– Но я окажусь мерзавцем и в том случае, если проголосую за повышение налогов, – возразил первый северянин. – Что же делать?

– Джентльмены, – вмешался мой друг из Нового Орлеана сенатор Мориарити. – Бессмысленно сопротивляться тому, что неизбежно, нужно смириться и радоваться его приходу. Поверьте, то, о чем мы говорим, – неизбежно.

Перед тем как уехать в Новый Орлеан, я зашел повидать Аду. Мы говорили только о законах и законодателях.

– Они перепуганы, но не станут голосовать против, – сообщил я.

– Не сомневаюсь. Больше всего на свете они боятся его.

– Это его проекты?

– Его и мои. – Ада была явно довольна собой. – Я внесла определенный вклад в разработку законопроектов.

Возвратившись в Новый Орлеан, я попытался узнать, что думают простые люди. В любой политической столице люди живут если не в вакууме, то на каком-то островке. Журналисты интервьюируют только друг друга, политики интересуются лишь мнением других политиков, и невозможно раздобыть сколько-нибудь интересную информацию, пока не вырвешься из этого круга.

Я ездил в трамваях, завтракал в дешевых закусочных, заходил в контору букмекера на Гравиер-стрит, посетил несколько третьеразрядных баров на Эксчейндж-аллее. Наслушался я вполне достаточно, чтобы сделать вывод: по мнению избирателей, роман между ними и Адой закончился ее полной изменой.

В трамваях я слышал такое:

– Кем она себя воображает? Обещания, обещания, обещания... Пачка сигарет – тридцать три цента! Не хочу я платить тридцать три цента за курево. Кто она такая?

– Да, да! Нужно что-то сделать с этой бабенкой. Мой так и сказал вчера: с этой стервой, говорит, надо что-то сделать.

Кругом, поджав губы, кивают.

В дешевых барах:

– Ну и стерва! Вот сука! Пиво подорожает на целых три цента!

– А знаете, что я скажу? С этой сукой все равно кто-нибудь расправится. Вот увидите!

В более приличном баре:

– Нет, вы только представьте себе!

– Будем надеяться, что кто-нибудь из наиболее стойких ее сторонников вовремя уберет ее.

Конечно, до поры до времени все ограничивалось болтовней. Но дело происходило в Луизиане, где на стенах в коридорах Капитолия можно было увидеть сколько угодно пулевых царапин.

В конце концов и сенат и палата представителей штата, хотя и не без скрипа, приняли предложенные Адой законопроекты.

Вечером того же дня Ада позвонила мне и попросила прийти. Как и в прошлый раз, она могла говорить только о налогах.

– Ну, что слышно? – спросила она.

Я показал ей дневные выпуски газет. Я испытывал легкую горечь от сознания того, что она интересуется лишь делами своей администрации, как они называли себя. Снова я оказался в дураках.

– Это я уже видела, – сказала Ада, кивнув на заголовок.

– А знаешь, газеты будут и дальше накалять обстановку, используя эти новые налоги, а все остальное всячески преуменьшать.

– Ну и что? Не забудь, что сказал Макиавелли: все плохое нужно делать сразу, а все хорошее постепенно. Все образуется, как только начнут действовать льготы.

– Это твои аргументы или их придумал Сильвестр?

– Мы оба, если хочешь, – сухо улыбнулась Ада.

– Надеюсь, твой оптимизм оправдается.

– Да и что они могут сделать? – несколько возбужденно бросила Ада. Неминуемость конфликта только подогревала ее. – Что они могут сделать? – повторила она.

Ответ на свой вопрос она получила уже в начале сентября. До этого общее возмущение новыми налогами напоминало тлеющий огонек – он не угасал, но и не разгорался. И газеты и оппозиция лишь поддерживали язычок пламени, не позволяя ему потухнуть. Однако 1 сентября, как только законы о повышении налогов вступили в силу, огонек вспыхнул и запылал.

