Система была далеко не идеальной: некоторые выступавшие долго гундосили, других же освистывали. Но она давала всем нам представление о том, из каких же людей состоит наше местное общество, и это мы не смогли бы узнать где-либо еще. Если речь заходила о том, чтобы стимулировать открытие новых предприятий на побережье, то высказывались и состоятельные дачники, наслаждавшиеся мирной обстановкой, и тихие дачники-хиппи, противники застройки, и семьи, целые поколения которых жили бедно и которые видели в притоке денег способ вырваться из бедности. Диалог продолжался: иногда удавалось прийти к консенсусу, иногда начинались новые споры, но в конечном итоге обычно находилось решение, что же делать дальше.

Мне всегда нравились эти городские собрания. Но лишь когда я прочел книгу On Dialogue («О диалоге»), я н полной мере осознал, что же они нам давали.

Дэвид Бом имел скромное происхождение: его родителями были еврейские выходцы из Венгрии и Литвы, владевшие мебельным магазином в Уилкс-Барре, Пенсильвания. Но, оказавшись в Калифорнийском университете в Беркли, он быстро влился в небольшую группу физиков-теоретиков под руководством Роберта Оппенгеймера, стремившуюся создать атомную бомбу. Он скончался в октябре 1992 года (в возрасте 72 лет) и запомнился многим своим коллегам как один из величайших физиков XX столетия.

Его призванием была квантовая математика, однако изрядную часть времени он посвящал другой теме. Бома интересовали проблемы, возникающие в технологически продвинутой цивилизации, особенно возможность ядерной войны. «Технология набирает все большую мощь, во благо, во зло ли, — писал он. — В чем источник неприятностей? Я утверждаю, что источник, по сути, — это мысль»[332]. И Бом ясно видел решение: это диалог. В 1996 году была опубликована его книга — одна из фундаментальных работ по этой теме.

Общаться, по мнению Бома, в буквальном смысле означает «делать что-то общим». И хотя иногда этот процесс сводится к тому, что выделитесь с группой людей фрагмен том данных, чаще он требует, чтобы группа собралась и создала новый общий смысл. «В диалоге, — пишет он, — люди становятся создателями залежей общего смысла»[333].

Бом не первым увидел демокра тический потенциал диалога. Юрген Хабермас, светило теории медиа на протяжении большей части XX века, придерживался схожих взглядов. Для обоих диалог был чем-то особенным, поскольку давал группе людей способ демократическим путем творить свою культуру и выверять свои идеи применительно к реальному миру. Можно даже сказать, что без диалога демократия невозможна.

Бом видел и еще одну пользу диалога: он дает людям возможность почувствовать общие контуры сложной системы, даже тех ее мастей, с которыми они напрямую не сталкиваются. Мы склонны фрагментировать идеи и дискуссии на кусочки, не имеющие связи с целым. Он приводил пример разбитых часов: в отличие от деталей, из которых они прежде состояли, их обломки никак не связаны с часами как целым. Это просто кусочки стекла и металла.

Именно это делало городские собрания в Линкольнвилле особенными. Даже если собравшиеся не всегда могли договориться о направлении действий, этот процесс помогал составить общую картину. Разные части понимали, как мы соотносимся с целым. А это и обеспечивает возможность демократического правления.

У городских собраний был и еще один плюс: они учили нас более умело справляться с возникающими проблемами. В науке социального картирования сообщество определяется как сеть тесно связанных между собой узлов: мои друзья формируют сообщество, если все они не только знают меня, но и имеют собственные взаимоотношения. Общение создает более прочное общество.

В конечном счете демократия работает, лишь если мы, граждане, способны думать не только о своих узких интересах. Но для этого нам нужен общий взгляд на мир, в котором мы сосуществуем. Нам нужен контакт с жизнью, нуждами и желаниями других людей. Стена фильтров сбивает нас с этого пути — она создает впечатление, что нет ничего, кроме наших узких, личных интересов. Конечно, это хорошо, когда нужно что-то продать в онлайне, но это совсем не так здорово, когда нужно, чтобы люди совместно принимали оптимальные решения.

«Главная сложность демократии, — писал Джон Дьюи, — в том, чтобы нащупать средства, с помощью которых рассеянная, подвижная и многообразная общественность может осознать сама себя и выразить свои интересы»[334]. На раннем этапе существования Интернета была надежда именно на это: он наконец даст нам среду, где целые города и даже страны смогут совместно творить свою культуру в процессе дискуссии. Персонализация же принесла нам нечто иное: публичную сферу, которую сортируют и которой манипулируют алгоритмы, изначально фрагментированную и не способствующую диалогу.

И возникает серьезный вопрос: зачем же инженеры, проектировавшие эти системы, решили создать их именно такими?

Здравствуй, мир!

Вот первый фрагмент кода в учебниках по программированию и то, чему с самого начала учится любой будущий программист. На языке программирования С++ он выглядит так:

Хотя сам код на разных языках выглядит по-разному, результат один и тот же: одна строчка текста на совершенно чистом экране:

Hello, World![336]

Приветствие, которое Бог посылает своему творению — или, может быть, творение посылает своему Богу. Вы испытываете бурный восторг: ток творения бежит по вашим пальцам, через клавиатуру и внутрь машины, а потом снова во внешний мир. Оно живое!

То, что карьера любого программиста начинается со «Здравствуй, мир!», не совпадение. Программирование часто притягивает людей именно этим могуществом, возможностью творить новые Вселенные. Введите несколько строчек — или несколько тысяч строчек — кода, нажмите клавишу, и что-то оживет на вашем экране — развернется новое пространство, заведется новый двигатель. Если вы достаточно умны, вы можете создать все, что способны представить, и управлять им.

«Мы подобны богам, — написал футуролог Стюарт Бренд на обложке своего "Каталога всего мира"[337] в 1968 году, — и мы можем добиться тут такого же успеха»[338]. Каталог Бренда, возникший благодаря движению за возвращение к корням, был весьма популярен среди зарождающегося класса программистов и компьютерных энтузиастов Калифорнии. По мнению Бренда, инструменты и технологии превращали людей, обычно отданных на милость своей среды обитания, в богов, контролирующих ее. И компьютер — это инструмент, способный стать любым мыслимым инструментом.

Влияние Бренда на культуру Кремниевой долины и компьютерных фанатов трудно переоценить. Он не был программистом, однако его концепция сформировала господствующие в Кремниевой долине взгляды. Как пишет Фред Тернер в увлекательной книге From Counterculture to Cyberculture («От контркультуры к киберкультуре»), Бренд и другие независимые футуристы были недовольными хиппи, революционе рами, чувствовавшими себя некомфортно в коммунах, процветавших в Хейт-Эшбери[339]. Вместо того чтобы перестраивать мир и добиваться политических перемен, что было невозможно без муторных компромиссов и коллективного принятия решений, они вознамерились создать свой собственный мир.