Грита снова нащупала пистолет — он лежал на месте.

Иногда встречались глубокие грязные лужи, но на возвышениях дорога высыхала быстро. Вечная пыль витала в воздухе, словно и не прошли недавно дожди. Поднявшись на возвышенность, возчик остановил дилижанс и, наклонившись, прокричал пассажирам:

— Кто хочет поразмять ноги, сейчас самое время! Лошадям надо отдохнуть.

Они остановились на окруженной соснами полянке, где валялось несколько огромных валунов и множество поваленных деревьев; стволы их лежали параллельно, словно кто-то нарочно расположил их таким образом.

— Сверху упали во время бури, — объяснил кто-то. — В этих каньонах иногда бывают такие ветры, что вырывают деревья с корнем, словно траву.

К ним подошел возчик с кнутом в руке и, приподняв шляпу, поприветствовал:

— Надеюсь, путешествие не очень для вас утомительное, мисс Редэвей? Дорогу все время улучшают, да уж больно движение сильное. Вы бы видели, что тут творилось раньше! Ни о каких дилижансах и речи не могло идти, добирались пешком или верхом. Потом стали ездить на фургонах, правда, все время приходилось останавливаться, вытаскивать повозки, подсыпая под колеса песок, — так что дорогу и впрямь выложили собственными руками.

— Вы давно здесь?

— Да не очень. Я приехал сюда с родителями из Западной Вирджинии в пятьдесят первом. Отец умер от холеры, а мать открыла меблированные комнаты в Раф-н-Реди. Долго мотался из поселения в поселение, потом подался на Фрэйзиер, там попал в снежную лавину. Тревэллион нашел меня, когда я уже собирался отдать Богу душу…

— Тревэллион? — переспросил Манфред, — Я много слышал о нем.

— И еще немало услышите. О нем повсюду ходят истории, только ему до этого дела нет.

— А нет ли у него другого имени? — поинтересовалась Грита.

— Что-то не слыхал. — Возчик сплюнул. — А ему другое и не нужно, мэм. Люди просто называют его Тревэллион, и всякому понятно, о ком идет речь. В здешних краях он один такой.

Грита повернулась к стоявшему рядом Хескету.

— А вы встречали его, мистер Хескет?

— Нет, не доводилось. Говорят, он хороший горняк. Рабочих у меня нанимает начальник смены, и я редко вижу их.

Хескет повернулся спиной и побрел к дилижансу.

Возчик ухмыльнулся.

— Уж ему-то не за что любить Тревэллиона, — шепнул он, — ведь тот оттяпал у него что-то вроде спорной полосы. Есть такой богатый прииск, — пояснил он, — называется «Соломон». Принадлежал Уиллу Крокетту. Хескет работал там бухгалтером. Как уж там вышло, только вдруг оказалось, что бухгалтер завладел контрольным пакетом акций и вышвырнул хозяина вон. Такое впечатление, что все время, пока Хескет работал бухгалтером на прииске, он только и думал, как бы завладеть им. Так вот, однажды Хескет пришел на прииск и обнаружил, что накануне ночью там побывал Тревэллион и застолбил кусок богатой, быть может, даже лучшей земли, которую он считал своей. Тревэллион застолбил участок, подписавшись своим именем и именем Крокетта, хотя, сдается мне, Уилл ни сном ни духом об этом не ведает. Так что сами понимаете, как может Эл Хескет любить Тревэллиона.

Он огляделся по сторонам.

— Ну ладно, по местам! Путь неблизкий.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась к нему Грита, — этого человека… Тревэллиона, его никогда не называли Вэлом?

— Нет, мэм, никогда. Во всяком случае, я не слыхал. Просто Тревэллион. Так его все величают.

Пассажиры садились в дилижанс. Возчик тоже собрался идти на свое место, но Грита взяла его за руку. Удивленный, он остановился.

— Будьте осторожны, — тихо предупредила она. — Боюсь, у нас могут быть неприятности.

Он уже успел занести ногу на подножку и теперь снова поставил ее на землю.

— О чем это вы, мэм?

— Есть люди, которым от меня что-то нужно. Уверена, они предпримут попытку ограбления до того, как мы доберемся до Вирджиния-Сити.

