Старая лиственница стояла близко от воды. Не стояла, а висела на горизонтальных корнях. То ли подмыло когда-то её корни водой, то ли скотина подрыла, а может, человек побаловался с лопатой — червей искал или так, для забавы, копнул, только оказались эти корни раздетыми. Но лиственница не хотела сдаваться и упорно цеплялась за землю. Три толстых корневых отростка переплелись друг с другом, оголённые примерно на метр, и горизонтально врезываются в уступчик земли, так что тяжёлое дерево стоит на них, как на вытянутых руках.

Я обошёл озеро кругом и оказался как раз напротив лагеря. Ширина озера здесь была метров триста. Иван на берегу накачивал насосом резиновую лодку.

— Иван, приве-ет! — крикнул я.

— Привет! — Он помахал мне рукой.

Немного погодя я начал подниматься на гору. У подножия она была не очень крутая, но, чем выше, тем становилась круче. Деревья тут не могли удержаться, почти не было кустарников и трав. Только мох рос на камнях. Он был оранжевый, похожий на ржавчину, и казалось, что это камни заржавели от старости.

Я уже привык к горам, и мне нравилось одолевать их непрочную крутизну. Отчего-то идти было неудобно. Рюкзак, что ли? Я надел его на обе лямки, чтоб не мешал. Нет, всё равно… А, сообразил. Недостаёт горного молотка. Я всегда держал его за головку и опирался на рукоятку, как на трость.

Солнце вдруг скрылось, день померк. Я взглянул на небо. Густая чёрная туча, проглотившая солнце, висела прямо над головой. Кажется, в самом деле будет дождь. Напророчил Иван. С вершины горы озеро виднелось далеко внизу и отсюда, с высоты, казалось меньше. А туча была близко. Пожалуй, если хорошенько размахнуться да швырнуть в неё камень — долетит.

За озером широким полукольцом поднимались горы, редко — с оголёнными серыми боками, а больше — в зелени лесов. А что это там синеет? Река? Нет, тоже озеро. И ещё одно. Словно кто-то плеснул в огромную зелёную чашу голубой воды.

— Э-эй! — кричу я. — Э-эй! Ого-го-го-о!

Никто не отвечает. Может, они вон за той гривкой? Не стоит идти вниз. Не работают же они в лесу из старых лиственниц, что тянется у подножия горы и в долине. Геологам подавай голую землю, красоты природы для них — между прочим, в порядке развлечения.

— Ого-го-го-о!

— Го-го-о!..

Эхо? Нет, кажется, Карписа голос. И собака лает. Тузик, конечно. Гривка загораживает склон горы. Добираюсь до неё и прежде чем успеваю подняться на этот горный выступ, вижу Тузика. Он стоит на задних лапах, опираясь передними на старый, обросший мхом камень, и с любопытством смотрит на меня.

— Ура! — через минуту кричит Карпис. — Походная кухня прибыла!

— Как ты догадался? — удивляется Светлана.

Я не хочу присваивать чужие заслуги.

— Иван послал.

Марков стоит, чуть опираясь на молоток, лицом ко мне и спиной к обрыву — гора в этом месте почти отвесная, как стена, падает вниз. Если он неосторожно пошевельнётся, то будет лететь чуть ли не тысячу метров, тут не за что зацепиться — ни бугорка, ни кустика, только камни.

— А мы уже досадовали, что придётся работать голодными, — улыбаясь, говорит Марков.

Разве он не видит, что у него за спиной? Задрал голову:

— Подозрительные тучки.

Знает он, что за спиной обрыв. Но ему не страшно. Привык. Сколько уже лет он так ходит по горам? Он ходит по горам, как по улицам.

Мне нравится, как Марков невозмутимо стоит спиной к обрыву. Мне нравится, как он улыбается. Как он спокойно говорит: «Подозрительные тучки». Как он утром воспитывал Тузика. Всё мне в нём нравится.

— Ты иди в лагерь, Гарик, — говорит Светлана.

— Иван обещал приготовить обед, — успокаиваю я её.

— Пусть останется, — вмешивается Карпис. — Ему интересно…

— Оставайся, Гарик, — говорит Марков. И смотрит на Светлану. — Пошли?

— Пошли, — кивает Светлана.

