Перечитав еще раз это бессвязное письмо, Тони аккуратно сложил его, вложил в конверт и запихнул в свой пустой ранец. К чему делать из себя посмешище? И чего ради беспокоиться, поймет или не поймет тебя кто-то, пусть даже Джулиан? Ну его к черту, это их понимание! Некоторое время он без всякого чувства досады или раздражения смотрел на потоки дождя. Идет и пусть себе идет, когда-нибудь да перестанет! Немного погодя он спустился в кафе, помещавшееся в нижнем этаже маленького отеля, и подсел к почтальону и леснику, которые сидели за чашкой кофе и вели бесконечную дискуссию о качестве местных вин, причем почтальон утверждал, что вино из его собственного виноградника куда лучше первосортных бордоских шато. Он приглашал своих собеседников зайти к нему как-нибудь и проверить это на месте, а пока спросил еще чашку кофе, за которую заплатил Тони.

Когда несколько недель спустя Тони вернулся в Англию, вид у него был далеко не щегольской. Он дошел до самой испанской границы и с величайшим сожалением покинул подножие Пиренеев, чтобы сесть в поезд и отправиться в обратный путь. Ничего!

Жизнь еще не кончена, и много есть миров для тех, кто умеет видеть их за горизонтом. Солнце и дожди разукрасили живыми красками лицо Тони, но лишили красок и формы его одежду, а его подбитые гвоздями башмаки износились и стоптались. Неудивительно, что английский таможенный чиновник отнесся к нему с подозрением и, несмотря на все заверения Тони, настоял на осмотре его ранца. Приятно было сознавать, что он не найдет там ничего, кроме грязного белья.

Опустошив ранец, чиновник с видом бывалого человека, которого не проведешь, перевернул его вверх дном и стал трясти, чтобы посмотреть, не вывалится ли оттуда пакетик с кокаином? Так как ничего подобного не произошло, он величественно отвернулся, предоставив Тони самому укладывать вещи в ранец. Тони с удивлением обнаружил, что его почти не задела грубость этого человека. Идя по перрону в самый конец поезда, к вагону третьего класса, он не без удовольствия поглядывал на пассажиров, которые чуть ли не все с видом глубочайшего удовлетворения пили крепкий индийский чай. А почему бы и нет? Я бы сказал, чашка крепкого чаю так хорошо освежает.

В Лондоне его встретила кроткая Маргарит, и они, как было условлено, сразу отправились за город. На улицах повсюду были расклеены плакаты, огромные буквы которых извещали о съезде тред-юнионов, о мистере Болдуине [122] и об угрозе для страны. Тони не обратил на них внимания, он рассказывал о том, что видел, расспрашивал Маргарит, как она проводила время, и радовался тому, что она с ним ласкова и, по-видимому, довольна, что он вернулся. Пока они шли по перрону, им попались на глаза еще целые серии плакатов, и Маргарит купила три-четыре вечерних газеты, которые стала торопливо просматривать, как только они сели в машину.

— О Тони! — воскликнула она. — Ты думаешь, они действительно это сделают?

— Что сделают?

— Да объявят всеобщую забастовку!

— А разве уже дошло до этого? — спросил Тони, заинтересовавшись. — Я с самого отъезда не заглядывал в газеты. Джулиан, кажется, что-то говорил об этом, да я забыл. Вряд ли забастовка будет всеобщей — с виду все как будто идет своим чередом.

— Говорят, она начнется дня через два-три, а сейчас у них все время идут какие-то конференции.

Какой ты чудак, Тони! Ты совсем не интересуешься, вещами, которые касаются нас всех! Подумать только, ведь нам, может быть, придется голодать!

— Что зря волноваться заранее, этим делу не поможешь, а насчет того, что придется голодать, не беспокойся — я когда-то ловко умел раздобывать все, что нужно. И потом, это просто блеф с обеих сторон.

А впрочем, меня все это мало касается.

— Но тебя это должно касаться, — с возмущением сказала Маргарит, словно его безразличие оскорбляло ее лично. — Как ты можешь сидеть спокойно и говорить мне, что тебя не касаются эти ужасные вожаки тред-юнионов, замышляющие гражданскую войну и предательство.

