— Какие подарки? За что? — удивилась Александра. — Зачем ещё в это дело ребятишек впутывать…

— А ты слушай меня, слушай. Мальчишки — они на подарки падкие, как мухи на патоку. Завязнут и лапок не вытащат. Пойдём-ка вот, купим кое-чего. Денег у нас хватит.

Покупка подарков заняла довольно много времени, и Александра вернулась домой только к вечеру.

Гошки дома не было. Ничего не знали о брате и Клава с Мишкой.

Не на шутку встревоженная, мать отправилась на колодец за водой. Здесь её встретила Ульяна Краюхина и спросила, почему это Гошка сидит у них в избе и не идёт домой.

— Видать, припугнула за что-нибудь. То-то он как побитый. Да и мой не в себе чего-то.

Оставив вёдра у колодца, Александра пошла к Краюхиным. Гошка с Никиткой молча отогревались на печке.

— И что ж ты делаешь, негодный! — возмутилась мать. — Убежал, не дождался меня, домой не пришёл. Я уж думала, невесть что стряслось. — Она с трудом перевела дыхание и принялась торопить сына: — Одевайся скорее, домой пойдём. Там такое тебя ждёт, такое ждёт… Вот и Никитку зови, оба довольны будете… Да и что же ты у людей-то сидишь? Что у тебя, дома, что ли, нет?

— Не пойду, — отказался Никитка, мрачно уставившись в потолок. — Продрог я сильно.

Гошке пришлось пойти домой.

Александра выпроводила на улицу Клаву с Мишкой и принялась доставать из мешка подарки.

И чего тут только не было!

Портфели из жёлтой кожи со светлыми металлическими замочками, голубые авторучки, коробки с цветными карандашами и акварельными красками, розовые, будто пастилки, ластики, стопки тетрадей с язычками промокашек, цветастые, в крупную клетку, рубахи-ковбойки и даже ботинки на толстой рубчатой резиновой подошве.

И всё это, как успел приметить Гошка, было в двух комплектах.

В довершение ко всему мать вытащила из мешка и положила на стол жёлтый, как луна в полнолуние, футбольный мяч.

Он был такой тугой и упругий, что, казалось, помани его пальцем, и мяч сам скатится со стола и запрыгает по избе.

Поражённый всем этим великолепием, Гошка только ахнул и вытянул шею.

— Мама, кому это всё?

— Да вам с Никиткой, вам, — натянуто улыбнулась Александра. — Вроде как премия за поросят, за труды ваши, за усердие. — Она подтолкнула сына к столу. — Забирай свою половину. Тут вам с Никиткой каждому по штуке куплено, без обиды. Вот только мячик один на двоих. Ну, бери же, сынок, бери!

— Премия, значит? — хрипло переспросил Гошка. — А за что? Чтоб мы про шпитомцев молчали, как ты на базаре их загнала?

— Ох, Гоша, опять ты за своё. Ну, случилось такое дело. Так всё ж равно поросята списанные были, безучётные. Вы их с Никиткой растили — вот вам и награда.

— Не одни мы с Никиткой. И другие ребята помогали.

— Им тоже что-нибудь подарим.

— А Кузяев что скажет? А председатель новый? Где спросят, поросята?

— Так председатель о них знать ничего не знает. А Ефим что?.. Попросим, он и смолчит, пожалеет нас. — Александра устало опустилась на лавку. — Глупый ты… Разве ж я для себя всё это? Для вас же, ребятишек, стараюсь…

— Ты что? Ты чего говоришь-то? — задохнувшись, выкрикнул Гошка. — Сама всех обманула, а теперь нас на обман толкаешь. Чтоб мы тоже врали да изворачивались!

— Да не кричи ты на весь белый свет! — Мать испуганно замахала на сына руками, чувствуя, как несуразна вся эта затея с подарками. И зачем она опять послушалась Ефима! — Сейчас вот Клавка с Мишкой вернутся.

— Пусть и они узнают, какая ты у нас…

— Что мне теперь, в правление бежать да каяться? — в отчаянии спросила мать, торопливо засовывая подарки в мешок. — Мол, я такая-сякая.

— Вот и покайся, — вырвалось у Гошки.

— Ты… ты понимаешь, что говоришь? — опешила Александра. — Да меня засудить могут, под стражу заберут. Вот и сиди один дома, корми малых, ухаживай за ними. Этого ты хочешь?

Гошка обессиленно прислонился к стене и беззвучно заплакал. Потом ринулся было к двери. Но мать удержала его.

