— Всякое бывает на белом свете, — задумчиво заговорил дядя Вася. — Один соседа походя оболжёт, другой на себя наговорит невесть что. Да нет, натемнили что-то с Александрой. Я её вот с каких пор знаю, поручиться за неё могу.

— Стеша и дед Афанасий тоже за мамку, — вполголоса заметил Гошка.

— Вот видишь, не одна она. Надо будет с Николаем Ивановичем поговорить об этом. — Дядя Вася приподнялся. — Пойдём-ка к председателю, Гоша.

— А я зачем?

— Расскажешь обо всём, как вот мне сейчас. Потолкуем. Он человек справедливый был. По правде всё решал, по совести.

Не успели дядя Вася и Гошка выйти из переулка на улицу, как из-за угла дома появился Никитка. Он шёл пошатываясь, точно пьяный, запрокинув голову кверху и прижимая к разбитому носу белую варежку.

Рядом с Никиткой, поддерживая его под руки, шли Елька с Таней и уговаривали его приложить к носу комок снега.

— Хорош боец кулачный, хорош! — сказал дядя Вася и вгляделся сыну в лицо. — Эге! Да тут дело посерьёзнее, чем нос разбитый. Кто ж это тебя разукрасил так?

— А мы с Митькой Кузяевым схватились, — почти весело отозвался Никитка. — Ну, я ему тоже наклепал здорово. — Он отнял варежку от лица, и кровь вновь хлынула у него из носа.

— Подожди меня, я сейчас, — кивнул Гошке дядя Вася и, взяв Никитку за руку, повёл в избу.

— Чего это они схватились? — недоумевая, спросил Гошка у Ельки.

Он знал, что Никитка никогда ни с кем не дрался, слыл в деревне не очень-то смелым мальчишкой, а крепких Митькиных кулаков просто-таки побаивался.

— А он не схватывался. Это ему за правду досталось, — блестя глазами, с восхищением сообщила Елька.

— За какую правду? — не понял Гошка.

— Ты знаешь, а Никитка всё же молодец. — И Елька с Таней, перебивая друг друга, принялись рассказывать, что произошло после того, как Гошка убежал от дома Покатиловых.

Не успели девчонки рассказать и десятой доли, как на крыльце показался дядя Вася и махнул Гошке рукой.

— Пошли к председателю. А вы бы, — обратился он к девчонкам, — с Никиткой посидели. У него кровища из носа хлещет, а мать куда-то задевалась.

— Мы посидим, — согласилась Елька.

— Вы мне потом доскажете… Ладно? — шепнул Гошка Ельке и Тане и пошёл вслед за Никиткиным отцом.

Перед избой Шараповых дядя Вася неожиданно остановился и, посмотрев на Гошку, сказал, что хорошо бы ещё пригласить в правление его мать и обо всём там начистоту поговорить.

Они зашли к Шараповым в избу, но Александры дома не оказалось. Клава сказала, что её зачем-то вызвали в правление колхоза.

— Это, наверное, насчёт шпитомцев, — похолодев, шепнул Гошка. — Теперь пойдёт суд да разбирательство.

— Тогда давай ходу, — поторопил дядя Вася. — Как бы нам не опоздать.

Они вышли из избы и вскоре были в правлении колхоза.

Гошка ожидал, что встретит здесь много людей, услышит шумные разговоры, увидит мать, которая, опустив голову, еле слышно отвечает на многочисленные дотошные вопросы. А потом один за другим встают члены правления, и каждый требует для матери самого строгого наказания.

Но ничего этого не было. Мать никто не судил и никто ни о чём её не допрашивал.

Она сидела за председательским столом рядом с Николаем Ивановичем и членами правления и рассматривала какой-то чертёж на большом листе бумаги. А за спиной матери и председателя стояли Стеша, дед Афанасий, свинарки и тоже разглядывали чертёж.

— Можно, Николай Иваныч? — переступив порог правления, спросил дядя Вася. — Не помешаем?

Председатель поднял голову.

— А-а, Василий Егорыч! Входи, входи. — Он вышел из-за стола и пожал дяде Васе руку. — Мы тут свиноферму думаем перестроить. Вот со свинарками совет держу. Погляди-ка сюда, что мы планируем. — Николай Иванович кивнул на чертёж. — Подведём воду по трубам, сделаем кормокухню, самокормушки, автопоилки. Корма будем развозить в вагонетке по рельсам. Навоз тоже машина станет убирать. Словом, долой ручной труд! Всё чтоб по-новому, как в лучших хозяйствах. Летом в лагерь поросят вывезем.