— Пф! Что ж тут такого! Они только стараются добиться лучших условий для себя и своих товарищей. А если они собираются воевать с дельцами, им предстоит бороться со спевшейся шайкой мерзавцев.

— Тони, как ты можешь идти против своего собственного класса?

— А разве я принадлежу к какому-нибудь классу?

Мне кажется, он давно потерял меня. Во всяком случае, газеты никак на меня не повлияют. По-моему, вся эта история похожа на то, как лев и осел поссорились из-за добычи, которую они еще не захватили, а в это время пришли другие звери и захватили ее. И правильно сделали. Чума на оба ваших дома!

Маргарит прикрылась газетой и смахнула горестную слезинку. По-видимому, она утешала себя мыслью о его ненормальности, иначе ей пришлось бы счесть его грубой скотиной. Правду сказать, Тони уже раскаивался, что так резко осадил ее любовь к сенсациям, — но это так внезапно резануло его, — ему не хотелось ссориться с Маргарит. Поэтому он принялся весело болтать о всяких пустяках, пока на лице ее снова не появилась улыбка. В то же время Тони чувствовал, что он далеко не так равнодушен к тому, что кругом происходит, как ему показалось сначала.

Он вспомнил стихи Честертона [123] об английском народе, который еще не заговорил. Не собирается ли он заговорить теперь? И добиться своего. Тони знал, какое жгучее негодование накопилось в народе, и не из-за низкой заработной платы (в конце концов в Англии платили лучше, чем в большинстве других стран), а из-за ужасных бытовых условий и невообразимо глупого, заносчивого высокомерия того класса, который живет за счет трудящихся. Если это прорвется наружу, кое-кому туго придется! Но на одном негодовании далеко не уедешь, а что можно сделать без оружия против танков и пулеметов? Во всяком случае, это будет гнусная, мерзкая драка, и тем более нелепая, что в Англии ни одна душа не верит, будто революция может что-то изменить. Конечно, ничто не изменится. Единственная успешная революция — это революция в умах и сердцах человеческих.

А для этого нет нужды прибегать к насилию.

Следующие два дня пролетели быстро и без всяких неприятностей. Тони потратил много времени на уничтожение старых бумаг и разделил все свое личное имущество на три кучки: одна предназначалась к уничтожению, другая для раздачи и третья для продажи. Удивительно, каким количеством ненужного хлама обрастает человек. Потом приходится обзаводиться домом, чтобы хранить его, и вот уже ты прикован к нему, как узник за ногу. Какое безумие покупать недвижимость» в вечное владение «, когда остается жить каких-нибудь сорок — пятьдесят лет.

Единственный смысл приобретать имущество в том, чтобы обеспечить семью, а кто серьезно думает об этом в прежнем смысле слова, теперь, когда капитал текуч, как вода, и когда вследствие громадных наследственных пошлин владение теряет для потомков всякую ценность? А само отцовство — зачастую простая случайность или даже, хуже того, — тщеславие, чтобы было о чем поговорить в клубе. Прежде чем заводить ребенка, двое людей должны были бы страстно, до боли томиться желанием иметь его…

Больше всего Тони обрадовал длинный дружеский разговор, который состоялся в день его приезда, после обеда, у него с Маргарит. Избегая денежных и каких-либо других спорных вопросов, например, его намерения бросить службу, он стал говорить с ней в духе своего неотправленного письма к Джулиану. Они переговорили о многом, начиная с первых дней, проведенных вместе в Париже, хотя так и не коснулись по-настоящему самого существа своих взаимоотношений. Маргарит показалась ему, в общем, удивительно благоразумной, она выслушала без всяких неприязненных замечаний его несколько запутанный рассказ о его переживаниях и как все это нарастало в нем. Она даже соглашалась с ним, когда он, как бы нащупывая почву, попробовал заговорить о том, что намерен сократить свои материальные потребности, Маргарит сказала, что и ей самой до смерти надоели всякие балы и вечера, — это, впрочем, было неудивительно, так как за последние две недели она выезжала по крайней мере раз десять или двенадцать.