Еще сразу же после приговора суда первой инстанции, 11 мая 1935 года, швейцарский шоколадный фабрикант еврей Тоблер, в качестве представителя швейцарских масонов выступавший на Бернском процессе, подал в суд на Флейшгауэра, обвиняя его опять же от имени всех масонов в клевете и даче ложных показаний. В жалобе Тоблера перечислялись якобы ложные утверждения Флейшгауэра: масоны пропагандируют атеизм, между масонами и иудеями существует тайная связь, у масонов имеются тайные программы и уставы.
Жалобе масонов дали немедленный ход. Уже 14 мая состоялось первое заседание суда по этому делу.
Флейшгауэр принял вызов вольных каменщиков, признал (хотя мог и не делать этого) свою подсудность швейцарскому суду и выразил согласие явиться в суд. Вместе с тем он потребовал, чтобы ему предоставили возможность вызвать не менее трех свидетелей – по одному из Польши, Франции и Германии. Он обещал представить суду документы, отобранные немецкой полицией при закрытии масонских лож в Германии. Для перевозки документов из Германии он попросил, чтобы швейцарские власти дали ему специальных чиновников для сопровождения этих документов от немецкой границы до Берна.
Предстоял большой процесс о мировой роли масонства. Первое заседание суда назначили на 28 августа. Однако Тоблер забрал свою жалобу обратно.[481]
В заключение этой главы я приведу решение еще одного суда над Сионскими протоколами, самого высшего – суда духовного, церковного. Главный судья его – глава Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий). В начале 1935 года от Бернского суда на его имя поступил запрос, имеет ли Русская Церковь какие-либо данные о происхождении Сионских протоколов. Полностью привожу ответ митрополита Антония:
«По поводу обращенного ко мне вопроса заявляю, как глава Православной Русской Церкви за пределами Советского Союза, что в архивах нашего Синода не имеется никаких материалов относительно происхождения так называемых Протоколов Сионских мудрецов.
Содержание этих протоколов нам известно. Исходя из полной осведомленности о содержании еврейских религиозных книг и участии мирового еврейства в мировых событиях, мы считаем возможным сказать, что смысл и направление „Протоколов Сионских мудрецов“ во многих отношениях соответствует учению и мировоззрениям мирового еврейства.
Мы считаем возможным, что линия поведения соответствующего направления имеется в руководящих кругах мирового еврейства и что, как особенно показала русская революция, действия и устремления еврейства часто вполне соответствуют содержанию так называемых Протоколов Сионских Мудрецов.
14/27 марта 1935 г. г. Срем. Карловцы (Югославия)
Глава 45
Через 30 лет после Бернского процесса один из немногих оставшихся в живых его участников – Б. И. Николаевский, тогда уже глубокий старик, получает письмо от своей старой подруги, иудейской журналистки Веры Кон, которая сообщает ему, что ее муж получил заказ написать книгу о Сионских протоколах. В завязавшейся переписке Николаевский сообщал Кон важные, ранее неизвестные моменты, связанные с подготовкой и проведением Бернского процесса. Николаевский фактически признался в своем лжесвидетельстве, но пытался оправдать свои фальсифицированные показания на суде «солидарностью демократических сил в борьбе против Гитлера».
Переписка между Николаевским и Кон очень важна для понимания технологии создания и развития иудейского мифа о происхождении Сионских протоколов. Его создателей совершенно не волновала истина. Ими руководил ложно понимаемый племенной интерес, допускающий умолчание, искажение и фальсификацию фактов. Муж Веры Кон, познакомившись с подноготной Бернского процесса, располагая материалами одного из организаторов Бернского процесса – Винера, вовсе не собирался восстанавливать истину, а только продолжил развитие иудейского мифа о Сионских протоколах. Его книга «Оправдание геноцида» стала очередной еврейской агиткой, исключающей истину, дезинформирующей читателей, и прежде всего самих евреев.
Привожу переписку Николаевского и Кон без сокращений по подлинникам, сохраняющимся в архиве Гуверовского института.
61, New Eud, London NW3. 9 июля 1964 г.
Милый Борис Иванович,
Помните, я Вам писала, что муж (с моей помощью) пишет книгу о «Протоколах Сионских мудрецов» для ист. серии Julliard'a в Париже? Он ее почти что закончил, но есть еще несколько невыясненных вопросов – может быть, Вы смогли бы на них ответить:
1) в Берне, на суде, некоторый материал был доставлен Советским правительством – было ли в нем что-либо, кроме фактов, упомянутых на суде (у нас есть стенограммная запись судебного следствия)?
2) каково Ваше личное мнение о du Chayla? Можно ему верить? Сговорился ли он с кн. Радзивиль в 1921 г. (о чернильном пятне на манускрипте и т. д.)? Можно верить кн. Радзивиль и Mrs Herblet?
