С «Сионскими Протоколами» я стал знакомиться давно, всегда смотрел на них как на явную подделку, и мне было трудно даже допустить, что к ним кто-нибудь серьезно относился.

В 1906—1907 гг. я был в Петербурге редактором исторического журнала «Былое». Однажды к нам в редакцию принесли для рецензии брошюру о «Сионских Протоколах» (Нилуса или Бутми). Она была напечатана за несколько лет перед этим. Вначале она мало обратила на себя внимания. Но антисемитская волна, развивавшаяся в России с 1905—1906 гг., заставила говорить о ней и в широких слоях русского общества.

Но даже первое, поверхностное знакомство с этой брошюрой показало нам, в редакции «Былого», что в серьезном историческом журнале мы не должны заниматься разбором таких вещей, хотя по вопросу об антисемитском движении в России у нас часто бывали статьи. Это впечатление от брошюры у нас всех в редакции скоро окончательно определенно оформилось, и мы несколько лет подряд не обращали на нее никакого внимания. В текущем процессе о «Сионских Протоколах» по тому или другому поводу были только небольшие заметки.

Но вот начавшееся в Киеве в 1911—1913 гг. дело Бейлиса заставило нас, русских журналистов, внимательно отнестись к «Сионским Протоколам», так как можно было предположить, что в этом деле ими могут попытаться воспользоваться реакционеры и даже провокаторы. Но мы вскоре узнали, что если реакционеры и отдельные лица, игравшие роль в правительстве, придавали значение этой брошюре и пытались ее использовать, то правительство, как таковое, определенно пришло к убеждению, что нельзя ею пользоваться в обвинениях против евреев. И действительно, в процессе Бейлиса правительственное обвинение и не пыталось рассматривать «Сионские Протоколы» как документ против евреев. Ввиду всего этого интерес к «Сионским Протоколам» снова пропал.

Процесс Бейлиса я переживал, когда был уже снова эмигрантом в Париже. В своих эмигрантских изданиях я много написал против антисемитской пропаганды, но мне в те годы ни разу не приходило в голову говорить о «Сионских Протоколах» – так они казались мне не заслуживающими никакого внимания.

При большевиках я был арестован в первый день их переворота, 25 октября 1917 г., и сидел у них в тюрьме до мая 1918 г. За это время несколько месяцев мне пришлось сидеть в одной камере с бывшим директором департамента полиции Белецким, принимавшим активное участие в подготовке процесса Бейлиса. Во время наших долгих разговоров я узнал от него много интереснейших подробностей, как подготавливался н велся этот процесс. Беседа велась откровенно. Я его между прочим спросил, имели ли они в виду воспользоваться в этом деле «Сионскими Протоколами». Он мне сказал:

– Ну нет! Хотя некоторые нам и предлагали воспользоваться «Сионскими Протоколами», но мы прекрасно понимали, что это значит наверняка провалить все дело. Ведь это – явная подделка.

По словам Белецкого, даже те, кто предлагал им воспользоваться этими протоколами, не верили в их подлинность, а говорили только, что в «Сионских Протоколах» они видят совпадение с деятельностью евреев, между прочим в русской революции, а потому «Протоколами» хорошо можно было бы воспользоваться, хотя они и были подделаны, для агитации против евреев.

Но вот в 1919 г., когда я был в Крыму, в Севастополе, в Добровольческой армии, боровшейся с большевиками, я увидел вновь переизданные «Сионские Протоколы» и узнал, что ими широко пользуются в антибольшевистской агитации против евреев. В массах в большевизме обвиняли главным образом евреев, потому озлобление против большевиков возбуждало внимание к «Сионским Протоколам». В это время приходилось иметь дело с многими из высших представителей Добровольческой армии. Они с энтузиазмом относились к моему антибольшевистскому органу «Общее дело», издававшемуся в это время в Париже. Лично ко мне они относились с самым горячим сочувствием, как к самому крайнему и убежденному противнику большевиков, боровшемуся с ними все время, даже тогда, когда они еще не захватили власть и только начинали развивать свое движение.

