8 ноября 1935 г.
Глубокоуважаемый Владимир Львович.
Рад был бы и давно бы сообщил Вам, если бы располагал чем-нибудь новым и для Вас интересным. Но откуда мне это взять. Все, что по этому делу можно было добыть здесь, я добыл и сообщил Вам. Бурдукова нет, и он мне ничего не даст. О помещении чего-либо благоприятного Вам в «Нов. Слове» и думать нечего. Мою статью примирительную по еврейскому вопросу мне отослали, сказав «не мир, а меч». Ожидаю в ближайшем номере статьи противоположного направления. Но я не понимаю, зачем Вам эти подголоски, когда «Пос. Нов.» трубят полными голосами «Осанна еврейству». Их ведь не перекричишь. Наш слабый визг рядом с их фанфарами будет смешон. И что еще можно сказать. Ведь о Протоколах есть дело о еврействе в совокупности, а на эту тему тома написаны. Кого и в чем мы убедим? Ну, подлинные, ну, подлог. А дальше? В том и другом случае евреи сильны всюду, кроме Германии, а царская русская власть – оплевана. Я бы даже сказал, что в Берне судили не столько евреев, сколько русских. Уж одно усердие Милюкова это свидетельствует. От Милюковского усердия (всяческого) меня всегда тошнило, а сейчас – паки и паки. Плестись в хвосте у Милюкова доля незавидная. А переплюнуть его немыслимо. Я представлял себе, что Вы в Берне будете соло, а Вы оказались в оркестре (жидовском). Ради Вас я готов был заглушить свои личные чувства (евреи искалечили мою жизнь). Но ради торжества Милюкова сил нет пальцем шевельнуть. А ведь Берн – это торжество Милюкова и Посл. Нов. И Вы, дорогой Влад. Львович, Вы – знаменитый Бурцев, Вы – честнейший и независимейший, Вы – извините – несете фалды Милюкова, клеветника, еврейского наемника, большевизана. Это крик сердца, я Вас люблю, ценю и скрывать от Вас ничего не хочу. По делу Протоколов – я пас. О другом о чем хотите – я к Вашим услугам. Когда же Об. Дело. Приедете ли. Обнимаю Вас.
7 сентября 1934 г. 74, Бульвар де Кессоль, Ницца
Многоуважаемый Владимир Львович.
Вы спрашиваете, известно ли мне что-нибудь, как старому журналисту и лицу, близкому к источникам власти бывшей России, о так называемых Протоколах Сионских Мудрецов? Само собой разумеется, событие, имевшее непосредственную связь и с областью русской журналистики, и с областью русской политики, и даже с областью религиозно-нравственной, от меня, как видного в ту пору журналиста, лица, близкого к правительственным сферам, и участника начинаний в области религиозно-нравственного оздоровления России (я был в ту пору близок к Розанову, Мережковскому, еп. Антонину и др. видным деятелям, с которыми мы основали тогда «религиозно-философское общество»), – само собой разумеется, такое событие, как появление сказанных «Протоколов», дававших материал для антисемитизма, для реакционной тогдашней русской политики и для суждений в области религиозной философии, не могло не оставить следа в этих трех близких мне сферах жизни тогдашней России. И понятно, оно не может изгладиться из моей памяти. Далекий от аппарата административно-полицейского и не игравший в этом аппарате никакой роли, я был, однако, близок и по общественному, и по служебному роду деятельности к крупным центрам общественной мысли (как газеты «Новое время», «Русское слово», «Петерб. вед.», «Гражданин» и др.) И к центрам политической жизни, как гр. Витте, кн. Мещерский, гр. Коковцов и др. Я хочу этим сказать, что, не обладая по данному вопросу никаким документальным материалом (который меня и не интересовал), я твердо запомнил впечатления, оставленные в названных трех областях моей деятельности явлением «Протоколов». Из моей памяти не изгладились равно суждения и выводы по поводу этого явления. С этими моими воспоминаниями я охотно с Вами и поделюсь.
