…По крайней мере, именно этим я объяснил себе то, что остался в тылу отряда, тогда как оставшиеся соратники вскоре собираются принять бой…
Секунды ожидания, как это обычно и бывает в подобных ситуациях, потекли столь медленно, что захотелось просто взвыть от тоски! От нечего делать я несколько раз энергично взмахнул саблей, потом принялся тупо считать про себя, одновременно с тем смотря в небо над деревьями и ожидая, когда же взметнуться вверх птицы на пути Захара и половчан.
Но птицы не взметнулись — а спустя шесть минут и тридцать четыре секунды впереди вдруг послышались отчаянные крики сражающихся! До боли в пальцах стиснув рукоять сабли, я замер, метущийся между приказом Кречета и искренним желанием прийти на помощь своим, о чем буквально завопило все естество Егора! Но я продолжил стоять, пока в голову не пришла простая, счастливая мысль, звучащая примерно так: «а ведь если ребята погибнут, то я один до Пронска просто не доберусь, не зная дороги»!
И эта мысль позволила мне отринуть сомнения!
Я легко вскочил в седло Буяна, бросив в ножны клинок и перехватив в правую руку короткое копье-сулицу, служащую порубежным дружинникам прежде всего метательным оружием (половцы редко принимают бой в рыцарской сшибке грудь в грудь). После чего с силой пришпорил верного жеребца, послав его с места в карьер!
Извини друже, но время дорого!!!
Скачка по узкой лесной тропе была стремительной, но недолгой: вскоре я увидел остановившихся впереди дружинников, бешено отбивающихся саблями от наседающих на них сзади пеших мужиков с дрекольем. Впрочем, из шести татей, плотно вставших в два ряда, двое вооружены копьями, причем один — крепкой рогатиной с массивным наконечником. Я успел разглядеть, что на земле валяется еще четверо нападавших, с тревогой отметив, что и в седлах держатся только Микула и Кречет… И что сейчас вороги успешно теснят их за счет относительно длинных кольев!
На топот копыт стремительно приближающегося к татям Буяна обернулся невысокий, но очень кряжистый мужик с рогатиной. Он успел было раскрыть рот, чтобы предупредить соратников о новой опасности, и уже начал разворачивать в мою сторону рогатину. Но в этот же миг я со всей возможной силой метнул в него короткое копье! Подобные броски неплохо выходили у меня в реконструкции (пусть и пешим) — а с опытом Егора я сумел попасть точно в грудь ворога и с седла! Наконечник сулицы вошел глубоко в тело татя, отбросив того на спину… Правда, в этот же миг что-то стремительно свистнуло в воздухе, пролетев в вершке справа от корпуса, обдав легким ветерком!
От напряжения перехватило дыхание — но уже в следующее мгновение разогнавшийся Буян грудью врезался в спины теснящих дружинников ворогов… От тяжелого удара двух разбойников подбросило в воздух, словно кегли! А на голову третьего, неудачно для него обернувшегося, обрушилась выхваченная за секунду до того сабля, прочертив на лице татя широкую кровавую полосу…
«Фаланга» из шести пешцев, ранее столь успешно теснящая двух всадников, была уничтожена в один миг. На ошеломленных татей, еще оставшихся на ногах, тут же налетели дружинники — а я двумя точными, экономными ударами добил тех, кого ранее сбил жеребец… Без всякого сожаления рубя оглушенных разбойников, я краем глаза заметил, что дорогу за крутым поворотом перекрыл толстый ствол поваленного дерева. И что прислонившись к нему спиной, на тропе сидит бледный от боли Лад, из правого плеча которого торчит глубоко застрявший в плоти арбалетный болт.
Так вот что промелькнуло в воздухе мне навстречу!
Пораженный страшной догадкой, я быстрее развернулся к лесу левым, защищенным щитом боком, закрывшись им примерно с той стороны, откуда ранее прилетел болт. Однако уже в следующий миг из-за деревьев вышел Захар, сжимающей в правой руке трофейный арбалет:
— Все!
Облегченно выдохнув, я обернулся к Кречету, внутренне напрягшись — но поймав мой взгляд, дядька лишь устало кивнул, скупо благодаря за помощь.
