Она вспомнила о Прохорове. Что с ним? Сумеет ли Андрей Ильич ему помочь?

«Надо идти», — подумала Юлька.

А сама стояла у неприбранного, неуютного стола, зажав в руке ключ от квартиры. Потом положила ключ, взяла чашку с недопитым кофе и тарелку с хлебом и понесла в кухню. Поставив всё это на кухонный шкафчик возле выключенной электроплитки, Юлька решительно сняла пальто.

«Он не скоро придёт, — думала Юлька. — Что это за безобразие — живёт в таком беспорядке! Вот я сейчас тут всё переверну…» И, больше не размышляя, она принялась хозяйничать, точно в своей квартире.

На первых порах ей повезло: ящик возле печки был до половины наполнен углём. И дрова лежали тут же. Юлька растопила печь, спиной чувствуя пронизывающий холод, царивший в доме. За водой пришлось идти к колодцу — воды в ведре оказалось на донышке. Потом Юлька сбегала к тёте домой за котелком с извёсткой, решив выбелить печь, да заодно прихватила уж и хорошую мягкую тряпку, которой тётя мыла пол.

Юлька не отличалась особой застенчивостью, и небольшое ощущение неловкости, которое она вначале испытывала в чужом доме, скоро прошло. Протирая влажной тряпкой запылённые подоконники, Юлька даже вообразила себя той самой невестой доктора, чью фотографию она повернула лицом к стене. Она приехала, а Андрей ничего не знает. Придёт в чистую квартиру, увидит и опешит. «Юля! Ты…» Дальше Андрей Ильич подбегал к Юльке с раскрытыми руками, обнимал её и прижимал к своему чёрному пиджаку, как это делают герои кинофильмов.

Юлька успела навести порядок в комнате, и выбелить нагревшуюся печь, и прибрать посуду… Ей оставалось домыть пол в кухне, когда на крыльце послышался подозрительный скрип. Юлька вздрогнула и распрямилась, держа в руке мокрую тряпку. Дверь отворилась, и вошёл хозяин.

Он и не подумал подбежать к Юльке с раскрытыми руками и прижать её к своему чёрному пиджаку, как это сделал бы герой популярного кинофильма. Он стоял в распахнутом пальто и в сдвинутой на затылок пыжиковой шапке и смотрел на Юльку с таким недоумением, словно она была странным человеком, каких он никогда в жизни не встречал. Но Юлька, представив себя со стороны, ничего странного не обнаружила. Растрепавшиеся волосы спустились на лоб. С тряпки течёт на пол мутная струйка воды. Ну и что?

— Вы…

Андрей Ильич растерянно помолчал, и Юлька взяла на себя инициативу в затруднительном разговоре.

— Ну и что? — сказала она. — Что особенного? У меня каникулы, и я очень люблю мыть полы. Не нужно из этого делать трагедию.

Насчёт трагедии — это было папино выражение, и оно кстати (по её мнению) пришло Юльке на ум. На маму, по крайней мере, папин афоризм производил впечатление.

— Нет, это невозможно, — хмуро проговорил Андрей Ильич. — Я же вас не просил.

— Такой пустяк, — сказала Юлька. — Я сама сообразила.

Доктор вдруг весело рассмеялся.

— В школе достаётся, а? — лукаво прищурясь, спросил он.

— Кому? Мне?

— Нет. Учителям от вас.

Юлька сдержанно хохотнула.

— А всё же вы это бросьте, — попросил Андрей Ильич.

— Домою, — возразила Юлька. — Немного осталось.

Он больше ничего не сказал. Потопал у порога, стряхивая с ботинок подтаявший снег, и прошёл в комнату. Через минуту он вернулся с какой-то книгой в руке.

— Это Марья Захаровна оставила вам книги? — спросила Юлька.

— Она, — кивнул Андрей Ильич. — Я немного привёз. А в основном — её книги. Так вы…

— Я принесу вам ключ, — сказала Юлька.

— Не надо. Положите тут, над колодой. И… и спасибо вам! Очень хорошо стало. Я как-то не умею…

— Мужчины все беспомощные, — обобщила Юлька.

Андрей Ильич засмеялся и вышел. Юлька обмакнула тряпку в ведро, принялась выжимать. И вдруг вспомнила о Прохорове. «Что ж я не спросила?» — подумала она.

Распахнув дверь, Юлька выскочила на крыльцо:

— Андрей Ильич!

Он обернулся. По бокам тропинки поднимались снежные отвалы, и Андрей Ильич стоял словно бы в белой траншее.

