Очень опасалась, что Миша, таки похмелиться и опять обо всем забудет. Но нет. Пришел, улыбался и выглядел прилично. Видно было, что тоже очень скучал по детям.

Мы вышли на улицу, пошли через двор к его машине и у меня зазвонил телефон. Звонил Кирилл. Я отошла подальше, в сторону.

— Привет! Какие у вас планы на сегодня? Сходим все вместе в кино, на мультик?

— Сегодня не получится. Мы все идем с Мишей одевать девчонок к осени.

— Как он?

— Плохо. Опустился в конец. С этим нужно что-то делать. Предложила ему поехать отдохнуть к Семёну, надеюсь, согласится.

— Было бы не плохо.

— Ты Марина?

Я оборачиваюсь на женский голос, позади себя и на меня тут же замахиваются чем-то острым.

Я инстинктивно отклоняюсь в сторону, но мое плечо тут же пронзает острая, резкая боль. Черноволосая безумица снова замахивается на меня ножницами. Я успеваю перехватить ее руку до удара, но она невероятно сильная!

Орет как бешеная кошка! Хватает меня правой рукой за шею, не душит, а старается передавить кадык сильными пальцами. С невероятным усилием поворачивает мою же руку, которой я держу ее руку с ножницами, и тянется к моему лицу.

Ее некогда красивое лицо, сейчас искажено безумной яростью. Я узнаю ее. Это сестра Захарова. Последняя любовница Миши, которую я покалечила.

Мне удаётся чуть отвести ее руку, но она делает резкий рывок и ножницы, удерживаемые моей же рукой, впиваются мне в грудь до самой кости. Женщина давит со всей силы, стремясь причинить мне как можно больше боли. И сознание мое мутится от нее. Но я как завороженная смотрю в горящие безумием глаза. Она улыбается мне. Улыбается счастливо. Точно, как сумасшедшие из фильмов.

— Сдохни, тварь! — шепчут ее губы.

— Отойди от нее немедленно! — слышу я яростный крик Михаила. — Оставь ее!

Девушка вздрагивает, но несколько секунд еще стоит неподвижно, затем резко выдёргивают ножницы, я падаю от головокружения и нестерпимой боли.

На несколько секунд, теряю сознание, а когда прихожу в себя, вижу, что Михаил зажимает рукой шею, из-под нее обильно сочится кровь, а безумица бьет и бьет ножницами его в грудь. И я задыхаюсь от ужаса. Надо закричать, но не могу, горло очень болит и не способно на крик, но слышу крики людей, к нам уже бегут.

Два здоровых парня оттаскивают сумасшедшую от Михаила. Он падает лицом ко мне.

Он бледен и истекает кровью. Не может говорить, но губы его шепчут, прости и люблю тебя.

Когда его глаза закрываются, мое сердце разрывается от отчаянья и боли.

Видит бог — не желала я ему такого! Даже в самую страшную минуту отчаяния, не желала.



Кирилл

Я никогда особо не был привязан к отцу. Даже в детстве. Нет, как отец, он был не плох, конечно. Играл с нами, занимался, не жалел на нас денег. Разговаривал за жизнь, возил на море. Но я слишком часто замечал, как мама плачет по его вине, как он приходит домой после двенадцати ночи, и у нас ор на всю квартиру, а у мамы с утра красные глаза и отцу все кидается и швыряется молча, как собаке. В общем, росли мы в тяжелой атмосфере, и я отлично понимал, что по его вине. Мама то, в отличие от него всегда с нами, дома, допоздна не задерживается.

Упорно не понимал, зачем такая жизнь маме, почему она позволяет отцу настолько не считаться с собой, унижать себя?

На прямой вопрос, получил прямой ответ:

Я одна не смогу обеспечить для вас столь же высокий уровень жизни. Все мужики гулены. Так есть ли смысл менять шило на мыло.

Но чем старше я становился, тем яснее понимал, что маме просто нравится постоянно жить в страданиях и играть роль обиженной. У всех в этой жизни свой кайф. А если кому-то что-то не нравиться, он берет и меняет свою жизнь.

В детстве, я был уверен, что никогда не стану таким как отец. Что у меня будет одна единственная, которую я буду безмерно любить, уважать и ценить и никогда, никогда не заставлю плакать. Буду дарить ей только счастье и радость, в ответ на ее заботу и любовь. До определенного времени у меня это не получалось, но лишь потому, что со мной рядом не было ее. Той самой, единственной, что заменит собой всех, наполнит мою душу, той самой безграничной любовью. В свете которой, все другие, безнадежно померкнут и станут не интересными.