…Как оказалось, всадники и лучники-пешцы все же немного не рассчитали время своего выхода к засаде. «Голова» и Микула с Ладом подошли к бревну, преградившему тропинку в самом узком ее месте (да за крутым поворотом!) чуть раньше, чем старающиеся осторожно приблизиться к засаде стрелки успели бы предупредить соратников о многочисленности врага. В общем-то, рисковать и лезть в подготовленную ловушку не стоило изначально — но тут сказался фактор времени: возвращение назад и путь в Пронск еще более кружной дорогой стоили бы нам трех дополнительных дней… А так вышло как вышло: вырвавшийся вперед Лад, первым оказавшийся у «шлагбаума», первым же и поймал арбалетный болт. Причем стрелок сумел удачно попасть в неприкрытое щитом правое плечо… Микула же и Кречет успели полностью закрыться щитами от полетевших в них стрел, в то время как пешие разбойники начали выскакивать на дорогу позади их, отрезая путь к отступлению. Двое были сражены сулицами дружинников, еще двое пали под клинками елецких ратников прежде, чем оставшиеся тати сбили «фалангу». Но затем вороги принялись успешно теснить отмахивающихся саблями от кольев всадников к бревну, подставляя их незащищенные спины под стрелы и арбалетные болты…
Тут бы и погибнуть дружинным! Однако в схватку уже вступили половчане и Захар, первым же удачным, дружным «залпом» сняв трех из пяти вражеских стрелков. Оставшиеся тати, один из которых имел арбалет, именуемый на Руси самострелом, приняли неравный бой — неравный не только из-за численного превосходства ратников, но и потому, что арбалет заметно проигрывает составному луку в скорострельности. Да еще и разбойник, им вооруженный, по какой-то причине отправил последний болт не в лучников, а в скачущего по дороге дружинника! Возможно, в тот миг он счел меня более легкой целью, ибо Захар с братьями умело укрывались за деревьями — а может, отчаянно хотел выручить соратников… Так или иначе, арбалетчик промахнулся, а Захар вскоре свалил его метко пущенной стрелой, поставив жирную точку в схватке. Семеро против пятнадцати, мы убедительно победили вдвое превосходящего нас по силе врага! И получили на руки одного тяжелораненого, коему срочно требуется помощь…
— Говори, далеко ваше стойбище?! Говори, коли жить хочешь!!!
Кречет, чьи глаза горят бешеным огнем, прижал окровавленный клинок, парящий от еще не остывшей крови к горлу раненого срезнем лучника, побледневшего от страха. Последний, отчетливо понимая, что его грохнут без всяких затей в случае, если он захочет поиграть в молчанку, торопливо запричитал:
— Недалеко, недалеко боярин! Всего версты полторы в чашу углубиться, даже конным пройти можно! Только не лишай живота боярин, на кресте обещай, что живот сохранишь — доведу!
Не дождавшись ответа дядьки, тать взмолился еще сильнее:
— Добра у нас целые закрома, правду говорю! Озолотишься, боярин! А мне… Мне ничего не надо, только жизнь сохрани!
«Голова», прожигающий пленника тяжелым, ненавидящим взглядом, чуть нажал на клинок так, что из тонкого (пока что!) пореза на горле заросшего, грязного мужика побежала по коже кровь. После чего жестко, требовательно спросил:
— Из ваших еще кто остался? Крыша над головой имеется?
Лучник, от лица которого как кажется, отхлынула вся кровь, скороговоркой ответил:
— Нет, из наших нет никого! Только полонянники! Полуземлянки у нас, с печками!
Кречет, чуть помедлив, согласно кивнул:
— Хорошо. Коли говоришь правду и выведешь к стойбищу, коли там никого из ваших не осталось, сохраню жизнь. Слово даю. Но коли заведешь нас не туда — в болото, например, или на «волчьи ямы» — или же там еще десяток ваших наберется, то я…
Тут дядька наклонился к самому лицу буквально обмершего пленника, после чего зашипел так страшно, что даже у меня по спине побежали мурашки:
— То я вспорю тебе брюхо, вытащу твои кишки и ими же тебя и удавлю. Понял?!
— Да боярин… Понял… Не губи!!!
Разбойник натурально заплакал, а я, не выдержав этой нелицеприятной сцены, отвернулся к стоящему позади Микуле и глухо пробормотал:
