Трудно описать, что представляет собой перевозка заключенных «по этапу». «Этапы» – это смена конвоя на промежуточных станциях. Так, между Москвой и Иркутском, местом моего назначения, были пять этапов (Екатеринбург, Тюмень, Омск, Новосибирск и Красноярск), где каждый раз всех заключенных направляли в местную городскую тюрьму в ожидании конвоя, который должен был сопровождать нас к следующему «этапу». Это ожидание длилось в среднем от десяти до пятнадцати дней, во время которых заключенные запирались в каком-нибудь подвале за неимением другого места, так как все тюрьмы были переполнены. На питание заключенных власти выделяли одиннадцать копеек в день на человека, но даже эта смехотворно ничтожная сумма никогда не доходила по назначению: «этапные» заключенные просто доедали остатки пищи других заключенных… если таковые оставались.
Хуже голода были грязь, паразиты, покрывавшие нас, противоестественная мешанина человеческого сброда, так как нас никогда не отделяли от уголовников: с женщинами, подобными тем, о которых я говорила выше, иногда их было по сорок – пятьдесят человек, мы должны были ютиться в помещении в двадцать – тридцать квадратных метров[23], в котором были только нары, т. е. дощатый настил для спанья приблизительно в метре от пола, вдоль всех стен комнат. Лежали все вперемежку на этой своего рода этажерке; по закону каждый обитатель комнаты должен иметь в своем распоряжении три доски на нарах, но на самом деле число заключенных в десять раз превышало положенное и на всех не хватало ни места, ни воздуха. Лежали на боку, прижавшись друг к другу так, как физически только это было возможно; а когда больше не оставалось ни свободного дюйма, непоместившиеся заключенные должны были стоять или ложиться на землю под нары. Так было всегда для вновь прибывших: надо было ждать своей очереди на нары, а потом ты оказывался столь сильно сжатым между двумя другими женщинами, изъеденными вшами и, как правило, больными самыми отвратительными болезнями, что у тебя перехватывало дыхание.
Стоит сказать несколько слов и о вагонах, в которых перевозили заключенных с одного этапа на другой. Эти вагоны, названные в насмешку «столыпинскими вагонами», по имени великого министра Николая II, убитого революционерами, представляют собой вагоны третьего класса, боковая перегородка которых, отделяющая купе от коридора, заменена длинной решеткой, таким образом, каждое купе является чем-то вроде клетки. Часовые находятся в коридоре и наблюдают за всем, что происходит в купе, или, скорее, в клетках. В каждой клетке деревянные скамейки соединены таким образом, что образуют нары, над ними расположен второй и третий ряд полок-нар. Таким образом, каждая клетка разделена по высоте на три отделения, находиться в которых можно только лежа или же сидя с вытянутыми ногами и согнутым туловищем, выпрямиться же просто невозможно, так как следующий этаж нар представляет собой низкий потолок для нижнего этажа. На каждой из трех секций размещаются шесть заключенных, которые могут только сидеть, плотно прижавшись друг к другу; следовательно, в каждой клетке находятся восемнадцать человек, а каждая секция с шестью человеками отделена от другой лишь полуметровым свободным пространством. Стоит ли говорить, что дышать в таком купе очень скоро становится невозможно; люди задыхаются, не в состоянии ни двинуться, ни вытянуть затекшие конечности. В таком положении надо было выдержать весь путь, который иногда длился несколько дней, так как расстояние между этапами было никак не меньше двух или трех дней, а порой и пяти–шести.
Наконец прибывали на следующий «этап». Заключенных из вагона выводили в полумертвом состоянии, заставляли становиться в колонну по четыре в ряд с вещами, если они у них были, и вели в городскую тюрьму.