В Севастополе я явился в местную главную квартиру Добровольческой армии. Меня с энтузиазмом встретил начальник управления ген. Селиванов(?). После самых сердечных приветствий, когда он благодарил меня за все услуги, которые я оказал своим «Общим делом» армии, он неожиданно дал мне какую-то брошюру и стал просить, чтобы я обратил на нее особое внимание в своем органе. Я развернул брошюру и увидел, что это были «Сионские Протоколы», только что переизданные в Севастополе. Он стал просить меня популяризировать их в «Общем деле». Он, конечно, знал мое отношение к еврейскому вопросу, но ему казалось, что моя ненависть к большевикам заставит меня воспользоваться «Сионскими Протоколами», где, как ему казалось, разоблачена тайна еврейского руководства большевиками.

Разумеется, я самым резким образом заявил, что эти «Протоколы» фальсификация реакционеров, что они по своему содержанию абсурд, и я, если когда-нибудь и буду писать о «Протоколах», то только как о преступном, мошенническом документе.

Генерал был смущен резкими моими отзывами, а внутри, очевидно, негодовал на меня за мой отказ воспользоваться «Протоколами». Сначала он пытался было аргументировать свое предложение, но в конце концов прервал разговор о «Сионских Протоколах», и мы более к ним не возвращались.

Должен сказать, что в высшем командовании ген. Деникина, в Новороссийске, куда я поехал из Севастополя, я не встречал ни веры в подлинность «Протоколов», ни желания ими воспользоваться. Там мне даже с раздражением говорили о тех, кто, как в Севастополе, распространял «Сионские Протоколы».

Вскоре после моего возвращения в Париж я на страницах «Таймса» встретил сначала одобрение «Сионских Протоколов» со стороны бывшего петербургского корреспондента этой газеты Вильтона, и я резко ему ответил в «Общем деле». Затем… в том же «Таймсе» появились (кажется, в августе 1921 г.) совершенно неожиданно разоблачения другого их корреспондента – из Константинополя, что эти «Протоколы» являются переделкой одной старой французской брошюры, изданной в 1864 г. для борьбы с правительством Наполеона III.[447] Этот плагиат был настолько очевиден, что нам всем казалось, что среди искренних людей никогда более не сможет возникнуть даже мысль о подлинности этих «Протоколов».

В то же самое время в связи с разоблачением «Таймса» и в русской эмиграции самостоятельно были получены сведения, что в фабрикации «Сионских Протоколов» действительно принимал участие известный деятель русской тайной полиции за границей Рачковский и что как техник ему помогал некто литератор Головинский. Тогда и я припомнил некоторые факты из моей жизни, на которые раньше я не обращал внимания, но которые лучше помогли мне понять разоблачение «Таймса».

Я между прочим припомнил, что в Париже в 1902—1904 гг. я знавал лично этого литератора Головинского, когда он пытался познакомиться со мной. Разговоров специально о «Сионских Протоколах» у меня с ним не было, но он уверял меня в мировом заговоре евреев и в их связях с крайними революционными партиями в Европе, которыми они пользовались для своих целей.

Я смотрел на Головинского как на довольно способного, хотя и поверхностного писателя, хорошо знакомого с французской журналистикой и хорошо владевшего французским языком. Но он производил на меня впечатление совершенно беспринципного человека. После нескольких встреч я решил не поддерживать с ним даже простого знакомства. От нас, эмигрантов, он, конечно, скрывал свои связи с Рачковским и всячески старался пролезть в нашу среду. Но о его связях с тайной полицией мы все-таки догадывались и потому на него смотрели по меньшей мере как на опасного авантюриста.

В настоящее время для меня ясно, что Головинский, каким я его себе представлял, был способен и на всякого рода подлоги. Он легко мог взять на себя н поручение начальника полиции Рачковского переделать брошюру о политике Наполеона III для целей антиеврейской пропаганды. У Головинского, несомненно, больше, чем у кого-либо, были данные выполнить эту задачу.

В 1915 г. в Петербурге, уже во время войны, будучи легальным писателем, я встретился с известным Манасевичем-Мануйловым, причастным к департаменту полиции. Я сумел установить с ним доверительные отношения. Он сделался постоянным моим информатором о деятельности русского правительства, а знал он о делах правительства много; он был на положении почти секретаря Штюрмера. В свое время дал мне много точных, чрезвычайно ценных разоблачений некоторых агентов департамента полиции (как, напр., «шлиссельбуржца» Стародворского; разоблачение его, сделанное мною по его указанию еще до личного нашего знакомства, произвело большое впечатление) и против реакционеров, напр. против директора департамента полиции Климовича в укрывательстве убийц Герценштейна.

