Где-то за стеной поскрипывало по бумаге перо, и гулко ухали два сердца. Ваня усердно писал что-то, ерзая на стуле. Нина, напротив, сидела неподвижно, как статуя, только изредка постукивая ногтем по… по столу, должно быть? Зевнув, она сменила позу, зашелестел шелковый халат, дыхание замедлилось. Кажется, она задремала. Скрип пера прекратился.

Шаги мальчика раздались у самой двери.

— Вы еще не ушли? — трагическим шепотом спросил Ваня. — А откуда кровь?

Андрей понял, что все это время стоял истуканом напротив теперь уже пустой рамки, перекатывая в пальцах скользкий от крови кусок зуба.

— Я пойду, — после паузы сказал он. — У меня еще много дел. Заодно Веру приведу, если встречу, а то тетка ее совсем разбаловала.

— Когда вы снова придете? А когда я снова приду к тете Марии на занятия? Я уже и забыл все… А как тетя Наташа себя чувствует?..

Избавившись от надзора тетки, Ваня засыпал его вопросами, которые копились, видимо, уже давно. Андрей молча вышел в коридор, поправил у зеркала воротник пальто и волосы, спадавшие на глаза.

— Так… что с тетей Наташей? — Ваня подошел к нему. — Я из-за нее не могу заниматься музыкой? Я ее не испугался, я же сказал уже…

— Тетя Наташа уехала вместе с дядей Винсентом.

Андрей с высоты своего роста видел только его светлую макушку, пока Ваня не поднял голову и не посмотрел на него глазами Ефрема. Внутри что-то дрогнуло, и лгать стало сложнее.

— Они уехали… Но это секрет. Ты не должен никому говорить об этом, хорошо? Они просили, чтобы это был секрет…

Он ярко помнил, как стоял над раковиной дома, уже на рассвете, намыливал ладони, выковыривал ошметки плоти из-под ногтей. Его трясло настолько, что он едва не сорвал кран, когда закручивал воду. Он помнил, как писал фальшивое письмо почерком Винцентия в то время, как тело поляка горело вместе с квартирой Наташи… Тела молохов на солнце горят хорошо, вместе с ними горит и все, что рядом. Андрей невольно отвернулся и бросил, открывая дверь:

— Если не встречу Веру, передавай ей привет.

Эта передышка не могла длиться вечность. Андрей, пересилив себя, вышел из квартиры. Дверь хлопнула, закрываясь на механический язычок замка. Возможно, разыгралось воображение, но он почти физически осязал, с каждым шагом, как на него падает, казалось бы, бесплотное бремя.

Страсть.

Ревность.

Грех.

У подъезда он снова достал из кармана фото, словно ища поддержки и успокоения, но откуда им было взяться? Ефрем был мертв. Через два месяца после рождения сына он погиб от шальной пули, когда разгонял протест против коллективизации где-то на востоке. Андрей стоял над его телом в ночь перед похоронами и не мог уяснить, как. Как из-за крохотной ранки на виске он мог потерять друга? Если бы он только мог обратить его, тогда эта дырка от пули зажила бы в считанные часы, а Ефрем бы открыл глаза, отряхнулся и встал… Но он не мог сделать волка бессмертным. Никто не мог.

Даже если бы его не убила пуля, он бы все равно состарился и умер лет через 70. Волки живут долго, но не вечно.

Шаг за шагом он шел по улице, стараясь выдавить из себя эти мысли… Как выдавливают старые, воспаленные нарывы. Выжимая из себя каплю за каплей Ефрема. Пытаясь выжать Винцентия… Мертвого рыцаря, вечного слугу, кровное дитя, которое он убил, поддавшись безумию и ревности.

Одно было хорошо. На какое-то время его безумие отступило. Но какой ценой? Мысли о Марии пока не трогали. Взамен грызло чувство вины.

Его снова пробрала ледяная дрожь, как и той ночью. Андрей даже остановился и оглянулся. Не выйдет ли из-за угла собака с мертвыми глазами? А может, из густой черной тени в арке? Или она следует за ним от самого дома Бестужевых?

Но улица была пуста. Даже фонари горели через один, заливая ночь неестественным оранжевым светом. Воздух щекотал его ноздри запахом прелых листьев и астр с клумбы через дорогу. Чуть погодя, конечно, из-за угла выехал дежурный автобус, испортив ночь перегаром дешевого топлива. Андрей нахохлился, поправил воротник и пошел дальше. Далеко он не дошел. Из следующей же арки поток сырого воздуха принес запах собачьей мочи и… еще чего-то.

