– Я удовлетворюсь и готов поверить вам, потому что всегда видел ваше благородство и ваш возвышенный образ мыслей, подобающий царственному лицу, – ответил Реджинальд, после чего распилил железные обручи на руках своего соперника.

Будучи вполне побежденным великодушием англичанина и горя желанием оправдать себя и Лукрецию во мнении Реджинальда, Альфонсо правдиво рассказал ему, то, что привело его в гетто. Этот рассказ разоблачил еще много других вещей, и между прочим, принц открыл Реджинальду большую часть обстоятельств, убедивших его в невиновности Лукреции и в чудовищной преступности Цезаря. Для Реджинальда подобное открытие было благодетельно, так как оно убедило его в горячей любви Лукреции к своему жениху и в безнадежности его собственной страсти.

Избавив своего соперника от оков и веревок, Реджинальд дал ему вооружение и плащ одного из своих стрелков и беспрепятственно вывел из крепости, где изнуренная стража и Орсини бражничали или спали. Одна из лучших лошадей Лебофора стояла оседланной по ту сторону крепостных валов. Тут Реджинальд простился с Альфонсо и дал ему на дорогу два паспорта: один, подписанный Пиетро Овиедо, – для партии Борджиа, а другой, изготовленный Пальтрони – для урбинцев, на случай, если бы принцу пришлось столкнуться в пути с людьми того или другого лагеря. Феррара находилась лишь в нескольких часах езды от Сан-Лео, и, будучи хорошо знаком с местностью, Альфонсо, снабженный такими надежными документами, едва ли рисковал чем-нибудь, так как ему не угрожало более преследование Орсини. Вскоре бывшие товарищи по оружию расстались.

Побег иоаннита был обнаружен только на следующее утро. Все были поражены и изумлены, и стали подозревать измену, пока Лебофор не сознался открыто, что он сам освободил феррарского посланника. Он указал изумленным Орсини на ту опасность, какую они навлекли бы на себя, доставив в Феррару подобного узника, а урбинцам выставил на вид выгоду для них от возможности заручиться дружбой столь могущественного соседа или, по крайней мере, избежать явного разрыва с ним, который мог явиться следствием какого-нибудь насилия со стороны Орсини. В заключение, он сообщил, что иоаннит был сам Альфонсо Феррарский.

Это сообщение подтвердилось в тот же день. Немного спустя, в крепость прибыл епископ д'Энна. Он был преданным слугою Цезаря, и, вероятно, получил от преступного герцога известные распоряжения, однако, счел нужным умолчать о них, когда увидел, как сложились обстоятельства, и когда очутился сам пленником. Однако, он подтвердил то, что произошло в Риме, причем ложно сообщил, что прислан с приказом об освобождении столь высокопоставленного пленника, и о почетном обхождении с ним.

В приливе упорства и ненависти Реджинальд отправил негра, епископа д'Энну и Фаустину в ближайшую крепость Цезаря в Романье, приказав им как можно скорее явиться к своему повелителю с докладом о том, что его распоряжения опоздали. Фабио Орсини поневоле согласился с этим.

За взятием Сан-Лео последовало восстание по всей области Урбино, и герцог Гвидобальдо быстрее, чем лишился своего герцогства, снова получил его в свое владение, за исключением некоторых крепостей. Конечно, он поспешил немедленно осадить их. Реджинальд под влиянием жажды мщения Цезарю остался главной опорой восстания, и оно, благодаря его пылкому усердию и храбрости, вскоре произвело полный политический переворот.

Последствия событий в Урбино были чрезвычайны. Римское дворянство оправилось от внезапного испуга, в какой повергли его отпадение Франции и победы Цезаря. Вассалы церкви не приняли предложения Цезаря выступить с ним вместе на осаду Болоньи, предписанную ему папой, но на заседании в Малжионе составили между собою явный союз против партии Борджиа, и обязались помочь всем, изгнанным из своих владений дворянам водвориться в них снова. После такого решения герцог Гвидобальдо, Вителлоццо и Оливеротто да Фермо выступили со всеми своими боевыми силами в Урбино, чтобы отразить нападение значительного военного отряда, высланного туда Цезарем под предводительством Мигуэлото.