Возчик отер грязь с сапога о колесо.

— Откуда вы это знаете?

— Дважды меня уже пытались ограбить. Один раз кто-то побывал в моей квартире в Сан-Франциско, а в другой раз на меня напали в театре.

— И у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто это сделал?

— Никаких. Об этом знает только Ричард Манфред, актер и режиссер нашей труппы, да еще мистер Хескет.

— А Хескету-то что до этого?

— Понятия не имею. Правда, последнее время он уделял мне много внимания.

Возчик усмехнулся.

— Это и неудивительно, мэм. Любой на его месте не преминул бы отдать вам должное, будь у него такая возможность.

— Благодарю вас, только я думаю, у него есть какой-то другой интерес. — И она повернулась к дилижансу, так как все до единого пассажира уже уселись. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.

— Если бы они получили то, что им нужно, они…

Грита снова повернулась к нему.

— Но поймите меня правильно, я вовсе не собираюсь расставаться со своими вещами. Ни сейчас, ни когда бы то ни было.

Она поднялась в карету, возчик взгромоздился на свою скамью и взял поводья.

Они неуклонно продвигались вперед. После короткого спуска дорога опять стала подниматься в гору. Лошади перешли на шаг. Ехали лесом, в небе сгущались тучи. Под деревьями снег лежал клочьями, а вдоль дороги с теневой стороны — целыми сугробами. Последние осиновые листья тоскливо трепетали на ветру, напоминая о былой красоте лесного убранства. В бодрящем воздухе пахло хвоей.

Хескет сидел с закрытыми глазами и, казалось, спал, но Грита заметила, что он притворяется. Его выдавали руки: правую он держал на груди, и было такое впечатление, что он вооружен. Тихонько разглядывая Эла, она думала, что этот холодный, ко всему безучастный, обстоятельный человек на самом деле очень хрупок: он будто ходит по краю пропасти.

Актерскому мастерству она училась, наблюдая за жизнью. Врожденное чутье и интуицию дополнили советы и наставления тети и ее друзей, а впоследствии и некоторых старожилов театра. И все же большую часть знаний она получала, наблюдая за людьми, стараясь передать их манеры, жесты, мимику. Она с любопытством изучала человеческие характеры: застенчивость и самоуверенность, твердость и беспринципность.

С самого начала Грита разгадала, что маска, которую Хескет надевал на людях, скрывала лицо совсем другого человека. Он всегда выглядел собранным, полностью владел собой. Решения принимал быстро и точно. Она подозревала, что рабочие боятся его, чувствовала в нем хорошо скрываемую жестокость. Но даже эта жестокость отступала на второй план перед его презрением ко всему вокруг.

Дилижанс громыхал по ухабам, замедляя ход на песчаных участках и там, где дорога шла под гору.

— Начинается пустынная местность, — заметил Манфред, и Грита поняла, что это предупреждение. В предупреждении она не нуждалась, уже несколько раз пальцы ее нащупывали пистолет.

— Лучше дайте его мне, — тихо предложил ей Манфред.

— Это нечестно. Ведь неприятности касаются только меня.

— Но вы женщина.

— Если женщине грозит смерть, она может сопротивляться. У моей матери не было такой возможности, и ее убили.

— Вы никогда не рассказывали мне об этом.

— Как-то не пришлось к слову. Это случилось очень давно, на берегу Миссури.

Элберт Хескет открыл глаза, и Грита вдруг поняла, что он внимательно слушает.

— На берегу Миссури? — переспросил он.

— Мы собирались на Запад. Отец купил крытый фургон и совсем уже приготовился к отъезду.

Хескет смотрел на нее не мигая, а губы его растянулись в слабой улыбке.

— А вы уверены, что произошло убийство? Ведь вы, должно быть, тогда были совсем юной.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Это было убийство. Я находилась там.

Теперь все взоры обратились к Грите. Господин в коричневом сюртуке заволновался.

— Ужасно, — проговорил он. — Как это, должно быть, ужасно для такого юного создания. Хорошо еще, что вы сами остались живы.

— Меня бы тоже не стало, не окажись рядом соседский мальчик. Он укрыл меня. — «И удержал», — закончила она про себя.