Я, как и многие первокурсники, паниковал и подавал заявки на все вакансии, которые мне попадались. Одна организация за ядерное разоружение из Сан-Франциско откликнулась, и я, даже не вникнув в суть, согласился. Лишь оказавшись у них в офисе, я осознал, что взялся собирать пожертвования. При всем желании я не мог бы придумать худшей работы для себя, но, поскольку других перспектив не было вовсе, я решил задержаться хотя бы на время обучения.

Сбор пожертвований, как объяснил тренер, — это в равной мере и наука, и искусство. И в этом процессе действуют весьма авторитетные законы. Смотрите прямо в глаза. Объясняйте, почему для вас важен этот вопрос. А после того как попросите о пожертвовании, дождитесь, пока ваша цель не скажет что-то сама. Я был заинтригован: просить деньги у людей страшно, но тренер утверждал, что в этом деле есть скрытая логика. Я запомнил все правила.

Когда я впервые шел по лужайке в Пало-Альто, сердце мое уходило в пятки. Я стоял на пороге дома совершенно незнакомого человека и должен был попросить 50 долларов. Дверь открылась, и выглянула утомленная женщина с длинными седыми волосами. Я сделал глубокий вдох и взялся за дело. Я попросил. Я подождал. И затем она кивнула и отправилась за чековой книжкой.

Эйфория, которую я испытывал, была вызвана вовсе не тем, что я получил 50 долларов. Дело было в чем-то большем — в понимании, что хаос общественной жизни может быть сведен к правилам, которые я способен понять, которым могу следовать и которыми могу овладеть. Разговоры с незнакомцами для меня всегда были в тягость — я не знал, о чем говорить. Но скрытая логика, побудившая женщину, совершенно мне не знакомую, доверить мне 50 долларов, вероятно, была лишь верхушкой айсберга. К концу лета, болтаясь по дворам округов Пало Альто и Марин, я стал мастером по сбору пожертвований.

Систематизация — отличный метод создания функционального программного обеспечения. И количественный, научный подход к социальным феноменам во многом помог нам понять человеческое поведение. Дэн Ариели[347] изучает «предсказуемо иррациональные» решения, которые мы принимаем каждый день. Его выводы помогают нам принимать более правильные решения. Блог на OKCupid.com — сайте знакомств, в основе работы которого лежит ряд формул, — рассказывает о типичных выражениях в переписке, чтобы научить людей эффективнее налаживать отношения («Приветик!» в начале письма звучит лучше, чем «Здравствуй»[348]).

Но если вы заходите слишком далеко, возникает опасность. Как я говорил в предыдущей главе, самые человечные действии зачастую и самые непредсказуемые. Поскольку в большинстве случаев систематизация работает без сбоев, нетрудно поверить, что, минимизировав правила игры и навязав их понимание, можно контролировать систему. А будучи властелином собственноручно созданной вселенной, легко увидеть в людях лишь средства достижении цели, переменные, которыми ты манипулируешь в мысленной таблице, а не живых мыслящих существ. Трудно одновременно и систематизировать, и апеллировать к полноте человеческой жизни — ее непредсказуемости, эмоциональности и поразительным причудам.

Дэвид Гелентер из Йельского университета едва выжил после получения посылки с бомбой, отправленной «Унабомбером»[349]; он заработал проблемы со зрением и серьезную травму правой руки. Однако его едва ли назовешь технологическим утопистом, каким считал его Тед Качинский.

«Когда вы совершаете некий поступок в публичной сфере, — сказал Гелентер журналисту, — он побуждает узнать что-то о том, какова же она. Как наша страна стала такой? Какова истории взаимоотношений между публикой и технологиями? Какова история политического взаимодействия? Проблема в том, что хакеры обычно ничего этого не знают. И вот почему мне тревожно, когда такие люди начинают отвечать за государственную политику. Дело не в том, что они плохие. Просто они необразованные»[350].

