Подняв голову, принц неожиданно увидел доминиканца, стоявшего рядом с Биккоццо у алтаря и рассматривавшего разбитую мраморную плиту. На лице Бруно выражалась бессильная бешеная злоба. Однако, заметив приближающегося к нему рыцаря, он быстро овладел собой.

– Вы действительно, кажется, считаете свою жизнь скорее несчастьем, чем благом, – иронически обратился Альфонсо к доминиканцу. – По крайней мере, своими неуместными похвалами по адресу лица, спасшего вам жизнь, вы привлекли ему врага, что, конечно, сделали умышленно.

– Да, я причинил тебе временное зло, – согласился монах, – а ты навеки сделал меня несчастным.

– Я? – удивленно воскликнул Альфонсо.

– Да, ты! В моей душе боролись два начала – добро и зло. Добро победило. Но вот явился ты – и зло воскресло с новой силой. Ты заставил меня отказаться от моей великой задачи. Ты второй, но еще более коварный, Иуда. Я хотел, – продолжал с горькой улыбкой доминиканец, – заставить всех собравшихся христиан сбросить с трона Родриго Борджиа, который при помощи дьявола и больших денег повелевает нами, под именем Александра Шестого. Его поступки позорят Христа, представителем которого он является перед народом, бросают тень на всех христиан.

– Уведи своего господина отсюда, он сошел с ума! – обратился Альфонсо к Биккоццо.

– Если бы он съел кусочек чего-нибудь, ему стало бы лучше. Ведь в течение тридцати четырех часов у него во рту не было маковой росинки! – озабоченно заметил Биккоццо.

– Я не голоден, и не чувствую никаких физических мучений! – возразил Бруно. – Жгите меня на огне – я не испытаю никакой боли. Ведь мои душевные страдания так велики, что заглушают все на свете. Ты не должен сердиться на меня, рыцарь! Я спас тебя, – теперь же для тебя этот город будет самым страшным местом. Ты в большом подозрении у Цезаря, и если останешься здесь, то неминуемо погибнешь. Если же ты все-таки считаешь, что я виноват перед тобой, то приходи ко мне за возмездием.

– Объясните, чем я помешал вам исполнить свой план? – спросил Альфонсо.

– Биккоццо скажет тебе, в чем дело! Я слаб, я устал, я погиб... я сам не знаю, что говорю, – ответил доминиканец шатаясь и вдруг схватился за плечо Биккоццо, чтобы не упасть. – Поведи меня к свету, Биккоццо! – залепетал он, – к свету, к свету! Здесь темнота навеки!

На другой день, после открытия юбилейных празднеств, рано утром, чуть солнце успело взойти, – в замке Святого Ангела сидело, в одной из комнат нижнего этажа, двое мужчин. Свет с трудом проходил сквозь железные решетки окон этой комнаты. По стенам были развешаны разные орудия пытки. Для этой же цели к потолку были прикреплены крюки и кольца. Один из мужчин был бандит Джованни, а другой – Мигуэлото.

– Да, мы упустили удобный случай, – проговорил последний, – но все-таки этот проклятый феррарец недолго просуществует!.. Пусть только герцог услышит то, что ты только что рассказал мне. Да вот он и сам идет!

В эту минуту в комнату вошел Цезарь Борджиа в длинном испанском плаще и мягкой шляпе, надвинутой на глаза. В этом костюме Цезаря нельзя было отличить от любого горожанина. Герцог так был погружен в свои мысли, что сначала не заметил присутствия бандита. Увидев Джованни, он отскочил назад и достал из-под плаща свое любимое оружие.

– Ваша светлость, здесь Джованни, он просит позволения видеть вас! – сказал Мигуэлото, в то время как бандит кланялся до самой земли.

– Ах, это – ты, честнейший Джованни? Вот уж никак не ожидал, что увижу так рано и в обществе Мигуэля нашего праведника! Ты ведь записался в праведники! – насмешливо проговорил Цезарь. – Хорошо, что ты вовремя заговорил, Мигуэль, ведь мой указательный палец уже нажимал пружину этой машинки. Еще минута – и отравленная иголка попала бы в глаза Джованни. Будь здесь двенадцать бандитов – все получили бы свою долю. – С этими словами герцог показал изящно сделанный шарик, с воткнутыми в него отравленными иголками, которые при нажатии внутренней пружинки разлетались во все стороны. – Как видишь, праведный Джованни, со мной шутки плохи. Однако, что с тобой случилось? Почему твое лицо имеет такой вид, точно попало под пресс, которым выжимают виноград? Рассказывай всю правду, иначе тебе придется познакомиться вот с этими штуками, – прибавил Цезарь, указывая рукой на приспособления для пыток.