Теперь, она у меня есть. С ней я безгранично счастлив, она заполнила собой весь мой мир. В ее свете, других, я просто не замечаю. День ото дня она мне открывается все больше, и я люблю ее все сильнее. Я раньше, даже и представить не мог, что кого-то можно так сильно любить. Я думал, что и так люблю ее так, что больше некуда. А нет, есть куда. Мои чувства к ней, каждый день расширяются и захватывают меня все больше.

Будь я богом миры сотворяющим, я бы каждый день создавал по десятку самых прекрасных миров и планет и кидал к ее ногам, за одну лишь ее улыбку.

Но, Боже! Как же я скучаю по отцу! Я даже и не думал, что мне будет так тоскливо и пусто без него, словно частичку самой души вырвали с мясом и эта рана не затянулась даже спустя два года. Даже сейчас дышать тяжело и зябко на ветру без него.

— Чего не заходишь?

От голоса мамы за спиной, передернуло. Пора.

— Сейчас.

— Киюся! Мама авет!

Громкий, звонкий и вечно восторженный Сережкин голосок, как всегда, разметал грусть в клочья.

Я подхватил свою маленькую, косолапую копию на руки и чмокнул в пухленькую щечку. Как же я его люблю! Да нет, не люблю — обожаю! Просто наблюдать за ним невероятное счастье. Он меняется ежедневно, с каждым днем все прекраснее и интереснее, моя радость. Мое лекарство от всех печалей.

— Какой же ты уже большой! Какой красивый! — восхитилась мама, погладив малыша по кудрявой головке, а он ей подарил самую лучезарную свою улыбку, которая способна растопить даже тысячелетнее льды Арктики. — Вот же счастье мамино. Да? Ты мамино счастье? Красавчик!

Малыш застеснялся и уткнулся мне в грудь. Я опустил его на пол:

— Беги. Скажи, сейчас будем.

Малыш мигом умчался с радостным топотом.

— Вот постреленок. Не обидно, что отцом тебя не зовет?

— Нет. Я ведь им не являюсь. Пусть знает все, как есть.

— А я ведь много ночей не спала, все думала, правильно ли тогда поступила, позвонив тебе. Теперь вижу, что правильно.

Я обнял маму, прижал к себе, уткнувшись носом в ее свежа покрашенные рыжим волосы.

— Спасибо. За все спасибо, мам. Я понимаю, что тебе тяжело и некомфортно. Прости за это. Но я люблю ее. Действительно люблю. Мне хорошо с ней.

— Вижу, мой хороший. Да и Марина твоя — чудная девочка. Честно. После всего случившегося, я не ожидала, что она поступит именно так. Я надеюсь, ты не сердишься, что она ходит сюда почти каждый день?

— Да, ты, что?! Как я могу? Я бы и сам с удовольствием сюда ходил вместе с ней.

— Ну, теперь, думаю, будешь. Квартиру побольше, уже нашел?

— Загородный дом с большим двором. В нем три яблоньки, вишня и кедр большой. На новый год заместо елки наряжать будем.

— Красотааа! — блаженно вздохнула мама. — зайду как-нибудь.

— Заходи. Мы будем рады.

— Идем?

— Идем.

Мы прошли по террасе, и я замер ненадолго возле застекленных дверей. Содержание в этом пансионате обходилось нам с дядей в сто тысяч в месяц. Но не жалко. Для него не жалко.

Выглядел он куда лучше, чем я себе представлял. Не худой, лицо светлое, гладко выбритое, моложавое, как прежде. В дорогом костюме и чертовски дорогом инвалидном кресле, которое, если бы не ручки и колесики больше бы походило на дорогущее офисное.

В тот день, когда он защищал Марину, его разбил инсульт. Какое-то время, он жил у Веры, но потом, сам попросился в интернат, что б не быть ей обузой и мы нашли лучший из вариантов.

И, не поверите, этот старый хер, даже здесь не пропал и нашёл себе женщину! Одна из сиделок закреплённые за ним, на девять лет его моложе, добровольно и днюет, и ночует уже полгода в его апартаментах, вон стоит, обнимает так нежно и улыбается как самая счастливая женщина на свете.