— Этого ещё не хватало! — буркнула Ульяна и потянулась к розетке, чтобы вытащить шнур громкоговорителя.

— Нет, постой, — остановил её дядя Вася. — Про похождения я люблю.

Прослушав рассказ диктора о мнимой болезни жены, об огороде на полсотни грядок, о торговле овощами и утками, он от души рассмеялся.

— И глазастый же народ стал у вас. Всё видит, всё замечает!

Покраснев, Ульяна разразилась бранью. И кто же мог всё это выследить? Неужели бессовестный Семка Пыжов?

Потом мать подозрительно покосилась на сына:

— Погоди-погоди… А не ты ли кому рассказал об этом? Очень уж точно всё расписано.

— Что ты, мамка! — деланно удивился Никитка. — Как же я про себя-то могу? Я ведь тоже торгашом заделался!

— Какой уж из тебя торгаш! Чистое разорение. Учить да учить надо, — с досадой сказала Ульяна и с надеждой посмотрела на мужа. — Давай, Вася, так договоримся. Я на себя все торговые дела возьму, а вы с Никиткой огород мне полоть да поливать будете. А потом сенокосом займётесь. Я уж и делянку в казённом лесу присмотрела и с лесником всё обговорила. Косите себе и косите, чтоб сена нашей корове на зиму с лихвой хватило.

— А это уж как председатель колхоза скажет, — помолчав, ответил Василий. — Поступаю, так сказать, в полное его распоряжение.

— Чего? — не поняла Ульяна. — Ты же в отпуск приехал, на сенокос!

Отец ещё раз переглянулся с Никиткой и признался, что он совсем уволился с завода и теперь будет жить и работать в колхозе.

— Тятька все вещи привёз. И одеяло с подушкой, — поспешил сообщить Никитка.

— Та-ак! Возвращенец, значит. — Ульяна, уперев руки в бёдра, насмешливо оглядела Василия. — В Клинцы уверовал, в колхоз наш? Новый председатель пальчиком поманил, а ты уж и готов — примчался. — Она заметила насторожившегося сына и прикрикнула: — Чего уши навострил? Иди гуляй!

Никитка посмотрел на отца — может, ему всё же остаться?

— Иди, сынок, — кивнул отец. — Нам поговорить надо.

Никитка вышел на улицу и понуро побрёл вдоль переулка. Во дворе за стенкой, готовясь ко сну, шумно вздыхала корова, лениво покрякивали утки. На огороде, охраняя грядки, чернели силуэты лохматых чучел.

«И зачем нам столько добра?» — подумал Никитка. Он измучился от грядок с овощами, от вёдер с водой, от прожорливых уток. У него ноют руки и плечи, некогда поиграть с ребятами, сбегать с ними в лес, на речку, сыграть в футбол и лапту.

А вот теперь вернулся домой тятька. Неужели и он будет заодно с матерью?

Никитка постоял у сарая, послушал, как кричат в лугах коростели, посмотрел на звёздные россыпи на небе и вернулся к дому.

Из окон доносились невнятные голоса родителей. Отец говорил, не повышая голоса, а мать то и дело переходила на крик.

— Лопух ты! Сума перемётная! Своей выгоды не понимаешь, — услышал Никитка. Потом в избе что-то загремело, — видимо, мать швырнула на пол сковородку.

Вскоре отец показался на крыльце. В руках он держал узел с одеялом и подушкой.

— Ну, сынок, совсем нашу мамку в сторону занесло. Придётся, видно, повоевать с ней. — И он позвал Никитку спать в сарай, на сено.

Гулянка в доме Кузяевых началась ещё в субботу с вечера. Приятели Ефима бестолково орали песни, потом, захмелев, заснули кто где мог: в сенях, на печке, на лавках. Утром гости решили опохмелиться.

Ефим послал сына к мачехе в магазин. Митька принёс от Полины несколько бутылок вина, колбасы, консервы, отварил чугунок картошки и всё это выставил на стол. — Ещё бы лучку зелёного, — морщась от головной боли, сказал Ефим.

— Кончился лук. Вчера весь пожрали, как саранча. — Митька с досадой покосился на просыпающихся гостей. — И чего они бражничают второй день? Шли бы по домам.

— Надо, сынок, надо. Нужные они мне люди. — Отец нахмурился и велел сыну призанять луку у соседки.

— Так она и одолжит — мы ей и без того уже две недели за молоко не платили, — напомнил Митька.

Порывшись в карманах, Ефим сунул сыну деньги и подтолкнул его в спину.

— Ну-ка, давай побыстрее.