У бандита не было основания скрывать истину, и он подробно изложил все происшедшее с ним.

– Да, тебе не повезло, но это могло случиться со всяким! – задумчиво ответил Цезарь.

– Но вашего шпиона, синьор, Джованни благополучно доставил в замок Орсини! – проговорил дон Мигуэль, желавший задобрить Цезаря.

– Да, но вместо того, чтобы слегка ранить, он перерезал ему горло, как барану. Впрочем, тем лучше: Орсини будут ему еще больше доверять. Ну, спасенная душа, – насмешливо обратился герцог к бандиту, – какое же у тебя чувство в отношении рыцаря, так разукрасившего тебя? Собираешься ли ты мстить ему, или чувствуешь к нему благодарность? А что поделывает монах?

– Отец Бруно – святой человек. Я никогда не подниму на него руку, – торжественно заявил бандит.

– Неужели? В таком случае, он очень опасен! Впрочем, после того, что он говорил вчера по поводу брака Лукреции, его можно еще подержать на земле. Мяуканье кошки действует на нервы, но если она охраняет сало от нападения мышей, то с этим еще можно примириться. Нет, теперь я имею в виду не монаха, а того иоаннита.

– Если вашей светлости угодно, чтобы я наказал за то, что он вмешивается не в свое дело, я к вашим услугам. Но я не возьму с вас ничего за это, так как и сам жажду разделаться с ним! – мрачно ответил бандит.

– Поэтому-то я и позвал тебя. Послушай, Джованни, никто не смеет коснуться ни одного волоса на его голове. Кто тронет его, тот погибнет в страшных мучениях под пыткой. Запомни это хорошенько и держи язык за зубами. Мигуэль, дай ему вдвое больше того, что ему обещано, и пусть он убирается отсюда!

Мигуэль низко поклонился. Бандит последовал его примеру, после чего оба вышли со смущенными, недоумевающими лицами.

Цезарь улыбнулся над их смущением и поднялся по темной лестнице на одну из башен замка.

Сидя в амбразуре окна, Фиамма задумчиво смотрела на небо, подперев голову руками. У ее ног дремали легавые собаки Цезаря.

Герцог неслышными шагами вошел в комнату. Собаки подняли головы и, узнав хозяина, продолжали мирно дремать.

Фиамма так задумалась, что заметила присутствие Цезаря лишь тогда, когда он, склонившись на одно колено, потянул ее руку к своим губам. Лицо молодой женщины прояснилось, когда она увидела своего возлюбленного.

– Вот, дорогая, как рано я пришел к тебе, бросив свою супругу, которой ты так завидуешь, – проговорил Цезарь, нежно обнимая Фиамму. – Ну, что, обдумала ты мое предложение, согласна взять на себя предложенную мною роль?

– Ты знаешь, Цезарь, что у меня нет своей воли. Я – твоя раба и делаю все, что ты прикажешь мне. Я так глубоко-глубоко опустилась, что сама презираю себя, не чувствую к себе даже жалости. Но говори, говори, мой милый, дай мне возможность забыться. Твои слова звучат для меня, как отдаленная райская музыка.

– Скажи, что ты любишь меня. Раньше это слово не сходило с твоих уст, – нежно заметил Цезарь. – А теперь, теперь ты не любишь меня!

– О, если бы я не любила тебя, Цезарь, мы никогда больше не увиделись бы с тобой!

– Отчего же ты колеблешься, не решаешься помочь мне? Ведь ты видишь, как шатко мое положение! – с укоризной проговорил. Цезарь. – Может быть, и ты была союзницей Орсини и желала моей гибели?

– Я – союзница Орсини? Боже меня упаси! – воскликнула Фиамма. – Я только не могу понять, почему ты требуешь, чтобы я, изображая твою сестру, играла роль развратной женщины!

– Но ведь это – карнавальная шутка! Притом ты изобразишь Лукрецию именно такой, какая она есть на самом деле. Ты ничем не погрешишь против нее. Ведь вся Италия знает, что она за женщина, даже ее самые горячие поклонники.