Знание правил, управляющих беспорядочным, сложным миром, делает его понятным и управляемым. Но систематизация неизбежно оказывается компромиссом: правила дают вам некоторый контроль, однако теряются нюансы и детали, ощущение более тесной связи. А когда строгая, рациональная систематизация полностью задает социальное пространство (так часто бывает в онлайне), результат далеко не всегда симпатичен.

Политическое могущество дизайна давно известно тем, кто занимается городским планированием. Если вы отправитесь по шоссе Ванта из Уэстбери в Джонс-Бич на Лонг-Айленде, периодически вы будете проезжать под низкими, увитыми виноградными лозами эстакадами. Некоторые из них меньше трех метров в высоту. По этой дороге запрещено движение грузовиков — они просто не проедут под мостом. И это отнюдь не недальновидность архитектора, как может показаться.

Таких низких мостов в окрестностях Нью-Йорка около 200. Это часть грандиозного плана, разработанного Робертом Мозесом. Он был великим специалистом по заключению сделок, дружил со многими знаменитыми политиками своего времени и был совершенно беззастенчивым сторонником элитизма. По словам его биографа Роберта Кейро, Мозес представлял себе Джонс-Бич как место отдыха для белых семей, представителей среднего класса. Он спроектировал низкие мосты, чтобы небогатым (и в основном черным) жителям Нью-Йорка было труднее добраться до пляжа: муниципальные автобусы — самый распространенный вид транспорта для горожан не могли проехать под этими эстакадами.

Фрагмент книги Кейро The Power Broker («Брокер власти»), описывающей эту логику, привлек внимание Лэнгдона Уин пера — журналиста Rolling Stone, музыканта, профессора и философа высоких технологий. В поворотной статье 1989 года под названием Do Artifacts Have Politics? («Есть ли у артефактов политика?») Уиннер рассуждал о том, как задуманные Мозесом «монументальные структуры из бетона и стали воплотили систематическое общественное неравенство. Этот способ проектирования отношений между людьми со временем стал лишь еще одним элементом ландшафта»[351].

На первый взгляд мост — это просто мост. Но часто, как отмечает Уиннер, архитектурные и дизайнерские решения продиктованы политикой в той же мере, что и эстетикой. Мы как золотые рыбки, которые растут, пока им удобно в аквариуме; наше поведение отчасти диктуется формой среды, в которой мы живем. Устройте игровую площадку в парке, и вы будете стимулировать один тип поведения; постройте мемориал — и поведение будет совсем иным.

Поскольку мы проводим все больше времени в киберпространстве — и все меньше в реальном мире, который компьютерщики иногда называют «физическим», — о мостах Мозеса не стоит забывать. Алгоритмы Google и Facebook, может, и не сделаны из бетона и стали, но они регулируют наше поведение столь же эффективно. Именно это Ларри Лессиг, профессор-юрист и один из первых теоретиков киберпространства, хотел сказать своей знаменитой фразой: «Код — это закон»[352].

Если код — это закон, то пишут его программисты и компьютерщики. И он забавен в силу того, что создан в отсутствие какой-либо судебной системы или законодателей, но при этом исполняется практически идеально и мгновенно. Хотя у нас и есть законы против вандализма, в физическом мире все равно можно бросить камень в витрину магазина, который вам не нравится. И даже выйти сухим из воды. Но если вандализм в онлайновом мире не предусмотрен, он просто невозможен. Бросьте камень в витрину виртуального магазина — компьютер просто выдаст ошибку.

В 1980 году Уиннер писал: «Сознательно или подсознательно, произвольно или нет, общества выбирают для технологий такую структуру, которая еще долгое время будет влиять на то, как люди ходят на работу, общаются, путешествуют, потребляют и так далее»[353]. Речь, конечно, не о том, что сегодняшние разработчики исходят из каких-то зловредных побуждений, и даже не о том, что они непременно пытаются навести в обществе свои порядки. Однако они способны на это — и они неизбежно задают ход развития тех миров, которые строят.