То, что Манасевич-Мануйлов давал мне разоблачения, осталось тайной для департамента полиции, и ни я, ни он никогда не подвергались преследованиям. Только после революции в Чрезвычайной Комиссии о царском режиме, созданной Временным Правительством, и я, и Мануйлов давали подробные показания о разоблачениях, которые он мне давал. Эти показания были опубликованы этой комиссией.

Во время наших бесед с Мануйловым мы по разным поводам не раз возвращались к еврейскому вопросу, и в частности к «Сионским Протоколам». Мануйлов никогда мне не говорил о личном участии в подделке «Сионских Протоколов», и мне не приходила мысль спросить его об этом. Но когда у нас заходила речь (в 1915—1917 гг.) о «Сионских Протоколах», то он всегда решительно говорил мне об их подделке как о чем-то, не подлежащем даже обсуждению. Смеясь, он говорил: «Только идиоты могут верить в эти „Протоколы“, и ни один уважающий себя политический деятель никогда не позволит себе говорить об их подлинности». Он всегда высказывал убеждение, что правительство никогда официально не будет признавать подлинность «Сионских Протоколов».

Мысль, что когда-нибудь о «Сионских Протоколах» будут говорить серьезно, в то время была для меня так далека, что я, сколько помню, даже не считал нужным расспрашивать о них подробно у Манасевича-Мануйлова и довольствовался только его насмешками над этими «Протоколами». Но хорошо помню, что, хотя не в связи с «Протоколами», а в связи с моими личными встречами с Головинским, Манасевич-Мануйлов соглашался с моим отношением к Головинскому и сам говорил о нем как об авантюристе, уголовном типе и тайном агенте полиции.

В последней моей эмиграции, за последние лет 12-13, особенно после разоблачения «Times», нигде и никогда не встречал, чтобы в серьезных политических кругах пытались когда-нибудь доказывать подлинность «Сионских Протоколов». Самое большее, что приходилось встречать людей, которые говорили:

– Ну да, положим, подлинность «Сионских Протоколов» не доказана. Положим, что они сфабрикованы. Но все-таки какое разительное сходство между содержанием этих «Протоколов» и большевистской и еврейской деятельностью! Поэтому если есть такая среда, которая верит в подлинность этих «Протоколов», то необходимо ими пользоваться…

Но и такие разговоры были только при частных встречах. Никто никогда серьезно не обращался ко мне – напр., в редакцию журнала с предложением использовать «Сионские Протоколы». После 1921 г. мне казалось, что то, что было напечатано по поводу «Сионских Протоколов» автором статей в «Таймсе», затем проф. Милюковым и другими, устраняет всякую мысль о серьезном отношении к ним.

Поэтому вообще лично я этим вопросом не был занят. Но был один момент, когда я начал было изучать этот вопрос.

За границей после войны я встретился в Париже с одним из самых активных агентов Рачковского – Бинтом (французом). Он лет 25 за границей специально следил за мной по указанию департамента полиции и, конечно, хорошо меня знал. После войны сохранение секретов департамента полиции потеряло всякое значение для агентов заграничной «охранки». Когда я отыскал Бинта, чтобы побеседовать с ним о прошлом, он дал мне чрезвычайно интересные сведения по разным вопросам, между прочим – о слежке за мной. В 1918—1919 гг. я часто с ним виделся в Париже и получил от него много интересных сведений и для «Общего дела», и для «Былого». Его рассказы были иногда настоящим откровением для меня. В это время у него не было никакого повода что-нибудь скрывать от меня о прошлом или говорить неправду. Между прочим, он мне много говорил о Рачковском, о его участии в «Сионских Протоколах», о том, как он по поручению Рачковского куда-то ездил в Германию, покупал какие-то книги. Этот рассказ мне показался настолько интересным, что я хотел изучить обстоятельно то, о чем он мне рассказывал.

