Даже к женщине, которая металась рядом с ним, бросая на него взгляды, полные крайнего отчаяния, он не обратил ни слова. Нет, он самым гнусным образом просил за свое, грузное, дрожащее тело.

Лишь о нем он думал, об этом теле, которое поддерживала стена. Я уже говорил раньше, что проверил свой автомат в доме Де Мария. И на тебе — курок нажат, а выстрелов нет.

Автомат заклинило. Я подергал затвор, вновь нажал курок, но с тем же результатом. Гвидо поднял пистолет, прицелился, но — вот он рок! — выстрела не последовало. Казалось, что Муссолини этого не заметил. Он больше ничего не замечал.

Я вновь взял в руки автомат, держа его за ствол, чтобы использовать как дубинку, поскольку, несмотря ни на что, все еще ожидал хоть какой-нибудь реакции с его стороны. Ведь всякий нормальный человек попытался бы защищаться, однако Муссолини был уже невменяем. Он продолжал заикаться и дрожать, по-прежнему неподвижный, с полуоткрытым ртом и безвольно опущенными руками. Я громко позвал комиссара 52-й бригады, который тут же подбежал ко мне со своим автоматом в руках.

Тем временем прошло уже несколько минут, которые любой осужденный на смерть использовал бы для попытки, пусть даже отчаянной, к бегству, попытался бы по крайней мере оказать сопротивление. Тот же, кто считал себя „львом“, превратился в кучу дрожащего тряпья, не способного ни к малейшему движению. В тот короткий отрезок времени, который понадобился Пьетро, чтобы принести мне автомат, мне показалось, что я нахожусь с Муссолини один на один. Был Гвидо, внимательно следивший за происходящим. Была Петаччи, которая стояла рядом с „ним“, почти касаясь его локтем, но которую, однако, я не принимал в расчет.

Нас было только двое, я и он.

В воздухе, наполненном влагой, стояла напряженная тишина, в которой отчетливо слышалось учащенное дыхание осужденного. За воротами, среди зелени сада, виднелся край белого дома. А далеко в глубине — горы.

Если бы Муссолини был в состоянии смотреть и видеть, в поле зрения попала бы полоска озера. Но он не смотрел, он дрожал. В нем не было больше ничего человеческого. В этом мужчине единственными человеческими чертами были спесивая чванливость и холодное презрение к слабым и побежденным, появлявшиеся лишь в минуты триумфа. Сейчас рядом с ним не было придворных главарей и маршалов. На его лице присутствовал лишь страх, животный страх перед неизбежностью. Осечка автомата, конечно, не дала Муссолини даже проблеска надежды, он уже понимал, что должен умереть. И он погрузился в это ощущение, как в море бесчувствия, защищавшее его от боли. Он не замечал даже присутствия той, которая была его женщиной.

Я же не ощущал больше никакой ненависти, понимая лишь, что должен свершить справедливость за тысячи и тысячи мертвых, за миллионы голодных, которых предали. Став снова напротив него с автоматом в руках, я выпустил в это дрожащее тело пять выстрелов. Военный преступник Муссолини, опустив голову на грудь, медленно сполз вдоль стены. Петаччи, оглушенная, потеряв рассудок, странно дернулась в его сторону и упала ничком на землю, тоже убитая.

Было 16 часов 10 минут 28 апреля 1945 года»

Нам кажется, что поспешность, с какой состоялся скорый суд бравых партизан, скорее говорит о том, что многие из них прятали концы в воду или по меньшей мере выполняли приказы тех, кто прятал эти концы. А уж за убийство Клары (сверх плана) явно рассчитывали на поощрение. Наверное, и союзники были раздосадованы уж кто-кто, а идеолог фашизма и первофашист заслуживал того, чтобы быть представленным на «суде Истории» (как порой называли Нюрнбергский процесс) Или им тоже было что скрывать?

Андрей Андреевич Власов по возрасту не подлежал воинской мобилизации в первую мировую войну и по этой причине не оказался ни в царской, ни в белой армии, что могло сказаться на дальнейшей его жизни.

