— В Тунис? Зачем? По делу?

— Да, и на этот раз по настоящему делу.

— Боюсь, что вам не удастся поиграть там в гольф.

Тони не мог удержаться, чтобы не пустить на прощание маленькой парфянской стрелы.

— Ну, как сказать. Я слышал, что в Сахаре замечательные поля для гольфа. До свидания.

На Пикадилли Тони распрощался с Мартлетом, пожалев, что предлог, придуманный им, чтобы уйти от Эвелин, не позволял ему проводить капитана и дослушать его рассказ об экспедиции. Теперь эта история останется для него навсегда незаконченной, а все потому, что приходится лгать людям, вместо того чтобы сказать откровенно: «Я ухожу» или «Я не смогу увидеться с вами до вашего отъезда». Досадно, что ведь все знают: под этой ложью скрывается отсутствие мужества заявить обо всем честно. И вот в чем громадное преимущество кафе перед частным домом — там вы не гость, вы платите за место и за то, что выпьете, и можете уйти, когда вздумается. Этим и объясняется страсть молодежи к ресторанам — на кой черт им быть рабами семейного круга и хозяйки отеля?

Улицы были еще грязными после утреннего дождя, но Тони все же решил идти домой пешком. Ему необходимо было перед тем, как лечь спать, переварить метаморфозу, происшедшую с Эвелин… В сущности, ничего не поделаешь. Он просто должен привыкнуть к факту, что Эвелин, жившей в его памяти, больше не существует. До сих пор, когда он думал о ней, он всегда представлял себе свою Эвелин живущей где-то на белом свете, а теперь должен примириться с фактом, что она для него мертва, как если бы он сам присутствовал на ее похоронах.

Холодный северо-западный ветер сгонял тучи, а когда Тони свернул на более темную улицу, то увидел, что кое-где уже проступают бледные звезды. Он грустно раздумывал о том, что все, кого он знал и любил до войны, либо умерли, либо стали ему чужими и так или иначе ушли из его жизни. Но его ли это вина? Весьма возможно, но тем не менее это факт и довольно прискорбный. В самом деле, пора ему как-то обновиться, найти новый стимул к жизни.

Посетить оазисы Туниса придумал Уотертон, Он провел часть войны в Египте и Палестине и с тех пор сгорал желанием вернуться туда. Путешествие в Египет или Палестину было ему не по карману — слишком дороги были там излюбленные туристские лежбища, да и сама мысль об организованном турне была ему противна, — но он выкапывал всевозможные сведения о Тунисе и открыл, между прочим, весьма ценный и интересный факт, что во многих местах существуют очень дорогие отели для американцев и англичан (рекламированные) и дешевые (нерекламировамные) для французов. С помощью этих сведений и расписаний поездов Уотертон составил смету расходов трехнедельного путешествия, благоразумно накинув двадцать пять процентов на всевозможные случайности и неожиданности. Так как в то время английские фунты во Франции котировались высоко, поездка должна была обойтись им довольно дешево.

Единственное затруднение состояло в том, что для посещения двух-трех самых интересных мест нужно было нанимать машину, но Тони предложил взять этот расход на себя при условии, что во всем остальном будет соблюдаться самая строгая экономия.

. Они без затруднений наметили день отъезда. Этой зимой в Лондоне давался цикл концертов инструментальной музыки, и Тони хотелось непременно прослушать их все. Поэтому они решили выехать на другой день после заключительного концерта. Тони вернулся с концерта в приподнятом настроении. Ему особенно понравились трио Гайдна, тонко и сложно разработанный септет Моцарта для струнных и деревянных духовых инструментов и небольшая пьеса Генделя для струнного оркестра, отличавшаяся подлинным поэтическим чувством и совсем непохожая на его напыщенные оратории. Вечер показался Тони необыкновенно добрым прощальным напутствием перед его путешествием, начала которого он ждал с таким радостным нетерпением. Единственно, о чем он сожалел, было то, что Маргарит не пожелала поехать с ними.