Об этом своем разговоре с Бинтом я сообщил проф. Сватикову, моему старому товарищу, с коим меня связывала 15-20-летняя общая работа, между прочим и в моем «Былом». Сватиков, как комиссар Временного правительства, специально по делам заграничной «охраны» и без меня уже имел дело с Бинтом. Он очень заинтересовался сведениями,

полученными мною от Бинта о «Сионских Протоколах» и готов был сам расспросить его об этом. Я понял, что он лучше меня сможет изучить этот вопрос и расспросить Бинта, а потому сам просил его заняться этим делом. Встретившись затем с Бинтом, я настаивал на том, чтоб он в разговоре с проф. Сватиковым припомнил все, касающееся «Сионских Протоколов». Затем время от времени выслушивал рассказы проф. Сватикова о его беседах с Бинтом, а также и самого Бинта о том же самом. Их беседы меня вполне удовлетворили, и лично я сам больше к этому делу специально не возвращался. Мне казалось, что проф. Сватиков исчерпывающим образом выполнил взятую на себя задачу.

Но вот в последнее время я увидел, что в эмиграции, особенно в связи с германскими событиями, возродился интерес к «Сионским Протоколам», и поэтому решил снова заняться этим вопросом.

В Париже в последние годы проживал, занимая ответственный пост в Русском Общевоинском Союзе, бывший начальник петербургского охранного отделения ген. Глобачев, с которым я лично знаком уже лет 12-13.

Ген. Глобачев – прежде всего службист, добросовестный чиновник. Он никогда не возбуждал против себя каких-нибудь обвинений в личной недобросовестности. Я его давно знаю как человека, искренне относящегося к своим делам. Он, конечно, определенный антибольшевик и по-своему искренний патриот. Как бы я с ним ни расходился в политике, – я иногда выступал против него в печати, – он всегда относился лично ко мне с полным уважением, очень ценил мое отношение к войне, а потом к большевикам. В связи с этими двумя вопросами я не раз имел случай за границей беседовать с ним и находить общую почву для разговора. Впервые я лично с ним сошелся в Константинополе в 1920 г. Затем встретился в Париже и даже заходил к нему на квартиру. Разговоры у нас были специального характера: или по кутеповскому делу, или я обвинял его агентов, или предупреждал, что я против него выступлю в печати. Но во время этих разговоров я не упускал случая беседовать с ним о прошлом. Между прочим, не раз я касался еврейского вопроса в русской жизни и в революционном движении. Касался, в частности, и «Сионских Протоколов». Его взгляды на «Сионские Протоколы» меня заинтересовали, но я, не рассчитывая на то, что он будет со мной откровенен по этому вопросу так, как мне бы хотелось, только установил… в главных чертах его взгляд на еврейский вопрос, и в частности на «Сионские Протоколы», чтобы потом мне можно было бы проверить его сведения, получаемые от него его агентом, г. X., с которым он мог на эту тему говорить, не стесняясь.

Его агенту, г. X., я сказал, что в моих воспоминаниях будет отведено место «Сионским Протоколам», и просил его обратиться к ген. Глобачеву с просьбой познакомить его с этим вопросом и сообщить сведения из одной его статьи, которую X. якобы готовился писать. Я, конечно, был убежден, что рассказ ген. Глобачева будет мне передан этим агентом и я смогу его проверить уже на основании моих сведений. Так на деле это и вышло. Каждый свой разговор с ген. Глобачевым агент записывал, показывал мне, я задавал ему дополнительные вопросы и получал затем ответы.

Во время таких перекрестных допросов мне пришлось выяснить, что ген. Глобачев написал свои воспоминания, где имеются две большие главы: о «Сионских Протоколах» и о деле Бейлиса. Эти две главы ген. Глобачев целиком прочитал своему агенту.

Воспоминания ген. Глобачева не написаны для немедленного напечатания, они писаны «для истории», для того времени, когда исчезнет острый интерес к некоторым вопросам о прошлой деятельности охранных отделений.

Я вообще знаком с другими, официальными записками ген. Глобачева, какие он в свое время подавал правительству, находясь на службе в охранном отделении, с записками, какие он подавал за последние годы в Париже, о борьбе с большевиками и об эмигрантской жизни вообще. Его записки очень точны, хорошо составлены, беспристрастны, и в них нет того непонимания политических вопросов, которое так часто встречается в записках людей в его положении. Все это надо сказать и о его записке относительно «Сионских Протоколов», составленной для истории, а не для печатания в текущей прессе или для подачи начальству.

С историей «Сионских Протоколов» ген. Глобачев знаком и по своему служебному положению, и по своей близости к ген. Мартынову, начальнику Московского охранного отделения, который одно время непосредственно был занят официальным расследованием о «Сионских Протоколах».