Очень высокий, ладный, в очках, он больше походил на священника, нежели на студента, когда учился на агрономическом факультете Нижегородского государственного университета. Такое сходство ему придавали манеры, усвоенные, видимо, в духовном училище и семинарии. Затем последовала революция, призыв в Красную Армию и сражения на фронтах гражданской войны. Власов участвовал в походах и боях с Врангелем и против банд Махно, Маслака, Каменюка, Попова и других. Он закончил курсы комсостава, быстро выдвинулся в офицеры, командиры батальона, полка. В своей автобиографии он писал «С июля 1937 г командовал 215 стрелковым полком, с ноября 1937 г командовал 133 стрелковым полком до мая 1938 г, с мая 1938 г — начальник 2 отдела штаба Киевского особого военного округа до сентября 1938 г. С сентября 1938 г назначен командиром 72 стрелковой дивизии Киевского особого военного округа и был отправлен в правительственную командировку по заданию партии и правительства, каковую закончил в декабре 1939 г. С января 1940 г. командую 99 стрелковой дивизией КОВО».

А секретная правительственная командировка была в Китай, на помощь правительству Чан-Кайши.

В ноябре 1941 года А.А. Власов был назначен командующим войсками 20-й армии Западного фронта. Это было критическое время в боевых действиях под Москвой — противник подошел к столице на расстояние около 25 км. Московская эпопея хорошо освещалась в печати, добавим только, что по итогам боевых действий под Москвой А.А. Власов Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1942 года был награжден орденом Ленина; еще раньше, в январе, ему было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта, а 14 января 1942 года его фото было опубликовано во всех центральных газетах среди наиболее отличившихся военачальников при обороне Москвы.

9марта 1942 года генерал-лейтенант А.А. Власов прибыл в распоряжение командующего войсками Волховского фронта на должность заместителя. 2-я ударная армия отделилась от основных сил советских войск и углубилась в Симовские болота. Немцы окружили ее кольцом.

Командарм боролся до конца и делил со своими солдатами все лишения. Но он не мог предотвратить крушения 2-й советской Ударной армии (на реке Волхове), которой командовал. И это для Власова — как для любого советского командующего, — по существу, был смертный приговор.

Когда не оставалось никаких сомнений в безвыходности положения, в расположении главной квартиры 2-й Ударной армии приземлилось несколько самолетов, чтобы вывезти генерала и его штаб. Власов отказался лететь: он хотел остаться со своими солдатами до конца, вместе с ними биться и погибнуть. Мысль о самоубийстве была ему чужда.

Но судьба распорядилась иначе. Он остался в живых.

Когда почти все части его армии были уничтожены, Власов, с небольшой боевой группой, отошел в дебри заболоченных лесов. Но вскоре погибла и эта группа, за исключением нескольких человек. Еще несколько недель Власов, без знаков различия на форменной одежде, скрывался в приволховских лесах, заходя по ночам в деревни и получая от крестьян немного хлеба.

Тогда же в нем, очевидно, созрело решение еще раз испытать судьбу. Ни он и никто другой не сомневался, что сталинскими подручными ему уготовано в лучшем случае место на нарах, а скорее всего — уже заготовлен смертный приговор. В те годы советская военная доктрина отрицала саму мысль о том, что советский воин может попасть в плен. Совершивший это в сознательном либо бессознательном состоянии априорно считался предателем и изменником Родины. Солдатам настойчиво внушалась мысль о правомерности и даже необходимости самоубийства в случае ранения или пленения. Отступавших с поля боя солдат ожидали пули заградотрядов. Многие из отчаявшихся солдат в отчаянии повторяли «подвиг А. Матросова» — лучше смерть, чем такая жизнь…

В июле 1942 года генерал Андрей Андреевич Власов попал в немецкий плен. Сдался он в плен не один. Мы сомневаемся, чтобы им руководила черная мысль о порабощении Родины. Скорее всего, он старался спасти своих солдат, которых в ином случае ждала неминуемая смерть либо в фашистском, либо в сталинском концлагере. В итоге так и произошло, но впереди у них было еще целых три прожитых года.