Этот запах не был запахом человека или зверя. Он не имел ничего общего с мертвым духом молохов. Это был запах оборотня.

Андрей по инерции прошел еще несколько шагов, а потом, ухмыляясь, вернулся. Из арки доносились едва слышные голоса.

Темнота накрыла его своим крылом, сделав невидимым. Как и всех ночных тварей. Он почти вплотную подобрался к парочке на старой скамейке у подъезда. Еще не растерявшие листву деревья удачно скрывали вид на лавку из окон, но со стороны арки Андрей видел их как на ладони.

— …А вдруг нас увидят?.. Ты слышал?.. Кажется, кто-то идет…

— Тише, тише… Тут никого, кроме нас, глупая…

— А если увидят?.. Нас из школы выгонят!.. Родителям скажут… Тетя Нина ладно, а твои? А тебе же еще в медицинский поступать?.. А если из пионеров исключат?

— Шшш…

Голоса были едва ли громче шелеста листьев и перемежались со скрипом лавки, чмоканьями и довольными вздохами. Андрей слышал, как стучат набатом два сердца, чувствовал запах разгоряченных, возбужденных тел, и невольно облизнулся. Он подошел чуть ближе и кашлянул.

Вера тут же вскочила, выскальзывая из объятий какого-то парнишки. На ее щеках горел румянец, губы покраснели и опухли от поцелуев. Опустив глаза, Вера нервно дернула за хвосты красный пионерский галстук и воскликнула:

— Э… это… вы не так все поняли! Володя просто провожал меня с танцев. Он… он из параллельного…

Вера кусала губы и едва не плакала. Володя тут же вскочил с лавки и двинулся к ней, видимо, желая как-то успокоить, но Андрей ненавязчиво преградил ему дорогу.

— Иди-ка домой.

— А вы… ты кто такой? Чего распоряжаешься? — он чуть побледнел, но все равно не собирался отступать. Выпятив грудь, мальчишка смотрел на него с вызовом. В полутемном дворе он, видимо, принял Андрея за проходящего мимо такого же старшеклассника или студента.

Смешок Андрея его, кажется, только рассердил. Вера, утерев нос, бросилась между ними.

— Перестаньте, — она упорно теснила Андрея в сторону, хватая то за борта пальто, то за рукав. — Перестаньте сейчас же. Вовка… Уходи. Уходи, говорю!

— Ты его знаешь, что ли? — паренек зло сощурился и скрестил руки на груди.

— Потом, потом объясню… Уходи.

Кажется, она вытолкала бы парня из арки, если бы могла. Андрей наблюдал за перепалкой школьников с ироничной ухмылкой, так и не сдвинувшись с места. Давно уже ему не давали его шестнадцать лет. Он и сам, порой, глядя на себя в зеркало, не мог вспомнить, сколько ему было тогда. Возраст его тела стирался, будто стал какой-то условностью. Седых волос не прибавилось, морщин — тоже. Но мальчишкой, как этот Верин дружок, он уже не казался.

Наконец, Вера спровадила своего друга, который, сжав кулаки и раздраженно сопя, все же ушел. Она встала перед Андреем, опустив голову и приглаживая темные растрепанные локоны. Без привычных косичек она казалась куда старше, как и полагалось юной волчице. Взрослеют рано, старятся поздно — так ведь говорили про оборотней?

— Вы… вы сердитесь? Вы не расскажете тете Нине?

— Ты не о том волнуешься, Веруня, — он и сам не удержался, чтобы не поправить прядь ее волос. Они были пружинистыми и еще по-детски мягкими. Жаль, обрезала так коротко. — Ты не боялась убить или покалечить этого мальчика?

— Что? — она удивленно захлопала ресницами и снова принялась дергать галстук. — Я не…

— Ты разве не следишь за собой? В минуты испуга, возбуждения или волнения ты можешь перекинуться против своей воли.

Ее лицо снова залил румянец, на ресницах заблестели слезы. Даже сейчас, с распухшим носом и покрасневшими глазами, она была хороша собой — благо, общим с Татьяной у нее был только женский пол. Ефрем бы был рад увидеть, что его дочь выросла красавицей, но ума ей пока недоставало.

— Не говорите тете… — прошептала она.

— Дурочка, — он сказал это почти ласково. — Пойдем, я отведу тебя домой.