Для правильной оценки этих моих воспоминаний считаю нелишним Вас осведомить, что в ту пору по личным своим симпатиям я ближе стоял к правым, чем к левым русским кругам, т. е. к «Нов. времени», «Петерб. ведомостям» и «Гражданину», чем к «Русскому слову» и «Биржевым ведомостям». По своим симпатиям я был ближе к лицам, склонным к антисемитизму, чем к лицам, боровшимся с ним. А следовательно, я с большим вниманием относился к тому, что доходило до меня из лагеря антисемитов. Не скрою, что сказанные «Протоколы» в первую пору их появления произвели в этом лагере и на меня впечатление прямо ошемломляющее. Верят ведь в то, во что хотят верить. Круги, в которых я вращался, начали с безусловной веры в подлинность документа. И только исподволь, под влиянием трудов левой общественности, в эту веру стали просвечиваться сомнения, и здание, построенное «Протоколами», стало медленно, а потом все быстрее рушиться под воздействием разъедающей критики (и фактов). Насколько помню, начало оно рушиться в пору первой революции (1905 г.), вновь несколько окрепло в пору реакции 1908—1910 гг. и окончательно рушилось к великой войне. За время великой войны о «Протоколах» в России я не слышал, и разговоры о них возобновились лишь после революции 1917 г., в эпоху вр. правительства. Таким образом, «Протоколы» эти пережили в России как бы три периода: безусловной в них веры, разъедающих сомнений и громкого провала. А все вместе заняло отрез времени чуть ли не в двадцать лет.
Вы поймете, что на таком отрезе трудно установить в точности все перипетии события. Не обладая никакими документальными данными, я могу лишь установить эволюцию мнений и настроений, сопровождавших шумное прохождение по антисемитским и неантисемитским кругам былой России этого взволновавшего нашу общественность и государственность явления. Ведь дело шло не более и не менее, как о дьявольском заговоре против самого бытия России как государства и христианского сообщества, против основ наших: «Самодержавия, Православия и Народности» – и даже против всего арийского человечества. И это был не художественный вымысел какого-нибудь Уэллса («Марсиане») или Жюля Верна («Сорок тысяч миль под водой»), а заговор целого племени, от успеха коего зависела участь всей западной культур])! и участь самого христианства. Эволюция такого явления, да еще в таком уже шатавшемся государстве, как Россия той эпохи, не могла не вершиться бурно и скачками. Так она и вершилась.
Автор «Протоколов», несомненно, талантлив, и он нащупал самые больные места тогдашней России. Когда наваждение спало и автора этого всюду назвали по имени (Нилусом), в антисемитских русских кругах говорили: «Пусть „Протоколы“ – апокриф. Но они гениально схватили правду о евреях. Если Сионских мудрецов нет, то они могли быть, должны быть». На этом, собственно, и кончилась данная борьба внутри России. Я не интересовался, как и когда она перелилась и на Запад – во Францию, Англию и Германию. Ибо я считал этот вопрос раз навсегда решенным.
«Протоколы – апокриф, сочиненный группой лиц в центре с неким Нилусом», – говорили мне с сожалением в редакции «Нового времени», «Петерб. вед.» и «Гражданина», с радостью и торжеством в редакции «Биржевых ведомостей» и с достоинством в редакции «Русского слова».
«Это злостная интрига черносотенцев», – говорил мне гр. Витте. «Это попытка с негодными средствами», – говорил мне кн. Мещерский. «Это чушь», – говорил мне Суворин. «Это неудача», – говорил мне кн. Ухтомский. «Это провал», – торжествовал Проппер. О том, что эти «Протоколы» вновь оживут и взволнуют человечество, не было и речи.
Но они ожили. В 1924 г. Форд вел свою антисемитскую кампанию и была готова к печати его книга против всемирного иудаизма. Меня просили написать к ней предисловие. Я написал. Центральным местом моей работы были «Протоколы». Насколько помню, я высказал то, что высказываю сейчас – убеждение в апокрифичности материала, злостности политико-экономического и морального замысла мировой реакции и мирового антисемитизма. Книга Форда, как известно, не появилась, а сам Форд изменил своим антисемитским взглядам.
Вот все, что могу Вам сообщить по данному вопросу.
Примите уверение в совершенном почтении и преданности.