Опасаться же следовало только освоенных и европеизированных оазисов. Но сомнения его смягчались уверенностью, что Маргарит это путешествие не доставило бы никакого удовольствия, а опасения — надеждой, что от жизни аборигенов хоть что-нибудь да сохранилось.

Тони тихонько вошел, открыв дверь своим ключом и стараясь не разбудить Маргарит, на цыпочках прошел к себе в комнату. Он рассчитывал увидеться с ней утром и сговориться, где и когда они встретятся после его возвращения. Небольшой чемодан и рюкзак, которые он мог свободно нести сам, не прибегая к услугам носильщиков, лежали, упакованные, около кровати. Он сунул в них еще две-три вещи, которые забыл уложить, и, так как в чемодане оставалось еще свободное место, положил в него легкий летний костюм — может быть, там, далеко на юге, уже жарко.

Тихонько напевая фразу из Генделя, оставшуюся у него в памяти, он подошел к книжным полкам и, стоя спиной к двери, раздумывал, какие книги ему взять с собой и брать ли их вообще. Над этим всегда приходится думать… Услыхав резкий голос Маргарит, он вздрогнул и быстро обернулся.

— Тони!

— Как ты меня напугала, — сказал он. — Я не слышал, как ты вошла. Надеюсь, я не шумел и не разбудил тебя?

Маргарит не ответила на его вопрос. Она, очевидно, только встала с постели, так как закуталась в халат и забыла надеть туфли. Она была очень бледна, в глазах застыло какое-то странное, напряженное выражение.

— Тони! — снова воскликнула она, и в голосе ее послышалась с трудом сдерживаемая ненависть, заставившая его содрогнуться: — Кто эта женщина?

Я должна знать.

— Какая женщина? — спросил, недоумевая, Тони и пошел в другой конец комнаты зажечь газ в камине, чтобы она не простудилась. — Разве есть хоть одна знакомая мне женщина, которую бы ты не знала?

— Не пытайся увиливать. Я говорю о женщине, к которой ты постоянно ездишь за границу. Кто она такая?

Тони вздохнул и несколько раз провел рукой по волосам — это всегда означало у него досаду.

— А если я торжественно поклянусь тебе, что такой женщины не существует и что когда я уезжаю, то уезжаю либо один, либо с кем-нибудь вроде Уотертона, ты мне поверишь?

— Нет! Потому что это неправда. Зачем тебе нужно постоянно куда-то уезжать, если не для того, чтобы встречаться с кем-то тайком. Не беспокойся, рано или поздно я все узнаю. Если ты не хочешь назвать мне эту, может быть, ты назовешь имя той женщины, с которой жил недели две назад в Резиденси-отеле?

Мне это может понадобиться, если я решу развестись с тобой.

Тони был настолько огорошен, что несколько минут молча смотрел на нее, вытаращив глаза, сознавая в то же время, что она принимает его растерянность за признание своей вины.

— Господи, боже мой! Кто тебе мог сказать такую чушь? — воскликнул он наконец.

— Не все лк равно, кто сказал, — возразила она жестко. — У меня есть свои источники информации.

Кто она?

— Ну, хорошо, — сказал Тони медленно и, достав трубку, принялся набивать ее. — Во-первых, я не жил там, а только обедал в половине восьмого и ушел в десять с неким капитаном Мартлетом. Женщина, о которой идет речь, моя двоюродная сестра, Эвелин Моршед, которую я не видел с… ну да… с 1909 года.

В настоящее время она где-то за Суэцем, держит путь в Бомбей, где должна встретиться со своим мужем.

— И ты думаешь, я этому поверю? — спросила презрительно Маргарит. — Ты можешь это доказать?

— А ты думаешь, я позволю тебе сомневаться в моем честном слове? — проговорил Тони, вспыхнув, — Впрочем…

Он подошел к своему письменному столу, порылся в каких-то бумагах, вернулся, держа в руках письмо Эвелин, и передал его Маргарит. Странно, подумал он, что ревность, обычно столь слепая, обладает иногда инстинктивной проницательностью: Эвелин одна из двух женщин, к которым Маргарит могла не без основания испытывать ретроспективную ревность. Она никогда этого не узнает, не узнает и того, что если бы Эвелин осталась прежней…