Нет, не знал о том Коловрат. Да и чтобы это изменило? Боярин понимал, что врага больше, много больше, и что сил одолеть его у рязанцев не хватит — это все русичи понимали. Но ведь они и не думали победить, нет! Они твердо жаждали умереть и избавиться наконец, от боли, рвущей на куски душу — но не руки на себя наложив, совершив грех самоубийства, а принять конец в сече, воздав татарам за все принесенное ими зло!!! И обрести Царствие Небесное, совершив высший христианский подвиг — отдав жизни за други своя! Ведь сгубленные рязанцами Коловрата монголы и китайцы уже не дойдут ни до Коломны, ни до Москвы, ни до Владимира — вот за своих и умирали, истребляя общего для всех русичей врага…
— БЕ-Е-Е-Е-Й!!!
Евпатий неудержимо скакал вперед, круша булавой всех, кто пытался преградить ему путь. Посечен, уж болтается на локтевом ремне широкий и длинный червленный щит, гудит голова в шеломе, принявшем уж столько сабельных ударов! Приходится смахивать с бровей кровь, густо текущую из широкого пореза на лбу, оставленного татарским клинком — но какую же легкость при этом испытывает Коловрат! Как же свободно он чувствует себя в бою, с каждым удачным ударом выкрикивая имена потерянных близких! Словно при этом боль, стиснувшая его сердце и заполонившая душу, понемногу убывает…
И вновь тяжелейший удар, проломивший монгольский щит и вмявший хуяг прямо в тело закричавшего от страшной боли врага! Но такова была сила его, что не выдержало железо еще дедовской палицы, и откололось навершие… Что же, пришлось Коловрату выхватить из ножен меч!
…Уже едва ли не половина обоза осадного горит, уже не менее трех тысяч монгол и китайцев лежат вперемешку с тысячей русичей на залитом кровью снегу! Но далее уже не пробиться: вся оставшаяся охрана обоза встала на дороге, перекрыв ее от края до края, и врага больше. Уже в несколько раз больше его людей… И стоят монголы крепко — знают ведь, что спросит с них хан, если и дальше побегут!
Но давят покуда спешенные рязанцы татар, давят, несмотря ни на что! Подобрали ополченцы копья вражеские и щиты, взяли вместо дубин прямые и кривые клинки — есть чем сражать! А без разгона и таранного удара, без возможности маневра — подскочить, ткнуть копьем, да снова отскочить! — татарский всадник слабее русского пешца! Евпатий же приказал собираться оставшимся своим конным дружинникам да строиться подле него клином — решил, что прикажет разойтись пешцам, чтобы дали дорогу его гридям, а после протаранит он массу монгольских всадников, как есть, протаранит!
Но еще не успел боярин построить своих людей, как сзади раздался рев рогов монгольских — тургауды Батыя, ведомые самим Хостоврулом, явились на поле боя! Улыбнулся тогда Коловрат, поняв, что конец его уже близок, что уже скоро он вновь увидит своих любимых — в новой, вечной жизни, где состоится встреча в вершинах горних… Но покуда еще было рано уходить, слишком рано!
Перестроил Евпатий клин своих всадников, неспешно двинулись русичи навстречу гвардейцам монгольским… Но когда сблизились они настолько, что полетевшие в сторону гридей стрелы стали впиваться в землю у самых копыт коней, то послали всадники их в галоп в последний раз! А впереди русичей, словно ветром несомый, летел Коловрат — неспроста же жеребца его верного Вихрем прозвали!
Торчат в щите уже пяток стрел — но ни одна еще не ранила верного друга, закрытого наездником собственной защитой! Между тем, вырвался навстречу витязю всадник с копьем, нацелив острие тому в грудь. Но Евпатий широким ударом меча отклонил древко в сторону! А после на скаку развернул клинок плашмя, лезвием к шее монгола — и уже мгновением спустя покатилась вниз отсеченная голова врага…
— За Русь!!!
И вновь широкий удар с замахом, наискосок — теперь уже по скачущему татарину справа! Тот успел закрыться щитом, но клинок прорубил его, врезался в броню, выбив всадника из седла, и самым острием распластал тому горло… Но заметно полегчал вдруг отцовский меч — только одна рукоять и осталась в руке Коловрата! Налетел на боярина третий всадник, сам ударил булавой — лопнул верный щит, в последний раз защитив хозяина… Но успел выхватить Евпатий чекан из-за пояса, рубанул навстречу по руке врага в миг новой атаки! Узкое лезвие топора врезалось в «броню дощатую», смяла пластины хуяга, вошло в плоть вместе с ними, заставив противника отчаянно завопить от жуткой боли…
— За Данку!!!
