракать? — спросила я, поднимаясь. — Я сделала достаточно, хватит для нас обоих.

Он моргнул, а затем начал толкать газонокосилку назад к моему крыльцу.

— Нет, — он пошел к своему крыльцу, исчезая из вида, пока я продолжала стоять. Я закрыла глаза, положила руки на сердце, и на один короткий момент тоже потеряла себя.

Элизабет

Следующим утром я решила зайти в автомагазин Таннера, чтобы увидеться с другом, так как он приглашал меня ранее. Эмма, Бубба и я поехали в город под исполнение Эммой собственной версии саундтрека Frozen. На фоне этого раздражающего безумия Бубба казался приятным молчаливым собеседником.

— Дядя Ти! — заорала Эмма, бросаясь к Таннеру, чья голова была скрыта под капотом автомобиля. Таннер обернулся, его белая форменная рубашка была покрыта маслянистыми пятнами, так же, как и его лицо.

Он поднял ее на руки и закружил вокруг, прежде чем обнять малышку.

— Хэй, коротышка. Что это у тебя за ухом? — спросил он ее.

— У меня ничего нет за ухом!

— О, я думаю, ты неправа, — он вытащил свой верный четвертак из-за уха Эммы, отчего она весело рассмеялась. Я тоже улыбнулась, наблюдая за ней. — Как ты поживаешь?

Эмма с улыбкой начала рассказывать побуждающую к размышлениям историю о том, как однажды я позволила ей нарядиться в фиолетовую пачку, радужные носки и в футболку с зомби-пингвинами.

Я улыбнулась. Таннер не сводил с нее глаз, как будто действительно был заинтересован в ее истории. Несколько минут спустя Таннер отослал Эмму вместе с Гэри, одним из его рабочих, и с ворохом однодолларовых купюр, чтобы она атаковала автомат с конфетами. Я могла слышать, как весь путь до автомата дочка пересказывала по-новому историю о том, как ее наряд подошел бы бедному Гэри.