Поздно вечером, когда мать вернулась с фермы, Гошка попытался завести с ней разговор о поросятах, о дяде Ефиме.

Но мать была чем-то расстроена и только отмахнулась от сына.

— Вот вскружили тебе голову эти поросята. Да плюнь ты на них, забудь. Лучше о школе подумай. Опять учительница жалуется — в классе у тебя только и разговоров что о шпитомцах.

— А чего ж не поговорить? — буркнул Гошка. — Мы их в подарок готовили.

Но тут прибежал Митька Кузяев и сказал, что отец по срочному делу вызывает тётю Шуру на ферму. Наспех накинув кожушок, она ушла.

«Вот и поговори с ней! Всегда-то ей недосуг», — подумал Гошка и разобиженный лёг спать.

Проснулся он рано. За окнами только начинал брезжить рассвет.

Мать, Клава и Мишка крепко спали.

Гошка оставил записку: «Ушёл ставить силки», сунул за пазуху кусок хлеба и осторожно вышел в сени. Привязал к мешку с Лебедёнком верёвочки, пристроил мешок за спину и только вышел на улицу, как столкнулся с Никиткой.

В руках тот держал лыжи.

— А ты зачем? — подозрительно оглядел его Гошка. — Я же сказал: один обойдусь.

— Нет, вместе так уж вместе, — сказал Никитка.

— Только я быстро пойду, — предупредил Гошка. — Отстанешь, ждать не буду.

Он привязал к обсоюженным валенкам лыжи-самоделки и первым, прямо через огороды, выехал в поле. Никитка заскользил за ним следом. Шли по крепкому синеватому насту, под лыжами хрустела морозная корочка. Время от времени на пригорках встречались рыжие проталины. Приходилось обходить их стороной или, сняв лыжи, идти пешком.

Миновав поле, мальчишки вступили в хвойный лес. Здесь ещё сохранилась старая, остекленевшая лыжня, с вмёрзшими в неё сосновыми иголками и веточками.

Гошка шёл быстро, но Никитка не отставал от него, хотя и обливался пoтом.

«А ничего идёт: не пищит, не хнычет», — с одобрением подумал Гошка и пропустил приятеля вперёд.

К полудню мальчишки добрались до города и отыскали на его окраине ветеринарную лечебницу — приземистое здание с загоном для скота.

Здесь стояли больные коровы, понурые лошади, визжали в корзинах покрытые паршой поросята. Какая-то тётка держала на верёвке тощую, как Кощей Бессмертный, козу, которая, по словам хозяйки, целую неделю маялась животом.

Гошка с Никиткой заняли очередь.

— А вы с какой живностью заявились? — спросила их обладательница козы, косясь на мешок за спиной у Гошки. — Поросёночка принесли? Тоже животом мается?

— Нет, он уже отмаялся, — ответил Никитка. — Ещё вчера околел.

Женщина всплеснула руками:

— Ох вы, чудаки! Так ему же на скотомогильнике место, а не здесь.

— Нет, нам всё равно к доктору нужно, — упрямо сказал Гошка.

Очередь подвигалась медленно, но, в конце концов, ребята добрались до ветврача. Это был пожилой, строгий человек в халате, с обветренным кирпичным лицом. Врач долго не мог понять, чего добиваются от него два колхозных паренька, за восемнадцать километров пришедшие в лечебницу на лыжах.

— А может, он от какой заразной болезни подох, — допытывался Гошка, вытащив из мешка синего застывшего Лебедёнка. — И других поросят заразил. Вы нам лекарство дайте самое лучшее.

— Конечно, самое лучшее… всем самое лучшее, — усмехнулся врач, осматривая поросёнка. — А почему, собственно, в лечебницу явились вы, а не кто-нибудь из взрослых?

Пришлось ребятам рассказать о колхозных поросятах, о подготовке первомайского подарка, о зелёном овсе и даже о ссоре с Кузяевым.

— Только вы не думайте, что мы сюда из-за обиды на Кузяева пришли, — поспешил добавить Гошка. — Просто мы за поросят боимся… а вдруг и остальные заболеют.

— Понимаю теперь, — кивнул врач. — Не сработались, значит, со своим Кузяевым, нравом не сошлись. Ну что ж, придётся сделать вскрытие вашему Лебедёнку.

Он унёс поросёнка в помещение. Оказалось, что Лебеденок погиб от укуса больной крысы.

Такое сообщение обрадовало ребят.