— Прохоров… он… Ему лучше?

— Да. Пока удалось отстоять.

Он молчал. И Юлька молчала, стоя в одном платье на студёном зимнем ветру.

— Уходите! — крикнул Андрей Ильич. — Простудитесь!

— Не простужусь!

Юлька круто повернулась и убежала в дом. Домывая в кухне пол, она мурлыкала песенку.

Юлька всё-таки простудилась. К ночи у неё разболелась голова, появился жар. Анна Николаевна, заметив Юлькино разгоревшееся лицо, разволновалась.

— Да что ж это, Юлечка? Где ты простудилась? На лыжах, что ли, каталась?

— На лыжах, — сказала Юлька.

Она не рассказала тёте о своём воскреснике в квартире доктора. А на лыжах после обеда и в самом деле успела покататься. Выходило, что почти и не соврала.

Но сама-то Юлька знала, что простудилась она там, на крыльце, когда выскочила спросить о Прохорове. Она вспомнила доктора — аккуратного, подтянутого, в белой рубашке с галстуком и в незастёгнутом коротком пальто, как он обернулся на тропинке между снежными валами и смотрел на неё. И Юльке было ужасно досадно. Встрёпанная, она была и, наверное, смешная. Ей не то было досадно, что простудилась, а то, что Андрей Ильич застал её такую — с мокрыми руками и с выбившимися на лоб волосами. «Не мог прийти позже, — огорчалась Юлька, — когда бы я всё сделала! Всё бы сделала и ушла, как невидимка».

— Пойду я, Андрея Ильича позову, — сказала тётя. — Пусть посмотрит…

— Не надо! — резко проговорила Юлька.

— Как это — не надо, когда ты вся горишь? Расхвораешься — что мне отец с матерью скажут?

Тётя решительно двинулась в кухню. Юлька вскочила с дивана, выбежала за ней, рванула платок из рук Анны Николаевны.

— Не ходи! — беспокойным хрипловатым голосом сказала она. — Не ходи… Не хочу я твоего доктора. Я убегу… Ты уйдёшь, а я на улицу убегу. Дверь закроешь — в окошко выскочу! Слышишь?

— Вот дурная!.. — Анна Николаевна растерянно всплеснула руками. — Да что ж ты его боишься?

— Я не боюсь. Я не хочу… Не хочу, и всё!

Юлька чуть не плакала.

— Ну, поди, поди ляжь, — ласково, как привыкла говорить с больными, сказала Анна Николаевна. — Сама буду тебя лечить.

Юлька успокоилась. Покорно проглотила аспирин. Выпила два стакана малины. Малина ей нравилась. Дома, когда простужалась, мама тоже поила её малиной. Юльке вдруг захотелось, чтобы мама сейчас подошла к ней, встревоженно заглянула в лицо, пощупала лоб холодной рукой. Тётя пощупала Юлькин лоб, но у тёти рука была жёсткая и вообще совсем не такая, как у мамы.

Юлька чувствовала себя маленькой. Когда на неё наваливалась болезнь, она всегда словно бы сразу становилась на несколько лет младше. Делалась обидчивой и капризной. И ей хотелось, чтобы её ласкали и уговаривали.

Тётя об этом, конечно, не догадывалась. Тётя поместила Юльку на свою лежанку возле печи, накрыла её поверх одеяла шубой, а сама устроилась на диване и заснула. Юлька потела и потихоньку плакала, вытирая слёзы уголком простыни.

В окно заглядывала луна.

Юлька провалялась в постели три дня. Ела антоновку — у тёти за домом было несколько яблонь, и очень мягкая, душистая на них вызревала антоновка — и читала. Закончила «Тысячу душ». Тётя сходила в библиотеку, принесла ей «Госпожу Бовари». Юлька читала с утра до вечера. Тётя возмущалась:

— Что это от книжки тебя не оттащишь! Спать пора. Хворая ведь…

«Совсем как мама», — подумала Юлька. Она отложила книгу, выключила свет.

— Ноги гудут, — в темноте проговорила тётя. — Метель, видно, разгуляется.

«Тоже мне барометр!» — насмешливо подумала Юлька.

Слать ей не хотелось. Когда тётя начала похрапывать, Юлька взяла книгу, ушла в кухню и снова погрузилась в печальную историю госпожи Бовари. Закрыла последнюю страницу уже за полночь. И долго не могла заснуть, перебирая в памяти события чужой и странно близкой жизни.