3) James Parkes сказал нам, что Rorrlin ему говорил о том, что у него, Rorrlin'a, есть доказательства против De Cyon'a, кот. мол. является первым поддельщиком. В своей книге Rollin таких доказательств не дает, по крайней мере они очень неубедительны? Знаете ли Вы о более сущ. в доказательствах вины De Cyon'a?
4) есть у Вас неопубликованные материалы о «Протоколах» и согласились бы Вы прислать нам их? У мужа такое окончательное впечатление: a) de Cyon составил «Протоколы»; b) Охрана в Париже их потом еще «переработала». Как Ваше мнение?
Кстати, у нас есть книги Rollin'a, Делевского, Бурцева, Ваша статья и т. д.
Совершенно de Luxe издание «Протоколов» только что вышло в Мадриде (!!!) с «учеными» комментариями и т. д.
Когда будете писать, дайте знать о Вашем здоровье, об операции и т. д., а то Вы меня обеспокоили короткой заметкой в последнем письме.
15 августа 1964 г.[483]
Дорогая Верочка,
прости за задержку с ответом. Вины моей меньше, чем думаешь: твое письмо пришло буквально в дни, когда я лежал недорезанным на операционном столе и ни о чем не мог думать, не то что писать. Не вполне оправился и теперь. По существу твоего письма:
Москва тогда прислала сравнительно мало материалов, и притом все имевшее вспомогательное, неосновное значение. Главным я считал ранние тексты «Протоколов» (литографиров. москов. издание середины 1890-х гг. и текст кишиневской «Зари» конца 1890-х гг., доказывавшие, что «Протоколы» были в ходу до Нилуса). Это очень важно, но все же имеет лишь вспомогательное значение. О получении велись большие хлопоты, посылали специального человека со связями в Москву, имели влиятельную поддержку в кругах тамошних противников антисемитизма, но потом стало известно, что Сталин, когда дело дошло до него, рвал и метал, т. к. борьба с немецким антисемитизмом не входила в его планы, и он наложил свою руку. Говорили, что кто-то там пострадал. Подробностей не могу вспомнить.
Дю Шайла, конечно, проходимец, но разбирать его показания имеет мало значения: если даже он принадлежит к группе искренне кающихся прохвостов, он знает не начало «Протоколов» (середина 1890-х гг.), а лишь один из эпизодов середины их истории, – истории сложной, запутанной и часто сознательно фальсифицировавшейся. Эта история стояла в связи с еще более сложной и запутанной историей интриг на самых верхах русской и франц. воинствующей реакции, для правильного понимания которой и важно разобраться в истории «Протоколов», но в ней и сам черт ногу сломит.
Анри Роллэн ничего толком об этих отношениях не знал. Все, что он написал, взято им большей частью из моих рассказов. Сначала он от меня скрывал, что собирается писать книгу, и вел разговоры якобы для «Тан», где он числился ред. иностр. отдела. Получил какую-то огромную сумму, по существу, за пустышку. В книге ничего серьезного нет. О Ционе им все взято от меня.
К сожалению, из-за войны я тогда не довел до конца расследование о вдове Циона. Ее нашел молодой франц. историк, мой приятель (погиб на войне). Она жила в Нейо, в очень хорошем доме для стариков, и всегда имела под кроватью ящик с бумагами покойного мужа: письма Жюльеты Адан, Каткова и пр. Она считала мужа великим ученым, которого погубили связи с правой политикой, которую, по ее словам, он сам проклинал. Если б не война, она передала бы этот ящичек историку, кот. уже имел большую группу материалов из архива Жюльеты Адан (возможно, что часть застряла у меня).
Моя статья – в СВ и у Гильфердинга – никакого представления о моих тогдашних раскопках не дает. Более интересны мои статьи о бернском процессе, но в них я говорил только о последнем. В истории главными были сама фабрикация «Протоколов», франц. антисемитская кухня, уходящая корнями в большую политику милитар. переворота во Франции и войны-реванша против немцев, условием чего был переворот во Франции и русско-франц. союз, но не союз тогдашней правящей Франции, которую эти правые франц. заговорщики считали жидомасонской, и крайней русской правой эмиграцией – т. наз. правобережной, имевшей центр в Пасси, – большую роль играла в ней Т. Глинка (правильнее Ю. Глинка. – О.П.), быв. фрейлина ими. Марии, жены Алекс. 2, одной из организаторш «Священной Дружины» во Франции.
Рачковский отношения не имел. Больше: он был противником и мастерил франко-русский союз с бар. Моренгаймом и Витте, т. е. союз с «жидомасонской фракцией» (в протоколах много следов борьбы против виттевских займов, из-за дележа куртажных, особенно против Рафаловича и Эфрона).
Прости, но это уведет меня очень далеко, а я без материалов теперь могу напутать (когда-то хорошо знал все завороты интриг). Авторство Циона, по-моему, несомненно – и название «сионские», т. е. протоколы Циона, совсем в духе циника Циона. Лучше оборву теперь. Когда доберусь до протоколов, напишу. Приветы!
