Она была права — а ее резкая отповедь подействовала как ушат холодной воды. Но тут же княжна вновь меня удивила, едва слышно произнеся:

— Мы уходим в Пронск, остановимся в погосте в двадцати верстах отсюда — я настою. Ночью, ближе к полуночи — тайком выйду к церковной ограде. Коли действительно люба, будешь ждать меня там…

После чего девушка резко отступила в сторону, ни разу не оглянувшись в мою сторону. Я на мгновение замер, ошарашенный услышанным — после чего не удержался от испуганного взгляда на дружинников, тяжело смотрящих в мою сторону. Вдруг что услышали?! Но вроде бы открытого возмущения или обещания скорой смерти в их глазах не читается — а княжна, молодец, тут же переключила на себя внимание гридей:

— Ну, чего замерли! Седлайте коней, нас ждут в Пронске!

…До самого вечера в моей груди буквально буря бушевала — хотя я старался не подавать вида и даже пытался сосредоточиться на вопросах подготовки дружины. А вопросов было много, вопросов важных — подбор людей, заготовка провизии и оружия, запаса стрел… Я обратился лично к Юрию Ингваревичу с просьбой выделить моей рати имеющиеся в войске немногочисленные самострелы — все же ведь первыми поганых встречать будем! В итоге организационные вопросы меня захватили так, что я действительно сумел отвлечься — но как только пришла пора снедать вечером, я предупредил дядьку, что хочу покататься на Вихре, взбодриться, отвлечься… А сам поскакал вслед ушедшему отряду Еруслана и Ростиславы.

Как же я боялся, что не успею, что собьюсь с пути по ночной дороге… Что княжна не сумела уговорить дружинников встать в погосте на ночлег… Что она просто проспит! Или передумает выходить мне на встречу… Охваченный лихорадочным возбуждением и одновременно окрыленный будущей встречей, я то подгонял верного жеребца, заставляя его лишний раз сорваться на рысь, то вновь тормозил, понимая, что могу загнать верного боевого товарища…

Но в итоге к погосту я вышел как раз ближе к полуночи — по внутренним ощущениям. Постаравшись провести Вихря по околице так, чтобы собаки поменьше лаяли, да чтобы кони дружинников не заржали громко, почуяв моего скакуна, я подступил едва ли не к самой ограде стоящей на отшибе церкви. И только-только успел привязать жеребца к крепкому молодому деревцу, насыпать в торбу ему овса да скинуть с себя пропотевшую одежду, быстро обмывшись из бурдюка и накинув свежую рубаху — как различил одиноко приближающуюся к храму тонкую девичью фигуру, облаченную в уже знакомое мне синее платье!

Сердце мое забилось так часто и сильно, как, наверное, еще никогда в жизни! Даже не пытаясь таиться, я выскочил из зарослей, где привязал жеребца, и поспешил навстречу едва различимой при свете луны девушке, испуганно шарахнувшейся назад.

— Это я — Егор!

Вовремя я предупредил — как кажется, княжна была готова побежать назад от испуга! Все ж таки ночь на дворе, неспокойное, мистическое и одновременно с тем страшное время… Но услышав мой голос, девушка облегченно выдохнула, и тут же с недовольством, негромко прикрикнула:

— Дурень, напугал!

«Дурень» в ее устах прозвучало так обидно, что я аж замер на месте от негодования! Не на такой прием я рассчитывал — а потому в сердцах бросил:

— Ты позвала меня, чтобы обзываться?!

И Ростислава не нашла ничего лучшего, кроме как с ехидством заметить:

— А что, обиделся?! Может, и назад тогда поедешь?

Это было еще неприятнее — потому ответил я максимально резко:

— Может, и поеду! Напридумывал себе, а тут меня никто и не ждет!

— Ты совсем дурак, Егор? Ты хоть понимаешь, что я сейчас делаю, выйдя ночью на встречу с простым дружинником — в одиночку?! Да ведь позора же не оберусь, коли кто узнает!!!

Вот в этот раз в голосе княжны сквозит откровенное недоумение и уже ее собственная, глухая обида — настолько искренняя, что «с простым дружинником» я уже не принял на свой счет, а с наигранной лихостью ответил:

— Ну положим, уже сотенным головой… А после нашествия Батыя — кто знает, кем я стану?! Может и ровней тебе, красавица…

Девушка в этот раз даже не шелохнулась, а глаза ее странно сверкнули при свете луны:

— Наконец-то дерзишь… А я уж думала, что ошиблась в тебе.