И вновь ударил Коловрат, прорубив шлем и заставив монгола навеки замолчать… А увидев же, как сражается слева верный Ратмир, да как обходит со спины его тататрин, так метнул боярин чекан практически без замаха — и врезался тот в спину монгола, вознамерившегося убить друга подлым ударом… Остался без оружия Евпатий! Но быстро нашелся, вырвав из притороченных к седлу ножен сраженного им тургауда настоящий булатный клинок! Лишь слегка искривленный — но так даже и лучше: сподручней будет рубить!
В неистовой сечи сошлись гриди боярина с гвардейцами Батыя — всего полторы сотни было их против тысячи, но не только выстояли, но и потеснили покуда они врага! Дико взвыв от ярости, вырвался тогда вперед Хостоврул, желая своим примером вернуть мужество верным нукерам, доказать, что с его воинской удалью не потягается ни один орусут! Вырвался он вперед — да оказался лицом к лицу с Коловратом! Тогда лихо закричал шурин хана, пугая противника, с оттягом рубанул, желая смахнуть с плеч боярских буйную головушку! Но умело закрылся тот саблей булатною, развернув трофей плашмя — а приняв удар, коротко рубанул в ответ, приподнявшись в стременах, да вложив в атаку всю оставшуюся в душе боль!
— За меня!!!
Не успел закрыться щитом опешивший Хостоврул, не ожидавший, что и у врага окажется клинок из черной стали — иная ведь не выдержала бы его удара! Но удивление стало последним чувством в жизни багатура — до самого седла разрубил его Евпатий с силой, ранее им самим же неведанной… Подались тогда назад устрашившиеся тургауды, узрев столь скорую смерть лучшего среди них багатура, подались назад в суеверном ужасе перед страшным орусутом! И с новой силой обрушились на них русичи, заставив и вовсе показать спину!
Кипела сеча, гибли татары, гибли рязанцы… Уж нет сил у пешцев давить врага, уж меньше трети их осталось, уже сами попятились, едва сдерживая натиск воспаривших духом всадников! Тогда Коловрат, отогнав тургаудов, вернулся к соратникам с оставшейся в живых полусотней гридей — хватило русичам сил на последний удар, вновь потеснили дружинники врага! Но расступились монголы в стороны, словно ожидая эту атаку, открыли уже изготовленные к бою пороки-стрелометы, снаряженные стальными дротиками… Ударил град их в горсту всадников, явивших сегодня беспримерное мужество!
И тогда померк свет в глазах Коловрата, придавленного погибшим Вихрем, перед самым концом успевшим встать на дыбы и закрыть хозяина от первого дротика… Но не от второго. Евпатий же, обняв верного друга за шею, последним усилием воли сумел воскресить перед внутренним взором миг, когда играл с дочками в снежки, сумел увидеть наяву их смеющиеся лица, залитые солнечным светом… И самым краешком затухающего сознания — ласковый взгляд несоизмеримо теплых очей Златы…
Потеряв вождя, сплотили ряды свои пешцы, ощетинившись копьями по кругу — явилась на поле боя уже вся тумена Батыя! Но не дрогнули рязанцы, никто не дрогнул, желая и дальше сражаться, покуда есть силы! Последовали они древней традиции русских воинов, что сохранится в веках: лучше смерть, чем полон!
Однако же сам хан остановил нукеров, уже готовых атаковать орусутов. Ибо Батый был столь восхищен их отчаянной храбростью и мужеством, столь поражен великой силой богатыря, сразившего его лучшего воина, что решил явить милосердие — возможно в первый и в последний раз за весь поход. Уцелевшим двум сотням счастливчиков разрешили уйти, забрав с собой тело вождя и предать его земле по христианским обычаям…
На свою беду отпустили их монголы — похоронят рязанцы павших, а после вновь будут биться с ними, пока рука еще держит топор иль меч! И каждый из них заберёт по одной, а то и по две, а то и по три жизни ворогов, землю Русскую попирающих… Быль же о подвиге Коловрата переживёт века, навечно отпечатавшись в памяти народной!