— Это правда, что крысы покусали? — настойчиво спрашивал Гошка. — И никакой другой болезни нет? Совсем никакой?

— Да-да, молодые люди. Вскрытие показало, что во всём виноваты только крысы, — подтвердил врач. — Но радоваться тут нечему. Помещение у вас, как видно, совсем непригодно для содержания поросят.

Он выписал ребятам рецепт на крысиный яд и объяснил, что им надо засыпать в свинарнике все дыры и щели.

Гошка с Никиткой, не скупясь на многочисленные «спасибо», направились разыскивать ветеринарную аптеку.

Солнце сильно пригревало, с крыш застучала капель, ледок на улицах растаял, и ребятам пришлось тащить лыжи на плечах. Прохожие с удивлением поглядывали на необычных лыжников. Но те ни на кого не обращали внимания.

— Ты это, Гошка, хорошо придумал — к доктору пойти, — сказал Никитка. — Теперь уж мы докажем Кузяеву.

— И Борьке докажем, — согласился Гошка. — И теперь никому шпитомцев не уступим.

В аптеке ребята получили три пакетика крысиного яда и стали раздумывать, что им делать дальше.

— Надо домой скорее, — напомнил Никитка. — Там, поди, ребята нас ждут.

— Тогда на базар пошли, — сказал Гошка. — Попутную подводу поищем.

На базаре было людно и шумно. С колхозных грузовиков и подвод торговали картошкой, морковью, солёными огурцами, мочёными яблоками. На длинных дощатых столах лежали туши парной говядины и бело-розовой свинины.

В дальнем углу базара продавали всякую живность. Над подводами стояло неумолчное хлопанье крыльев, кудахтанье кур, кряканье уток, гогот гусей. То и дело слышалось трубное мычание молодых бычков и пронзительный визг поросят.

Ребята обошли почти все ряды и не встретили ни одной знакомой подводы.

— Пожалуй, пешком переть придётся, — вздохнул Гошка и, достав из-за пазухи ломоть хлеба, поделился с Никиткой. — Давай подзаправимся и айда.

Неожиданно Никитка толкнул приятеля:

— Глянь-ка! Мамка твоя.

Гошка вскинул голову и обмер: его мать стояла у широких саней-розвальней и продавала поросят. Голова её по самые брови была закутана тёмным шерстяным платком, воротник кожушка приподнят, подбородок тоже завязан платком, только белым, и со стороны казалось, что у матери болели зубы или ей сильно нездоровится. Да и торговала она как-то странно: ни с кем не спорила, свой товар не расхваливала, а только безучастно и молча доставала из плетёной корзинки визжащих поросят и передавала их покупателям.

Какие-то незнакомые Гошке и Никитке мужчины и женщины толпились вокруг саней, спорили из-за очереди, совали в руки Александре деньги, и она, не считая, опускала их в карман.

— Отменные поросята! Здоровые, чистенькие! — расхваливал кто-то из очереди. — И цена без запроса. Удивительно прямо.

Никитка потряс за плечо оцепеневшего Гошку.

— Ты видишь, видишь! Это же наши шпитомцы. Вон Вьюн, вот Простофиля… Да что ж она делает, мамка твоя?!

Гошка наконец пришёл в себя. Он бросился в толпу и, ожесточённо расталкивая всех локтями, пробрался к матери. Никитка еле поспевал за ним.

— Мамка! Что ты? Зачем? — отчаянно зашептал Гошка, хватая мать за руку.

Но было уже поздно.

Какая-то сухонькая, с утиным носом старушка выхватила у Александры из рук последнего поросёнка — это был Черныш, — сунула ей пачку замусоленных денег и торопливо скрылась в толпе.

— Всё, граждане, всё. Вчистую расторговалась, — устало сказала Александра, закрывая брезентом пустую корзину.

Покупатели неохотно начали расходиться. Александра обернулась к сыну, схватила его за плечо и, загородив от чужих глаз, встревоженно зашептала:

— Откуда ты, лихо моё? Пошто здесь? Следил, что ли, за мной?

— Ты зачем поросят продала? Зачем? — вне себя забормотал Гошка. Потом голос его перешёл в крик. — Они же наши, ребячьи. Мы их для колхоза… В подарок.

— Ну, погоди, Гоша, погоди! Так уж вышло. Я сейчас всё растолкую. Да не кричи ты на весь базар, ради бога, не кричи. — Мать попыталась прикрыть Гошкин рот ладонью.