Митька нехотя направился к дому Покатиловых. Он не очень-то любил покупать что-нибудь у соседей. Тётя Катерина, та ещё ничего — покачает головой, повздыхает, но даст и картошки, и масла, и молока. А вот дядя Савелий обычно заведёт длинный разговор о том, что у Кузяевых не дом, а заезжий двор, что Ефим живёт не по карману, совсем оторвался от земли, потом вспомнит покойную Митькину мать, да какая она была аккуратная хозяйка и хорошая труженица.

«Да ну их… все жилы вытянут», — подумал сейчас Митька и решил раздобыть лук по-своему.

Приоткрыв створку рамы, он положил деньги на подоконник и через калитку прошёл на огород к Покатиловым. Отыскал грядку с луком и принялся срывать луковичные стрелки.

И тут его заметил Борька Покатилов.

— Ага! Попался! — громко закричал он, выскочив из-за погреба, и принялся звать на помощь отца и мать.

— Ладно тебе, не горлань, — отмахнулся Митяй. — Я ж не даром беру, за деньги.

Не слушая Митьку, Борька вцепился ему в рубаху и продолжал звать родителей. Но тех дома не было, и из дома выскочила Таня. Следом за ней из другой половины дома выбежала Елька.

Заметив девчонок, Митька рванулся из Борькиных рук; рубаха на спине затрещала и порвалась. Борька растерянно отступил назад.

Митька швырнул в него пучком лука и, перемахнув через изгородь, помчался к своему дому.

— Видали, видали? — обратился к девчонкам Борька. — Митяй лук ворует. Теперь он нам весь огород истребит.

— Хватит тебе, — остановила его сестра. — И никакое это не воровство! Просто он мамки дома не застал, ну и нарвал сам луку. Он даже деньги на подоконнике оставил. — Таня разжала ладонь и показала брату смятый рубль.

— Деньги?! — удивился Борька. — А разве мы луком торгуем?

— Луком нет, а за молоко нам Кузяевы платят.

— Вот купец-барышник! Всё-то он на рубли меряет.

— А ты бы пожил, как Митька, — наверное, не позавидовал бы ему, — вполголоса сказала Таня. Она собрала с земли разбросанный лук, вырвала из грядки с десяток редисок и, кивнув Ельке, направилась к Кузяевым.

В доме всё ещё бражничали гости, но Митьки не было.

Подруги нашли мальчишку около сарая. Он сидел на бревне и зашивал порванную рубаху. Таня положила перед Митькой лук и редиску.

— Что ж ты так? Деньги заплатил, а сам ускакал, как заяц. Возьми вот, отнеси гостям.

— А ну их, — отмахнулся Митяй. — Пусть сами раздобывают! Я им не мальчик на побегушках, надоело.

Он в сердцах сделал крупный стежок иглой, уколол палец, сунул его в рот, пососал, потом сплюнул розовую слюну.

— Разве так зашивают? — вскрикнула Елька, отбирая у него рубаху. — Здесь же заплатка нужна. — Она покосилась на трусы и рубахи, что сохли на верёвке за сараем. — Опять сам стирал? На речке, без мыла?

— Ну и сам! — Митяй вскочил, сорвал с верёвки бельё и, скомкав, бросил его в сарай. — Подумаешь, велико дело!

— И чудной же дом у вас, у Кузяевых, — покачав головой, сказала Таня и посмотрела в сторону крыльца, откуда выходили гости. — То густо, то пусто… то дым столбом, то хоть шаром покати. Ты сам-то ел сегодня что-нибудь?

— Успею, поем.

— И живёте вы как-то по-особому, — заметила Елька. — В колхозе числитесь, а на артельной работе вас не видно.

Митька промолчал и отвернулся. Да и что он мог сказать?

С тех пор как отец женился на молодой разбитной продавщице сельпо, в доме Кузяевых всё чаще заходил разговор о деньгах, о доходах, о заработках. Полина вовсю командовала Ефимом, без конца требовала от него денег, покупала обновки, набивала ими сундуки и чемоданы. В доме появилось много дорогих вещей, но все они стояли без употребления и были прикрыты чехлами.

«Это всё про запас, на потом, когда в город переберёмся», — говорила обычно Полина и строжайше запрещала Митьке прикасаться к вещам.

Любили Полина с Ефимом устраивать весёлые пирушки, принимать гостей и тогда не скупились на угощение. В остальные же дни в доме не было ни завтрака, ни обеда, и каждый питался где мог. Полина с Ефимом ходили в колхозную чайную. Митька же чаще всего обходился всухомятку или довольствовался остатками пирушек.