У Дворца культуры на высоком столбе висели часы. Юлька увидела, что уроки начались десять минут назад. Спешить теперь не стоило. Алексей Иванович никогда не пускал в класс опоздавших, тем более — на контрольную. Юлька подосадовала, что целый: вечер повторяла формулы.

Ноги сильно замёрзли, и Юлька приплясывала под часами. Как раз здесь была остановка автобуса, и прохожие могли предполагать, что Юлька ждёт автобуса. Но глядела она не на дорогу, а в проулок между Дворцом культуры и магазином и потому не заметила Ирину Игнатьевну, которая направлялась в школу.

Увидев Чёрного, Юлька кинулась ему навстречу, не подозревая, что классная руководительница не без удивления наблюдает за ней.

— Давай, — сказала Юлька, хотя Чёрный уже сам протягивал ей портфель и это «давай» было совершенно излишним.

Юлька чувствовала себя немного смущённой — из-за её портфеля пришлось Пашке барахтаться в снегу. Но, с другой стороны, он ведь сам был виноват.

— Что же снег-то не отряхнул, — сказала Юлька, уже завладев портфелем.

Она принялась стряхивать снег с плеч Чёрного. Он взял её руку, небрежно отвёл:

— Да ладно, отстань.

— До свидания, — сказала Юлька.

Чёрный не ответил, но смотрел ей вслед. Юлька обернулась — смотрит. Сделав ещё несколько шагов, опять обернулась. Смотрит, чёрт! Не надо оглядываться. Который час? Вот ведь ползёт время! Всего пол-урока прошло.

— Романова!

Ирина Игнатьевна? Этого ещё недоставало!

— Романова, почему ты не на уроках? И что у тебя общего с этим хулиганом?.. Молчишь? Ну хорошо, в школе поговорим.

До самой школы Ирина Игнатьевна молчала. И Юлька тоже. Шли рядом и молчали. Только снег скрипел под подошвами.

— Я жду тебя в учительской, — строго проговорила Ирина Игнатьевна, когда они вошли в школу.

Юлька долго расстёгивала пуговицы на пальто, потом причёсывалась перед зеркалом. Медленно поднялась по лестнице. «Хоть бы одна была», — подумала возле учительской. И отворила дверь.

Ирина Игнатьевна была одна. Сидела, опершись щекою на руку, за длинным столом, накрытым зелёным сукном с чернильными пятнами. Юлька остановилась напротив, слегка опустив голову в знак того, что сознаёт свою вину.

— Итак, почему ты не явилась на контрольную?

Ирина Игнатьевна обращалась к девятиклассникам то на «ты», то на «вы». Обращение на «ты» в данную минуту означало, что Юлька не заслуживает уважения.

— У меня портфель скатился под обрыв, — сказала Юлька. — Не могла же я идти на уроки без портфеля.

— Так… — Ирина Игнатьевна насмешливо посмотрела на Юльку. — Скатился портфель. Однако неясно, что делал твой портфель на краю обрыва.

— Я пошла взглянуть на остров, — неохотно проговорила Юлька. Очень неприятно говорить, чувствуя, что тебе не верят.

— Ну конечно, перед физикой хочется немного лирики, — ядовито заметила Ирина Игнатьевна. — Островом можно любоваться летом, а зимой надо учиться.

— Зимой остров тоже очень красивый, — сказала Юлька. — Весь в снегу, а сосны зелёные, и такой тихий, как будто спит. А снег утром не белый, а сиреневый, и остров сиреневый, и холмы… Я смотрела и представляла, как мы пойдём на лыжах по этим холмам.

— Романова! — сердито перебила Ирина Игнатьевна. — Если вы будете вести себя так, как сегодня, то вам вообще не придётся идти ни в какие походы. Что у вас общего с Чёрным?

— С Чёрным? — Юлька пожала плечами, подумала. — Ничего общего. Просто он мне достал портфель.

— Ах, вот как… Может быть, он тоже любовался природой?

— Наверное.

— Ну хорошо, идите. Вечером я приду поговорить с вашими родителями.

— А что с родителями? — возмутилась Юлька. — Что я такое сделала? Ну, опоздала на урок… Я же понимаю свою вину. Устно отвечу эту несчастную физику.

— Несчастную… физику? Я боюсь, что несчастной в данном случае окажется не физика, а… Иди. Скоро звонок. Веди себя по крайней мере хорошо на остальных уроках.

— Я всегда хорошо веду себя на уроках, — сказала Юлька.

Теперь, когда Ирина Игнатьевна пообещала прийти к родителям, Юльке нечего было терять. Она вышла, громко стуча каблуками и вызывающе вскинув голову.

Но в коридоре гонор с Юльки сразу соскочил. Тут было светло, тихо и пусто, и Юлька только теперь почувствовала свою вину. Ах, дура! Надо же было идти на обрыв! Ведь знала, что контрольная. Конец четверти. Выведет двойку.

Школа стояла на вершине холма, окружали её небольшие деревянные домики, и со второго этажа далеко виднелись окрестности: железные и шиферные крыши вперемежку с заснеженными садами, потом крутой голый склон холма, извилистая речка, а дальше — степь с чёрными терриконами шахт и кирпичными строениями. Юлька любила перед уроками или в перемену смотреть отсюда, причём в зависимости от настроения она разглядывала то одно, то другое.

Когда случались неприятности, Юлька принималась считать крыши. В седьмом классе она считала все крыши подряд, а в восьмом научилась растягивать это занятие: сначала считала красные, потом белые, потом жёлтые и, наконец, все остальные. Зимой из этого окна можно было увидеть восемьдесят семь крыш, а летом, перегнувшись через подоконник, удавалось насчитать сто четыре.

В прошлом году, когда Юлька поссорилась с Мариной, а потом нагрубила Ирине Игнатьевне и её выгнали из класса, она плакала у этого окна. И никак не могла сосчитать все крыши. То получалось восемьдесят две, то восемьдесят девять.

Юлька и до сих пор не простила Марине той пакости. Вытащить без спросу из парты чужой дневник, и читать его вслух, и смеяться над чужими тайнами! Подло! Юлька так ей тогда и сказала: это подло, подло! Дневник был не Юлькин, а Володи Никанорова. Но посвящался он Юльке.

Володя приехал с родителями из Ленинграда. Учился он на пятёрки, хотя дома занимался мало. «Если работать на уроках внимательно, так дома нечего делать», — говорил он. Юлька пробовала все уроки от начала до конца заниматься серьёзно, как Володя. Но у неё не получалось. То она вдруг замечала, что сосредоточенно следит за срывающимися с деревьев листьями, то принималась рисовать на промокашке смешные рожицы, то разглядывала на преподавательнице платье, соображая, идёт оно ей или не идёт и как бы можно было сделать его лучше. А когда Юлька, спохватившись, возвращалась к алгебраическим задачам или к Печорину, ей приходилось заново вживаться в урок.

Первую записку Володя написал Юльке в октябре, на уроке географии. Он сидел в одном ряду с Юлькой, через парту: Юлька на третьей, а он на пятой.

Юльку слегка подтолкнули сзади и передали ей учебник географии. «Зачем?» — подумала Юлька. А потом осторожно принялась перелистывать книгу. И нашла.

Записка была в стихах:

Юлька сразу догадалась, кто сочинил стихи, хотя подписи под ними не было. Володя и в самом деле часто смотрел на неё, и Юлька от его взгляда становилась оживлённой и резвой, смеялась невпопад и вприпрыжку носилась по коридору с пятиклассниками, у которых была пионервожатой.

А в тот раз, после первой Володиной записки, Юлька вышла из класса задумчивая и тихая. И всю перемену простояла у окна, боясь обернуться и увидеть Володю. Но она знала, что Володя где-то близко и наблюдает за ней.

День выдался солнечный, листья в садах золотились и рдели багрянцем, а за рекой расстилалась жёлтая стерня. Чёрные квадраты осенней пахоты кое-где лежали, словно нарисованные, в этой жёлтой степи, а справа, недалеко от шахты, длинной полосой нежно зеленели озимые. Прозвенел звонок, но Юлька ещё немного помедлила, глядя в степь, и, лишь услышав, как скрипнула дверь учительской, по пустому коридору кинулась в класс.

Сейчас степь была белая, как больничная простыня. И не любила Юлька в плохом настроении разглядывать степь. Она перевела взгляд ближе, на крыши одноэтажных, почти одинаковых домиков, принялась было считать и бросила. «Глупо, — думала Юлька, — всё глупо. Считать крыши, ходить к обрыву, писать контрольные… Всё глупо, всё…»