Иногда этот переход бывал ужасен, так как заключенные приезжали совершенно истощенными. Так, например, в Омске тюрьма была в одиннадцати километрах от вокзала. Жара в этот день стояла ужасная: была середина июля, а солнце в этих степях Центральной Азии совершенно безжалостно; надо было пройти через весь город, а потом еще пять–шесть километров по степи. У нас были две телеги, на которые положили часть багажа и пять или шесть больных[24], слишком ослабевших, чтобы идти пешком; остальная колонна (более четырехсот мужчин и женщин) должна была двигаться по жаре, неся с собой свои вещи, бóльшую часть которых бросали по дороге – у многих не было сил их нести; было несколько случаев солнечных ударов, два старых человека умерли на месте
К мучениям в пути прибавились страдания от постоянных обысков. На каждом этапе их было четыре, обыск проводился: 1) конвоем перед входом в тюрьму, 2) охранниками перед тем, как мы входили в камеру, 3) теми же охранниками перед выходом из тюрьмы, 4) новым конвоем перед следующим маршем. Обыски со стороны конвоя производились на открытом воздухе: узлы с вещами открывались прямо на земле, в грязи, под дождем и снегом: белье и другие бедные пожитки, безжалостно перерытые и скомканные, надо было снова быстро уложить, вынося от солдат оскорбления и удары прикладами, – они торопили нас быстрее строиться в колонны для продолжения мучительного марша в тюрьму или к поезду[25].
Я повторяю, что невозможно описать путь «по этапу» во всех подробностях, так как это может показаться неправдоподобным кошмаром. Достаточно сказать, что все заключенные, прошедшие «по этапу», считают эти мучения худшими, чем заключение в самую ужасную тюрьму. Вспоминая об этом, удивляешься, как все это можно было вынести и здесь выжить.
Это путешествие продолжалось около четырех месяцев: из Москвы я выехала в первых числах мая, а в Иркутск прибыла в конце августа. По дороге мои попутчики часто менялись: на «этапах» некоторых моих товарищей по несчастью высаживали, так как они должны были двигаться в другом направлении, их сменяли другие; в среднем в колонне всегда насчитывалось около четырехсот заключенных. Позже мне представился случай ознакомиться с цифрами статистики, из которых я узнала, что Центральный этап Сибири (Новосибирск) пропускал каждое лето от пятидесяти до шестидесяти тысяч заключенных, двигавшихся «по этапу»; иногда их число возрастало до ста тысяч. Зимой пересылки происходили реже: от них пришлось отказаться, так как у очень многих заключенных случались тяжелые обморожения. Мне рассказывали, что зимой смертность достигала 60%.
Иркутская тюрьма, построенная при прежнем режиме, представляла собой массивное, более или менее хорошо оборудованное здание, однако она была рассчитана на тысячу заключенных[26] – теперь же в ней находились в среднем пять тысяч, а часто намного больше; так что она стала слишком тесной. По этой причине женское отделение вынесли за ее пределы – в четыре небольших дома, окруженных густым палисадником: прежде здесь была тюремная больница, она находилась в двухстах метрах от основного здания. Именно здесь, в маленькой отдельной камере, я провела первые шесть месяцев моего заключения; другая камера была занята тоже двумя жертвами преследования, обрушившегося на католиков. Остальные заключенные содержались здесь за уголовные преступления; их было от трехсот до четырехсот человек. Среди них находилось много профессиональных убийц – членов тех или иных бандитских шаек, терроризирующих Сибирь. На совести одной из таких злодеек были двадцать семь (27) убитых. Она, смеясь, рассказывала о своих подвигах. Большинство женщин были простыми воровками, завсегдатаями самых гнусных притонов. Они находились в тюрьме несколько месяцев, затем их освобождали, но через два–три месяца они снова возвращались после очередных облав на бандитов и их подруг. Очень часто они дрались, вырывали друг у друга волосы и выцарапывали глаза; два раза я видела, как эти женщины убивали одну из своих товарок, как двадцать злодеек[27] в ярости избили свою жертву обломками кирпичей, превратив ее голову в кровавое месиво. Однажды в комнате, населенной пятьюдесятью женщинами, разгорелось настоящее сражение; тюремщики не осмеливались войти туда, они позвали взвод солдат и пожарников, которые начали бить в окна мощными струями воды, но битва закончилась только тогда, когда сражающиеся оказались по колено в воде; среди раненых, которых затем стали выносить из этой камеры, были женщины, буквально лишенные скальпа, их волосы были вырваны вместе с кожей.