— Ладно, сынок. Может, всё и поправим. Куплю завтра на базаре других поросят и пущу их в ваш закуток. Никто ничего и не узнает.

Уложив детей спать, Александра поздно вечером отправилась к брату.

Семья Кузяевых заканчивала ужинать.

— Вот хорошо, что зашла. Ждал я тебя, — поднимаясь навстречу сестре, заговорил Ефим и провёл её в соседнюю комнату. — Ну, что там?

Александра торопливо рассказала, что из затеи с подарками ничего не вышло. Надо, видно, пока не поздно, купить поросят и пустить их в закуток.

— Неподкупный, значит, Гошка, передовой, — раздражённо фыркнул Кузяев. — Вот же дитё навязалось на нашу шею. Да и ты хороша! Родного сына не могла приструнить. Всыпала бы ему пару горячих — шёлковым бы стал, покладистым.

— Куда там! Чуть на ремень глянешь, а он грозится: «В интернат сбегу!» — пожаловалась Александра. — Вот и думай тут. Давай-ка деньги-то, Ефим. Завтра на базар поеду. А не купим поросят — нам же с тобой хуже будет. Гошка — он такой: от своего нипочём не отступится.

— Поздно уже покупать, Александра, — помолчав, сказал Кузяев. — Засекли нас.

— Как это засекли?

— А вот так. Сегодня ко мне новый председатель заходил, про ребячьих поросят спрашивал. Как, мол, их здоровье. Ему, оказывается, дочка с Борькой Покатиловым обо всём доложили. А завтра Карасёв смотреть шпитомцев придёт.

— Это кого же смотреть-то? — ахнула Александра. — Одного Черныша в пустом закутке. Что ж делать-то, Ефим?

Кузяев поскрёб в затылке, задумался.

— Вот и смекай, сестрица. Залезли мы как рыба в мотню — назад не подашься. Придётся, как видно, твоего совета держаться — виниться надо.

— И впрямь, Ефим. Ну, взыщут с нас, наказание понесём, а всё на душе легче будет.

— Только, чур, с условием, — заметил Кузяев. — Виниться тебе одной придётся, а меня не замай.

— Это как же одной? — оторопев, поднялась Александра. — Что-то я в толк не возьму. Поросят же ты надумал продавать, а не я. Да ещё обманул меня, сказал, что они больные.

— Тихо ты, не шуми! — остановил её Кузяев и покосился на окна. — Садись вот и слушай. Кто ты есть такая? Женщина, вдовая, многодетная, рядовая колхозница. Покаешься, слезу пустишь, скажешь, что бес попутал, бедность заела — с тебя и взятки гладки. Пожурят, поругают, а потом пожалеют и простят. А ежли до меня дело коснётся… Начнут, скажем, с ребячьих поросят, а докопаются до такого, что Кузяеву несдобровать.

— А ты бы, Ефим, темнил да хапал поменьше, — в сердцах вырвалось у Александры. — Да и Митьку не приучал бы к этому…

— Эк, слова-то какие, — поморщился Кузяев. — Да если хочешь знать, от этого темнения и тебе немало перепадало. Кто тебя с ребятишками подкармливал? Кто тебе деньги давал взаймы, кто корма для коровы подбрасывал? На свои кровные трудодни ты не очень бы разжилась.

Александра сидела опустив голову. Что можно было возразить? Всё это так: Ефим уже давно помогал ей, опекал её семью. Вначале ей казалось, что он делал это от доброго сердца из своих личных сбережений, и только за последнее время Александра стала понимать, что Ефим не стеснялся запускать руку в колхозный карман и вёл себя под стать Калугину.

— Ты не молчи, не молчи! — прикрикнул на сестру Кузяев. — Я ж дело говорю. Лучше одной тебе пострадать, чем нам обоим вляпаться. Да если хочешь знать, я от этих шпитомцев и отказаться могу. Поросятами я не торговал, на базаре меня никто не видел.

— А Никитка в чайной.

— Это не в счёт. Он и пикнуть не посмеет, — отмахнулся Кузяев. — Словом, я Карасёву так и могу сказать: знать, мол, ничего не знаю, всё это дело рук одной Шараповой.

— Вон ты какой, братец, — подняв голову, шепнула поражённая Александра.

— Да уж такой, — ухмыльнулся Кузяев. — Ладить так ладить, а супротив меня не становись.

Но потом он спохватился и принялся убеждать Александру, чтобы она особо не тревожилась. Он ведь ей человек не чужой и всегда сумеет выручить её из беды.