Они с Марковым идут впереди всех и отчаянно спорят возле каждого обнажения. Я не очень понимаю, о чём они спорят. Светлане, видно, хочется, чтобы горы рассказывали именно то, что нужно геологам для подтверждения каких-то гипотез, и она усердно тянет Маркова на свою линию. Но похоже, что она пытается подогнать задачку под ответ. Вот, опять заспорили.

— Но здесь же явно полосчатое расположение.

Это — Светлана.

— Нет, не полосчатое. Есть некоторая ориентировка в определённом направлении, но это ещё не полосчатость.

В голосе Маркова — сдержанная убеждённость. Я бы не мог спорить с геологом, который говорит таким тоном. Ясно, что он прав. Мне ясно, но не Светлане.

— Послушай, Серёжа…

Ветер нагнал уже целое стадо туч, они накрепко спрятали солнце, наползали друг на друга, расходились и снова тянулись одна к другой, словно сговариваясь сыграть какую-то злую шутку. Вдалеке сверкнула молния, и глуховато, предупреждающе громыхнул гром.

— А, дьявол! — сердито проговорил Марков.

Светлана не обратила на гром никакого внимания.

Наверное, Маркову было немного жаль Светлану — он смотрел в её загорелое огорчённое лицо и ждал ещё каких-то доводов. Но Светлана молчала. Тогда Марков сказал:

— Знаешь, со мной тоже сколько раз так бывало. Ходишь один — всё время попадается то, что нужно. А когда пытаешься кому-то показать — ну скажи, как чёрт подшучивает, куда-то пропадает, и всё.

Я думаю, Маркову тоже хотелось, чтобы горы говорили то, что нужно геологам. Но он не желал подгонять свои мысли под их каменный язык. Он придирался к горам, придирался к Светлане, он хотел знать наверняка, что там спрятано, в серой утробе гор.

Возле одного нагромождения камней, обросших рыжим мхом, Марков и Светлана стоят долго. Они бьют молотком по камням, рассматривают изломы, какой-то камень Марков даже поднёс ко рту и полизал излом языком.

— Не понимаю, как попали сюда эти породы, — с недоумением говорит Светлана.

— Ты должна понять и объяснить.

— Если бы посидеть здесь месяц…

— Только десять дней, — неумолимо возражает Марков.

— Очень жёсткие сроки.

— Знаю. Но смягчить не могу.

Карпис и Жук издали прислушиваются к их спору.

— А что удивительного в этих камнях? — спрашиваю я Карписа. — По-моему, они такие же, как все.

— Это ксенолиты, — объясняет Карпис, — совершенно другие породы, как бы чужая маленькая гора в большой горе. Иногда они могут растворяться в общих породах, если ещё идёт в это время активный процесс горообразования. Как, скажем, масло бросишь в горячую кашу — оно растворится. А если бросить в холодную — оно останется комком. Вот и эта гривка — вроде куска масла в холодной каше.

Опять громыхнуло, на этот раз где-то близко, и раскаты грома долго звучали над горами.

Светлану начинающаяся гроза по-прежнему не занимает.

— Ладно, Серёжа, мы посмотрим ещё. Ты дай нам неделю дополнительно.

— Где я возьму тебе целую неделю? — возмутился Марков. — Три дня ещё посмотри.

Теперь сердитый старик-гром почти беспрестанно гонялся за проказницей молнией, но она ловко пряталась в тучах, и гром только попусту злился, бегая по горам. Тучи тяжело набрякли влагой; казалось, вот-вот безудержно хлынут на землю тугие холодные струи.

— Шабаш, — сказал Марков, — идём домой. Не пригодились, Гарик, твои бутерброды — теперь уж в лагере пообедаем.

Мы успели до дождя добраться к озеру. Тучи всё перестраивались, точно дрались за лучшее место, носились низко над землёй и всё не могли приладиться, где сбросить первые капли. Зато ветер хозяйничал вовсю: вздымал на дороге чёрный смерч пыли, шумел в лесу, взбаламутил озеро. Сухие ветки то и дело с хрустом обламывались с лиственниц.

Я сказал, что Иван надул лодку, и никому не хотелось идти в обход озера — надеялись, что на лодке удастся добраться быстрее. И теперь мы стояли на берегу и хором, по команде Маркова, орали:

— Ива-ан! Ива-а-ан! Ло-о-дку-у!

Ветер относил наши голоса в сторону, и Иван не слышал. Первые капли дождя, крупные, как вишни, брызнули наконец с небес.