Ген. Глобачев пишет только то, что ему приходилось узнать о «Сионских Протоколах» в период, когда началось официальное расследование о них.

Вот что записал за ген. Глобачевым его агент.

Протоколы составлены в период 1896—1900 гг. Составлены в Париже одним из агентов русской политической полиции, хотевшим отличиться на этом. Они были пересланы им помимо своего прямого начальства в Париже в Петербург полк. Пирамидову. Последний передал их ген. барону Гротгусу (в настоящее время живет в Германии и играет роль в гитлеровском движении; два сына в Париже – в «Аксион Франсэз»).

Все попытки Гротгуса в период 1901—1902 гг. заинтересовать ими окружение Николая II и его самого успеха не имели. Не помогло и содействие Манасевича-Мануйлова, не верившего в подлинность протоколов, но проводившего их из личных соображений.

Таким образом, дело с «Протоколами» заглохло. Им дано было снова выплыть в период революции 1905 года. Продвинул их ген. Трепов, получивший их от ген. Джунковского. Чтение протоколов произвело очень сильное впечатление на Николая II, который с того момента сделал их как бы своим политическим руководством. Характерны пометки, сделанные им на полях предоставленного ему экземпляра: «Какая глубина мысли!», «Какая предусмотрительность!», «Какое точное выполнение своей программы!», «Наш 1905 г. точно под дирижерство мудрецов», «Не может быть сомнений в их подлинности», «Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства» и т. д.

Заинтересовавшись получением «Протоколов», Николай II обратил внимание на заграничную агентуру и наградил многих орденами и денежными наградами.

С 1906 г. начинается новая эра для протоколов. Деятели Союза Русского Народа, как Шмаков, Марков II и др., обратились в Мин. Внутр. Дел за разрешением широко использовать протоколы для борьбы с воинствующим еврейством.

Под давлением Лопухина Столыпин приказал произвести секретное расследование о их происхождении двум жандармским офицерам Мартынову и Васильеву.

Запросы о «Сионских Протоколах» были посланы и за границу. Представители местной русской тайной полиции за границей прислали свои отзывы. Такой видный представитель тайной полиции, как Ратаев, определенно и резко высказался за подложность «Протоколов». Но он не скрывал своего антисемитизма и своего взгляда на революционное движение как главным образом еврейское. В таком же духе высказался и другой видный представитель заграничной охранки – Гартинг. Свой отзыв о «Сионских Протоколах» дал и Рачковский. Он не настаивал на подлинности этих «Протоколов», но говорил, что ими хорошо можно воспользоваться в борьбе с еврейством и с революционерами.

Таким образом, официальные расследования правительства установили точно подложность «Протоколов», а также выяснили их авторов. Столыпин доложил все Николаю II, который был глубоко потрясен всем этим. На докладе же правых о возможности использовать их все же для антиеврейской пропаганды Ник. II написал:

«Протоколы изъять! Нельзя чистое дело защищать грязными способами».

Примечание: Пользоваться приложенной запиской и сведениями ген. Глобачева раньше было трудно, так как он жил в Париже и находился, как сказано, на ответственной службе в Общевоинском Союзе. В настоящее время он уехал в Америку и порвал связи с Общевоинским Союзом, но сохранил интимные связи со своим агентом, упомянутым X. Он обещал этому агенту дать главу из своих воспоминаний, посвященную «Сионским Протоколам», и доклад, сделанный охранниками правительству о «Сионских Протоколах».

Ни ген. Глобачев, ни его агент до сих пор не подозревают, что эти сведения мне нужны не для моих воспоминаний. В настоящее время, когда сущность доклада ген. Глобачева в моих руках и я его от своего имени могу цитировать где угодно, я постараюсь прямее поставить вопрос о воспоминаниях ген. Глобачева. Этому агенту я сказал, что его статья будет помещена в иностранной прессе и будет хорошо оплачена. Ген. Глобачев, уезжая в Америку, сказал этому агенту, что он ему поможет, чем сможет. Я думаю, что он выполнит свое обещание помочь ему материалами для этой статьи. Во всяком случае, как только ген. Глобачев доедет до Америки, он пришлет свой адрес и ему будет послано письмо о необходимости материалов для статьи его агента. Надо ли писать и более откровенно поставить вопрос – мы увидим. По-видимому, пока нет нужды в этом; это мы можем сделать, получив материалы от ген. Глобачева.