Однако стена фильтров не пропускает все многообразие идей или людей. Она не настроена на то, чтобы знакомить нас с новыми культурами. И, живя за этой стеной, мы можем утратить гибкость мышления и открытость, приобретаемые благодаря контакту с чем-то иным.

А главная проблема, возможно, в том, что персонализированный Интернет вообще не стимулирует нас тратить время на открытие нового.

В научно-популярной книге Where Good Ideas Come From («Откуда берутся хорошие идеи») писатель Стивен Джонсон описывает «естественную историю инноваций», каталогизирует и изящным образом иллюстрирует, как возникает креативность[218]. Творческая среда часто опирается на «текучие сети», где идеи могут сталкиваться в разных комбинациях. Они возникают благодаря случайным озарениям: мы ищем решение для одной проблемы, а находим для другой, — ив результате идеи часто рождаются там, где такое случайное столкновение более вероятно. «Инновационные среды, — пишет Джонсон, — эффективнее помогают своим обитателям исследовать область ближайшего возможного» — это зона, где существующие идеи соединяются, порождая новые, — «потому что они раскрывают обширный и разнообразный ассортимент запасных частей — механических или концептуальных — и стимулируют поиск новаторских способов их соединения»[219].

Его книга полна примеров этих сред: от первичного бульона до коралловых рифов и высокотехнологичных офисов. Однако Джонсон постоянно возвращается к двум из них: это город и Интернет. «В силу сложных исторических причин, — пишет он, — обе эти среды здорово приспособлены для творчества, рассеивания и внедрения хороших идей»[220].

Несомненно, Джонсон был прав: прежний, не персонализированный Интернет обеспечивал беспрецедентно богатую и разнообразную среду. «Откройте статью "серендипность" в "Википедии", — пишет он, — и вам остается лишь один клик до статей об ЛСД, тефлоне, болезни Паркинсона, Шри-Ланке, Исааке Ньютоне и еще по двумстам столь же разнообразным темам»[221].

Но стена фильтров кардинально меняет физику информации, определяющую, с какими идеями мы вступаем в контакт. Поэтому в эпоху персонализации Интернет, возможно, уже не так способствует творческим открытиям, как прежде.

В первые дни Всемирной сети, когда всем правил Yahoo, онлайновая территория казалась неизведанным, еще не нанесенным на карту континентом, и пользователи Интернета считали себя первооткрывателями и исследователями. Yahoo был деревенской таверной, где собирались моряки, чтобы обменяться историями о странных зверях и далеких землях, найденных ими за океаном. «Переключение от исследований и открытий к целенаправленному поиску нашего времени просто непостижимо, — сказал один из первых редакторов Yahoo журналисту Джону Баттеллу. — Теперь мы выходим в онлайн, ожидая найти там все, чего мы хотим. Это фундаментальный сдвиг»[222].

Этот сдвиг от Сети, ориентированной на открытия, к Сети, сосредоточенной на поиске и получении информации, связан с еще одним аспектом исследований креативности. Большинство экспертов по творческой активности считают, что этот процесс имеет как минимум две важные составляющие. Производство нового требует активного дивергентного и генеративного мышления — реорганизации и рекомбинации, о которых говорит Кестлер. Далее речь идет о процессе отсева, конвергентном мышлении: мы рассматриваем варианты, подбирая подходящий в нашей ситуации. Если Интернет поощряет восхваляемые Джонсоном озарения — позволяет легко перескакивать от статьи к статье в «Википедии», — то он благоприятствует дивергентному мышлению.

Однако возведение стены фильтров означает, что конвергентная, синтетическая часть процесса обычно уже проделана. Баттелл называет Google «базой данных намерений», где каждый запрос — это нечто, что кто-то хочет сделать, узнать или купить[223]. Во многих отношениях главная миссия сайта — это преобразование намерений в действия. Но чем лучше он это делает, тем меньше будет случайных озарений, которые, по сути, представляют собой «спотыкание о нежданное». Google прекрасно помогает найти нужное, когда мы знаем, чего хотим, но бесполезен, когда мы не знаем, чего хотим.

В какой-то степени сам объем доступной в Интернете информации нейтрализует этот эффект. В онлайне гораздо больше контента, чем было когда-либо даже в крупнейших библиотеках. Для предприимчивого исследователя информации это бесконечно широкая территория. Но цена персонализации еще и в том, что мы становимся более пассивными. Чем лучше она работает, тем меньше простора для исследований.

Дэвид Гелентер, профессор Йельского университета и один из первопроходцев в исследовании искусственного интеллекта, уверен, что компьютеры будут служить нам хорошо лишь тогда, когда смогут проникнуться логикой сна. «Одна из самых сложных и самых увлекательных проблем этого киберстолетия заключается в том, как добавить в сеть "дрейфа", — пишет он, — чтобы ваш взгляд мог иногда блуждать (как рассеянно блуждает разум в минуты усталости) по местам, где вы не планировали оказаться. Прикасаясь к машине, вы возвращаетесь на Землю. Иногда нам нужно помочь преодолеть нашу рациональность, позволить нашим мыслям странствовать самим по себе и претерпевать метаморфозы, как во сне»[224]. Возможно, алгоритмы должны быть больше похожи на размытую, нелинейную логику людей, которых они обслуживают. Тогда они нам помогут в процессе поиска.

В 1510 году испанский писатель Гарей Родригес де Монтальво опубликовал залихватский роман в духе «Одиссеи» под названием «Деяния Эспландиана»[225], в котором присутствовало описание необъятного острова Калифорния.

По правую руку от Индий существует остров, именуемый Калифорния, в самой близи от Земного Рая; и населяли его черные женщины и ни единого мужчины, ибо были то амазонки. Имели они прекрасные и крепкие тела, были смелы и чрезвычайно сильны. Их остров с утесами и каменистыми побережьями был сильнейшим в Мире. Оружие их было из золота, и из него же были сбруи диких зверей, коих они смогли приручить и оседлать, ибо не было на острове другого металла, кроме золота[226].

Слухи о золоте спровоцировали распространение в Европе легенды об острове Калифорния, побуждая авантюристов со всего континента отправляться на его поиски. Эрнан Кортес, испанский конкистадор, руководивший колонизацией Америки, запросил денег у испанского короля, чтобы возглавить экспедицию. И когда в 1536 году он оказался в месте, ныне известном как Калифорнийский залив, он был уверен, что нашел тот самый остров. Лишь когда один из штурманов, Франциско де Уллоа, доплыл по заливу до устья реки Колорадо, Кортесу стало ясно: мифический остров он так и не нашел, и найдет ли золото — тоже неизвестно.

Но, несмотря на это, гипотеза, что Калифорния — остров, просуществовала еще несколько столетий. Другие исследователи открыли группу заливов Пьюджет-Саунд неподалеку от Ванкувера и были уверены, что они соединяются с Калифорнийским заливом. На голландских картах XVII века здесь регулярно возникала длинная полоса земли протяженностью в половину континента. Чтобы полностью развеять миф, миссионерам-иезуитам понадобилось в буквальном смысле промаршировать по «острову» и убедиться, что он сообщается с сушей.

Возможно, миф был столь живучим по одной простой причине: на картах не было никакого обозначения для «не знаю», и поэтому различие между географическими допущениями и реальной наблюдаемой местностью размылось. Остров Калифорния, одна из крупнейших картографических ошибок в истории, напоминает нам, что тяжелее всего для нас не то, чего мы не знаем, а то, о чем мы не знаем, что не знаем этого. Бывший министр обороны США Дональд Рамсфелд называл это неизвестным неизвестным.