Я подступил к Ростиславе практически вплотную, после чего с усмешкой и одновременно легким вызовом спросил:

— Что же, я только дерзостью своей тебе глянулся?

И вновь княжна меня удивила, ответив не с подколкой — мол, с чего взял, что глянулся? — а честно и искренне, при этом как-то неожиданно мягко и в тоже время проникновенно:

— Никто и никогда из мужей на меня так не смотрел… Никто! Ни дружинники, ни тем более холопы или смерды — даже иные князья не позволяли себе подобной дерзости! Как будто и не княжна я вовсе, а ты не простой ратник… Срамно так смотреть на девушку!

Речь она свою скомкала, словно не решившись договорить что-то сокровенное, а последние слова прозвучали с неподдельным укором и едва ли не обидой. Но они явно скрыли собой что-то другое… И я ответил ей так же проникновенно:

— Когда ты только вошла в гридницу в Пронске — для меня словно солнце взошло, да засияло так ярко, как никогда в жизни. Нет более любой моему сердцу девы — вот что я понял, как только впервые тебя увидел… И с тех пор я не стал думать иначе.

Я сделал еще один шажок, оказавшись уже вплотную с девушкой, словно бы хотевшей отступить от меня — но после передумавшей. Ответила она, однако, с неподдельной болью и горечью в голосе:

— Егор… Какой же ты… Княжна я — вот мое проклятие! Не могу я выбрать суженого по сердцу, не властна я над собой! Кого батюшка в мужья выберет, за того и…

Однако я резко прервал ее речь:

— Батюшка твой скоро в землю ляжет! И брат твой, и Пронск в огне погибнет — и ты вместе с градом!

Девушка испуганно шарахнулась назад, но я продолжил, словно не замечая ее реакции:

— Так будет, слово даю — если мы Батыя не остановим! Но если все же победим мы поганых, если удастся нам моя задумка, и выдержим мы осаду татар, да пожжем их пороки — быть мне воеводой, коли голову не сложу! Точно тебе говорю, быть мне воеводой! А за воеводу да боярина, славой себя ратной покрывшего, батька тебя отдаст. Мне отдаст!

Княжна посмотрела в мои глаза неожиданно робко, с отчаянной надеждой — однако быстро померкшей в ее взгляде:

— Не отдаст. Во мне кровь Рюриковичей, а ты…

— Еще раз услышу про простого ратника, уйду! Честное слово — уйду! Бог нас равными создал, и кровь у каждого из нас одинаковая, красная!

Мы оба ненадолго смолкли — а после я неожиданно для самого себя заметил:

— За боярина и воеводу точно отдаст — коли ты девство мне свое подаришь. Чтобы уберечь дочь от поругания чести девичьей, да скрыть тем самым наш грех…

Глаза девушки округлились, словно два блюдца:

— Ты чего такое говоришь?!

Ростислава уже хотела было отступить назад — но я стремительно сблизился с ней и крепко-крепко схватил за талию, прижав к себе за тонкий стан столь плотно, что даже через рубаху и платье с накидкой меня обожгло жаром крепких, упругих девичьих грудей:

— Пусти! Пусти, а не то закричу!

— Ну, кричи!

Однако девушка не закричала — а спустя секунду я сжал ее в объятьях столь крепко, что она просто не смогла бы вырваться… И приник к ее устам жадным поцелуем — настойчиво, требовательно лаская ее губы своими, пытаясь проникнуть сквозь них языком…

Спустя всего мгновение Ростислава принялась бешено вырываться — но это привело лишь к тому, что мы оба упали наземь, причем я оказался сверху, а она на спине. И тут же я потащил края подола ее платья вверх, заголяя стройные белые ножки, все еще жадно целуя сопротивляющуюся красавицу… Однако отчаянным усилием она сумела отстраниться — и бешено воскликнула:

— Не так! Не так!!! Силой возьмешь — никогда не прощу! Никогда!!!

Я замер, огорошенный, оглушенный ее окриком — и одновременно с тем с ужасом осознав, что в порыве страсти чуть ли не изнасиловал девушку, в которую успел влюбиться… И которая наверняка ведь при этом является девственницей.