Сам Цезарь находился в Имоле, когда пришла первая весть о том, что счастье изменило ему. Он получил письмо, сообщавшее о захвате крепости Сан-Лео и об освобождении феррарского принца. Для Цезаря в политическом отношении было бы неизмеримо важно, если бы Альфонсо очутился в его власти, и на этом обстоятельстве основывалась большая часть его планов, задуманных им после того, как он попал в немилость у папы. Однако, события в Сан-Лео разрушили все его замыслы и поощрили дворян противиться его предложениям, и они приводили свои силы в полную готовность, готовясь к открытому сопротивлению господству рода Борджиа, а их главный советчик Паоло Орсини помышлял только о мщении.

Цезарь понял, что запутался в странных затруднениях и окружен опасностями. Вся Италия с изумлением узнала, что он заперся с ничтожными боевыми силами в Имоле, в недалеком расстоянии от повелителей Болоньи, снаряжавшихся для нападения на него, тогда как в Перуджии дворяне южной части итальянских владений собирали под предводительством ожесточенного Паоло Орсини свои войска, наводившие ужас на Рим и не намеревавшиеся отступить оттуда. Умбрия находилась в волнении. Романья колебалась. Феррара была раздражена, а на французов в Милане Цезарю было трудно рассчитывать, так как их вице-король был личным врагом Цезаря. Венецианцы тоже были его заклятыми врагами. Флорентийцы колебались между двумя, почти одинаковыми антипатиями. Одним словом, положение Цезаря было почти безвыходным, а поражение, нанесенное под Кальи Мигуэлото герцогом Урбино, Орсини и Реджинальдом, довершило злополучия римского полководца.

Победа союзников поразительно сказывалась в том беспокойстве, которое овладело всеми, имевшими причину бояться. Это особенно относилось к Флоренции, которая чуяла в этом повороте военного счастья торжество своих изгнанных тиранов, Медичи. Смущенная столь быстрым ходом политических событий и озабоченная тем, как Цезарь, отрезанный от Рима, не сдался Орсини, она решила отправить к нему посла с предложением убежища в своей области. Эта миссия была возложена на Никколо Макиавелли.

Посол могущественной Флоренции был принят в Имоле с почетом и ему было отведено помещение в большом здании, походившем на крепость и служившем некогда резиденцией изгнанникам Риарти. В нем жил Цезарь, и в виде особого благоволения здесь же были отведены комнаты послу. Готовясь к аудиенции, Макиавелли только что переменил свое дорожное платье на простой черный костюм, из которого состоял его чисто республиканский гардероб, как вдруг за зеркалом отворилась потайная дверь, и в комнату вошел Цезарь.

– О, Никколо! Неужели старейшины вашей республики не могут дать тебе ничего, кроме платья из черного генуэзского бархата? – заговорил он.

– Республиканцы не любят тратить свое золото на позументы, а мое личное состояние заключается преимущественно в виноградниках, которые сильно опустошены недавними набегами Вителли, – не без замешательства ответил посланник. – Однако, я весьма рад видеть вас таким здоровым и веселым, и спешу сообщить, что имею поручение от имени своих повелителей предложить вам во Флоренции защиту и убежище от окружающих вас врагов.

– Неужели полагают, что я нахожусь в таких тисках? – воскликнул Цезарь с несколько отуманенным лицом. – Впрочем, я с удовольствием выслушаю твое предложение, так как знаю, что дворяне просили тебя вступить в союз против тирана, каким считают меня. Не правда ли?

– И весьма убедительно, но, пока Орсини и Вителли состоят в родстве с Медичи, – безуспешно, – ответил флорентиец.

– Но, конечно, тебе поручено предложить мне благоволение и защиту твоих повелителей на тяжелых условиях?

– Нет, мое поручение и воля моей республики будут исполнены, если я склоню вас принять ее помощь и не подчиняться власти ваших наглых мятежников, – возразил Макиавелли.

– Ну, я не сомневаюсь, – заметил в раздумье Цезарь, – что, если мы заключим мир, то условием его будет поставлено восстановление Медичи.