Гошка, примостившись на подоконнике, следил за матерью. Спустив на шею полушалок и распахнув кожушок, она как старательная ученица, слушала Николая Ивановича и следила за его указательным пальцем, которым тот водил по чертежу. Щёки у матери раскраснелись, глаза блестели.

— Давно бы пора о ферме подумать, — сказала она, встретившись взглядом с дядей Васей. — А помнишь, Василий, вы ещё с покойным Павлом такое дело задумывали? Вот и чертёж ваш сохранился.

— Он самый, — подтвердил Николай Иванович. — Я его в шкафу разыскал. Толково всё было намечено…

Дядя Вася вгляделся в чертёж и развёл руками.

— Намечать-то намечали, да забылось всё, быльём поросло…

— В Клинцах забылось, а в других хозяйствах уже многое сделано, — возразил председатель. — В совхозе «Первомайский» все фермы полностью механизированы. Вот и нам надо за это браться.

— А на какие же доходы, Николай Иваныч, вы ферму думаете перестраивать? — осторожно спросил дядя Вася. — И так в колхозе убытков полно.

— Это верно, положение в Клинцах не из лёгких, — вздохнул председатель. — Но мы не в чужом краю живём, в беде нас не оставят. Государство нам ссуду даёт, шефы из города помощь обещают. А главное — мы сами. Будем честно трудиться — горы свернём. — Он не без лукавства покосился на дядю Васю. — Вот хотя бы вы, Василий Егорыч. Механизатор, умелые руки — вам бы только и взяться за эту ферму.

— Так я ж при деле — на заводе работаю, — забормотал дядя Вася.

— Можем и походатайствовать, чтоб вас в колхоз отпустили. Завод-то шеф нашему колхозу, уважит нашу просьбу. Ну, да мы об этом ещё поговорим. — Николай Иванович поглядел на Александру и Стешу. — Я вас вот зачем позвал. План планом, а лучше всё это на деле посмотреть, у соседей. Поезжайте-ка завтра к первомайцам, поживите там с недельку, поработайте, поучитесь. Когда вернётесь — доложите, что у нас можно будет сделать.

— Зачем же мне-то ехать? — растерялась Александра. — У нас же завфермой есть — Кузяев. А я вроде как подсудная, на подозрении. И в свинарках-то напоследочках хожу.

— Кто это вам сказал такое? — нахмурился Николай Иванович.

— Сама понимаю — не малолетка. Раз нагрешила, надо когда-то и отвечать.

— Ты погоди, Александра, — перебил её дядя Вася и обратился к председателю. — Что тут с Шараповыми-то делается? Мальчишку скрутило, мать сама не в себе. А я об заклад бьюсь — не может того быть, чтоб Александра на колхозное добро польстилась. С малых лет её знаю, поручиться могу — голодать будет, а чужого крошки не возьмёт.

— И я ручаюсь, и дед Афанасий, — поддержала Стеша. — Надо будет — первые в свидетели пойдём.

— Никто Александру Степановну судить не собирается… — заговорил Николай Иванович. — А вот Кузяев немало ей жизни попортил.

— Вы Ефима не замайте, — глухо выдавила Александра.

— Знаю, знаю. Опять братца выгораживать будете. Но теперь уж поздно. Насчёт ребячьих поросят даже живой свидетель отыскался. И кто бы вы думали? — обратился он к дяде Васе. — Сынок ваш.

— Никитка?!

— Он самый… Заседает у нас сегодня правление, а дочка моя с подружкой твоего сынка приводят. «У него, говорят, есть важное сообщение». И рассказывает нам Никитка, как он Кузяевым в городской чайной столкнулся, как узнал, что тот Александру обманул, поросят заставил продать. Ну, а чтоб мальчишка не проболтался, Кузяев пригрозил ему, да ещё десять рублей в зубы сунул. Молчи, мол, не болтай. А он всё ж не утерпел, вывел правду наружу. И даже деньги ему в лицо бросил.

— Так вот почему Митяй нос-то ему расквасил! Ну и дела… — покачал головой дядя Вася и обернулся к Гошкиной матери: — Так, что ли, всё было?

— Болтает твой Никитка невесть что… — вполголоса выговорила Александра.

— Не надо, Александра Степановна, — остановил её председатель. — Я понимаю, трудно вам. Против родного брата рука не поднимается. Запутал он вас, обошёл. Но, право же, не стоит Кузяев вашей жалости. Всё равно он и без вас в отставку уходит.