В кафе и в окнах баров появились объявления: "Пиво – 30 центов, налог – 5 центов, новая цена – 35 центов". Во всех винных магазинах на ярлыках бутылок указывался размер нового налога и новая цена; специальные объявления на прилавках табачных лавчонок и на автоматах оповещали, что пачка сигарет отныне стоит тридцать три цента; на бензозаправочных станциях такие же объявления, написанные огромными буквами, сообщали: "Бензин – 15 центов, налог – 26 центов, новая цена – 41 цент".

Даже те, на кого распространялись новые льготы, возненавидели Аду – ведь она и Сильвестр заставили этих людей оплачивать повышение пенсий и пособий из их же собственного кармана.

С особым возмущением реагировали заправилы различных корпораций: они теперь должны были выплачивать пятипроцентный налог и серьезно опасались, что в будущем их заставят платить еще больше. Они-то в первую очередь и разжигали всеобщее недовольство.

У окон магазина с объявлениями о новых ценах вовсе не случайно, а явно по чьему-то наущению начали собираться небольшие толпы. В центре одного из таких сборищ я увидел гангстера, который еще год назад у меня на глазах пытался сорвать митинг, где выступала Ада.

– Вы же знаете, кто скрывается за всем этим! – орал он. – Вы же знаете, кто преподнес вам этот подарочек!

"Началось!" – подумал я. Оппозиция явно подливала масла в огонь.

В самом деле, почти по всему штату – в Шривпорте, Александрии, Опелоусасе, Лейк-Чарлзе и других пунктах – вспыхнули беспорядки. Несомненно, они были инспирированы и поддержаны населением, поскольку выражали его настроения. К 8 сентября весь штат Луизиана ненавидел Аду, как никакого другого общественного деятеля со времен Гражданской войны.

Следующий шаг, как и было запланировано, сделал Арман Ленуар, который в то время пользовался общей симпатией в связи со смертью жены.

Вполне возможно, что Ленуар сам заметил, какая благоприятная возможность открывается перед ним, но возможно также, что он вовремя получил соответствующее указание. Как бы то ни было, он вдруг стал олицетворением того движения, которое называло себя "сопротивлением". В речи, получившей широкую известность, он заявил:

"Сейчас совершенно ясно, что миссис Даллас предала жителей Луизианы. Я не могу больше молчать. Я призываю народ нашего штата воспользоваться своим правом и отозвать с поста губернатора никем не избранную и не способную выполнять столь высокие обязанности женщину".

На следующий день все газеты напечатали портрет Ленуара, его речь и справку о том, что такое "отзыв" и как он осуществляется: если две трети зарегистрированных избирателей подпишут петицию об отзыве Ады, она должна будет покинуть свой пост, после чего назначаются новые выборы.

Все мы немедленно бросились к юридическим справочникам, пытаясь разобраться что к чему. Никто не помнил, чтобы в нашем штате когда-нибудь отзывали губернатора. В свое время у нас пытались снять Хьюи Лонга, но тогда его собирались обвинить в государственном преступлении.

Затем выяснилось, что конституция штата не предусматривает отзыв губернатора. Она лишь разрешает законодательному собранию принять соответствующий закон. Лет шесть назад собрание и в самом деле приняло такой закон, но он был благополучно похоронен в своде законодательных актов и распоряжений.

Я позвонил своему старому другу сенатору Джону Мориарити.

– Да, правильно. Помню я этот закон. Сам помог провести его, – подтвердил он и засмеялся.

– А что за этим скрывалось?

– Что? – Сенатор захохотал. – Держись-ка покрепче на стуле! Закон этот протащил некий господин, желавший получить дубинку и держать ее над головой тогдашнего губернатора. Этим господином был Сильвестр Марин, сенатор от сент-питерского округа.

Я позвонил Аде, не сомневаясь, что Сильвестр уже подготовил ее соответствующим образом.

– Могут тебя отозвать? – спросил я.

– А как ты сам думаешь?

– Не знаю. Знаю только, что подкоп ведется по всем правилам... Кстати, что думает он?

– Он? – Вопрос почему-то взволновал Аду, однако она предпочла уклониться от ответа. – Поживем – увидим.

Статьи об "отзыве" послужили сигналом к новому подъему кампании. По всему штату начали возникать клубы под названием "Долой Аду!".